Издательство располагалось в коротком московском переулке по соседству с Третьяковской галереей. В отличие от хранилища художественных ценностей, чьи арочные двери уже устали ждать посетителей – те бегали по митингам и барахолкам, – в издательских коридорах кипела жизнь.
Правда, кипела как-то странно, под сурдинку.
Все страшно торопились, разговаривали вполголоса, с пустыми руками не бегали. Кто сжимал в горсти обрывок верстки, кто машинописные листы, кто черновики договоров. Даже сам директор Анатолий Жоржевич, еще, по-видимому, не отвыкший от старорежимных привычек, разгуливал по коридорам с портфелем. Заметив меня, он, вместо того чтобы приветливо поздороваться – как-никак мы уже лет десять считались приятелями, – загадочно поманил меня пальцем.
Я насторожился, мелкими шажками двинулся в его сторону. Вождь «могикан», прикрывая телом скважину замка, отомкнул дверь ключом, чуть приоткрыл ее и ловко проскользнул в свой кабинет.
Я расширил образовавшуюся щель и с опаской переступил через порог. Директор, поджидавший меня за порогом, тут же захлопнул дверь.
Устроившись за громадным, заваленным бумагами, рабочим столом, он уже нормальным голосом предложил мне сесть и, закурив, спросил.
– Как дела, Мишаня?
– Контора пишет, – ответил я.
– И что же пишет контора? Очередную нетленку? А может, гимн ушедшей эпохе? – сыронизировал он, затем поинтересовался: – Это кому-нибудь надо?
– А хотя бы и гимн.
– Ну-ну. От гимнов еще никто не умирал. Но питался скудно.
– Не скажи, Толян, – возразил я. – это смотря какой гимн. Есть такие мастера, которые пишут гимны под заказ. Выгодное оказалось дельце… Это как у Пушкина – «…я вас любил», переделать «…да не люблю я вас. Идите вы!..» Эти мастера питаются вполне сносно…
Разговор у нас никогда сразу не получался. Сначала следовало поёрничать, походить вокруг да около, продемонстрировать, что с годами юмор не ослаб, а сатира не увяла. Только после этого ритуала можно было приступать к темам, интересным для нас обоих. Близости у нас никогда особой не было, особенно после того, как однажды я имел глупость указать Толяну на нестыковку в его повести, напечатанной в одном из московских толстых журналов. Главная героиня, трудолюбивая, много испытавшая на своем веку старушка колхозница, по замыслу автора была неграмотна. Жоржевич на первых страницах несколько раз подчеркнуто упомянул, мол, даже советская власть не сумела заставить ее одолеть азбуку (тоже своеобразный протест против тоталитаризма), а в конце повести она вдруг садится писать письмо внуку в армию – возвращайся, родимый, одно ты у меня солнышко осталось.
Клепков авторитетно отмел критику – Мишаня, кончай придираться! Главное в повести дух, а дух народный. Ты не смеешь этого отрицать…
Я не стал спорить, я сам за дух. В любом случае мы никогда не переходили грань приятельства. Впрочем, Толика вряд ли кто смог бы опутать узами дружбы.
Это было давно, когда мы стояли на одной ступеньке лестницы, ведущей вниз. Теперь эта прошлая игра, напоминающая противостояния белого и черного кота, показалась мне смешной, и я попытался отыскать согласие.
– Что же ты на похороны Валерки не пришел? В одном же семинаре состояли.
– Меня в городе не было… Сколько я ему не твердил, он буквально стервенел! Глаза с ананасы – «…такой шанс нельзя упустить», «…носом чую, это верняк», «…одним ударом в дамки». Одним словом, нес сущую ерунду!
– Это хорошо, что в городе не было. Теперь насчет долга. Он тебе крупно задолжал?
– Достаточно.
– И как ты мечтаешь востребовать долг с вдовы?
– А вот это, дружище, не твое дело.
– Но подождать ты можешь?
– Могу. Месяц.
– Где же она за месяц такую сумму раздобудет?
Он развел руками.
– Не знаю, не ведаю. В любом случае, это касается только меня и Нателки. Ты не суетись, мы с вдовой найдем общий язык, но свое я должен получить сполна. То, о чем вы на похоронах трепались, к проблеме отношения не имеет.
«Уже кто-то капнул! – содрогнулся я. – Ну, языки-и!..»
Между тем Толик популярно объяснил.
– Я выдал деньги из кассы, и эти деньги надо вернуть, потому что на них мне приходится и зарплату выдавать, и бумагу покупать, и вам, писателям, гонорары выплачивать.
– Вот так и вернуть?!
– Именно так! И к сроку. Меня тоже проверяют. Соучредители, сам понимаешь…
Я понял.
– Вот тебе мой совет, – посоветовал он. – Забудь о благородных порывах, мало ли что на поминках болтают. У тебя своих забот не хватает? А насчет помощи я тебе вот что скажу – кое-кто из присутствующих на поминках горячих парней, опомнившись, уже звякнул вдове, что сам, мол, оказался в трудном положении и неплохо бы поделиться с ним небольшой суммой. Ну, в счет долга. Нет-нет, он не настаивает, но «ты должна понять…», «я деньги не печатаю…», «у родителей Пряхинцева квартира на Ленинском…» – ну и так далее…
Признаюсь, я поверил и коротко выругался про себя – вот гады! Мне даже не хотелось угадывать, кто мог оказаться оборотнем.
Стало тоскливо.
Толик неожиданно сменил тему:
– Я слыхал, ты занялся Булгаковым?
Я машинально кивнул и только потом удивился.
Анатолий одобрительно прищелкнул пальцами.
– В этом что-то есть. Булгаков о-очень симпатичный бренд!
Он вздохнул.
– Жаль, что при издыхании прежней власти его так часто издавали. Правда, полного собрания сочинений пока нет, но я его не потяну. А было бы здорово, если бы в его творческом наследии вдруг обнаружилась неизвестная рукопись. Намеку сподхватил?
Он сделал многозначительную паузу.
– Тут на днях в областной газете я наткнулся на интересную заметку. Называется «Не могу сидеть без дела!». Какой-то неугомонный жизнелюб девяноста шести лет от роду решил дописать «Театральный роман». Дедуля успел и на целине побывать, и в космических запусках поучаствовать, и пару-тройку изобретений внедрить. Одним словом, всю жизнь занимал активную позицию. Но девяносто шесть лет!.. Это вам не хухры-мухры! Неужели мы, молодые, пропустим вперед заслуженных подмосковных мухоморов?
После короткой паузы Жоржевич задумчиво прокомментировал:
– А ведь из этой задумки можно устроить хит сезона. Например, в подвалах КГБ вдруг отыскалось окончание «Театрального романа»…
Он многозначительно глянул на меня.
– Или что-нибудь в этом духе…
Я растерялся.
Я понял намеку.
Я не знал, что ответить. И сумасшедшим Толяна не назовешь, разве что романтиком?.. Но какой из Клепкова романтик? В те окаянные дни мало кто прочнее его стоял на своих двоих, тем не менее дописывать за господина Гакова «Театральный роман» – это было слишком.
Впрочем, призадумавшись, я обнаружил, что идейка-то была с душком.
Второй свежести…
Один мой знакомый, например, на тот момент бодро трудился над продолжением «Вечного зова». В перспективе он был готов замахнуться и на «Тени», которые «исчезают в полдень», но «Театральный роман»!..
Я поделился своими сомнениями с Толяном – мол, авторские права и все такое…
Он даже обрадовался.
– Мишаня, какие сейчас у Булгакова права? С другой стороны, торопиться тоже незачем. Пусть кто-то другой попробует, пусть рискнет бизнесом. Если все сойдет удачно, мы сподхватим. В нашем деле важно успеть сподхватить, а для этого нужны готовые тексты. Пусть кому-то достанется Иванов с его «Зовом», а кому-то Булгаков. Ощущаешь разницу? Можно было бы замахнуться на кумира нашего, Льва Николаевича. Например, дописать за него «Войну и мир» или, что еще перспективней, «Анну Каренину». Мол, оказавшийся поблизости, неравнодушный к ее судьбе железнодорожный чиновник со станции Обираловка[45] после наезда вытаскивает ее из-под паровоза. Аннушка отряхивается, поправляет прическу и начинает выделывать такие па, что читатель только ахнет.
Он вздохнул.
– Только, прости, за Толстого ты не потянешь. Можно, конечно, попробовать Шолохова, тоже надежный бренд, но, к сожалению, сейчас не пройдет. Духа у него многовато, а вот душка́, да чтобы еще с подковыркой, да чтоб прямо в лоб прежнему режиму, маловато. Что там у него? Критика коллективизации, письма Сталину, пристрастие к алкоголю?.. Этим сейчас никого не удивишь… В кого ни плюнь, все пили и боролись с советской властью.
Он поделился со мной своей мечтой.
– Вот Булгаков – это да! Было бы здорово, если бы «могикане» сумели оседлать его! Насколько мне известно, издателя у тебя нет, так что ты пораскинь мозгами насчет «Театрального романа». Можно, конечно, заняться «Мастером и Маргаритой», сбацать что-нибудь на тему «читал – не читал Сталин закатный роман». Когда надумаешь, приходи, мы организуем аванс и прикинем, как подать сенсационную находку. Вот, мол, тайна НКВД! Вот что они прячут в своих подвалах!.. И так далее. Только одно условие – никаких иисусиков и христосиков. Разве что нечистой силы можно подбавить.
Я слабо возразил.
– В «Театральном романе» Булгаков обошелся без нечистой силы. Разве что магическим ящиком. Что-то вроде телевизора… Там он Турбиных увидал…
– Кто может помешать нам исправить найденную рукопись? Объявить ее последней, самой полной редакцией?.. Например, можно расширить похождения Бегемота – пусть, например, котяра забредет в женскую баню и мочалки начнут чесать его за ушками или, посадив на коленки, поглаживать по спинке…
Посмаковав мечту, он деловито предложил:
– Это бред, конечно, но можно, например, организовать новый приезд Воланда в Москву. Пусть он выступит в Кремлевском дворце съездов, а его бойцы отрежут голову какому-нибудь хмырю из аппарата ЦК. В любом случае, это мероприятие я готов профинансировать…
Он не договорил, какое именно мероприятие был готов профинансировать – выступление Воланда и его банды в Кремле или аванс.
Уточнить поостерегся.
Поостерегся – и все тут! Хотя предложение было заманчивое.
И нашим и вашим!
Все так делают!.. «…Одним ударом в дамки», «…такой шанс нельзя упустить», «…носом чую, это верняк». И рылеевский материальчик найдет достойное применение.