И все-таки, что такое зло?
Я был уверен – господину Гакову пришлось ответить на этот вопрос.
Жизнь заставила…
Кстати, в одном Клепков был прав – у энкэвэдэшника действительно не было издателя. Он обходил этот вопрос стороной, а я как-то не настаивал.
Из агентурно-осведомительной сводки
по 5-му Отд. СООГПУ
за 21 февраля 1928 г.
№ 311
«Видел я Некрасову, она мне сказала, что М. Булгаков намерен незамедлительно отправиться за границу, чтобы устроить взбучку некоему Каганскому, мошенническим образом присвоившему его авторские права на публикацию всего, что выходит за пределами Советской России. Тот якобы воспользовался его промашкой при составлении договора с издательством Ладыжникова, которому он, то есть Булгаков, доверил представлять его интересы за кордоном.(3) Этот Каганский также известен в Москве. Он являлся издателем журнала «Россия», в котором, как известно, вышла часть «Белой гвардии»[46].
Василевский – Не-Буква что-то знает об этом, но заговорщически помалкивает, что лишний раз подтверждает его интриганский характер, как, впрочем, и склочный нрав недавно вернувшегося из эмиграции Аркадия Бухова.
Они не могут без интриг. К сожалению, их жертвами обычно становятся люди наивные и доверчивые, такие как Булгаков…»
Из протокола допроса И. Н. Понырева
Следователь: …упоминал ли при вас гражданин Булгаков о своем желании выехать за границу и с какой целью?
Понырев: Да, упомянул. Однажды. Это случилось в конце 1927 или в начале 1928 года, сейчас точно не помню. Он сослался на обстоятельства, связанные с изданием его романа «Белая гвардия» в парижском издательстве «Конкорд» и хищением значительной части гонорара неким Каганским, сумевшим обманным путем выманить у Михаила Афанасьевича доверенность на представление его прав за рубежом. Простите, гражданин следователь, Булгаков не очень-то посвящал меня в свои дела. Я учусь в аспирантуре МГУ на факультете общественных наук, историческое отделение, и меня интересуют другие вопросы.
Следователь: Какие именно?
Понырев: Например, что такое зло? Этот вопрос, рассматриваемый в историческом аспекте, имеет отношение к моей научной работе. В чем классовая сущность зла и как пролетариат должен бороться с этой напастью – как с буржуазным предрассудком или как с реальной угрозой? С точки зрения христианской ортодоксии оно не может считаться разлившейся по миру заразой. Большое зло являет себя в качестве персонифицированной силы, некоей греховной твари, предавшей Бога-Отца, а если так, мы можем и должны ставить вопрос о его классовой сущности. Ну и так далее… Что касается семейных и профессиональных дел Булгакова я не очень-то в курсе.
Следователь: А кто в курсе?
Понырев: Чего не знаю, гражданин следователь, того не знаю.
Следователь: Гражданин Понырев!.. Иван Николаевич! Пролетариату и вам как члену партии не может быть безразлична судьба выдающегося представителя послереволюционной драматургии. Булгаков – наше общее достояние.
Понырев: Товарищ следователь…
Следователь: Называйте меня Семен Григорьевич. Готов согласиться с тем, что место для беседы я выбрал не совсем удачное и беседуем мы под протокол, но уверяю, вы проходите по этому делу исключительно как свидетель, на которого партия может положиться. Так что давайте будем предельно откровенны. Нам важна каждая мелочь. Мы ни в коем случае не должны допустить отъезда Булгакова из страны. За границей его ждет нелегкая судьба, а может, что похуже. Это я вам конфиденциально заявляю.
Понырев (прижав руки к груди): Семен Григорьевич! Товарищ Гендин!.. Я все понимаю. Я стараюсь быть предельно откровенным, но Михаил Афанасьевич не делится со мной своими личными планами.
Следователь: А с кем делился?
Понырев: Ну, я не знаю… С Эрдманом делился, с Николаем. С Ермолинским, с Поповым…
Следователь: Вы имеете в виду гражданина, которого в булгаковском кругу называли Патя Попов?
Понырев: Да.
Следователь: Что ж, мы тоже считаем, что гражданин Попов не все рассказал на следствии. Мы восполним этот пробел.
Понырев (уныло): И чем эти умолчания будут грозить гражданину Попову?
Следователь (пожав плечами): А чем может грозить советскому гражданину чистосердечное признание? Гражданин Попов в настоящее время получил высылку и устроился под Ленинградом. Срок высылки, насколько мне известно, заканчивается. Он искренне раскаялся, и вскоре мы будем иметь удовольствие лицезреть его в Москве.
Понырев: Гражданин следователь… простите, Семен Григорьевич, позвольте вопрос?
Следователь: Валяйте…
Понырев (возбужденно): Так ли уж важен партии Булгаков с его, прямо скажем, старомодным интеллигентским мировоззрением? Что криминального может заключаться в желании человека отправиться за границу для отстаивания своих авторских прав?
Следователь: Это смотря какой человек, Иван Николаевич. У нас есть данные, что вокруг Булгакова затевается грязная интрига. Настойчивое желание Булгакова выехать из страны вызвано не столько стремлением отстоять свои авторские права, сколько какими-то иными причинами. Наш долг как защитников социалистического отечества распутать этот клубок. Что вы можете сказать по этому поводу?
Понырев: Я уже объяснял, что такого рода интимными подробностями Михаил Афанасьевич со мной не делится. Правда, краем уха я слыхал, что Булгаков активно интересовался условиями жизни в Париже, куда перебрался его брат Николай… На мой взгляд, об этом следует расспросить Илью Марковича Василевского Не-Букву и Аркадия Бухова.
Следователь: Что вы можете сказать о них?
Понырев: Что я могу сказать, если даже не знаком с ними. Разве что однажды Булгаков обмолвился, «послушаешь Бухова и Василевского, так жить не хочется…»[47] Даже бабушкой поклялся…
Из записок профессора И. Н. Понырева:
«…я поджидал его возле МХАТа. Когда Михаил Афанасьевич вышел из служебного входа, двинулся навстречу.
Поздоровался.
Булгаков удивился, приподнял шляпу.
– Здравствуй, Ваня, здравствуй, дорогой!.. Сколько лет, сколько зим. Далеко собрался?
Я пристально, как умеют только бывшие поэты или желающие опохмелиться артисты, глянул на него и ответил:
– Решил выпить пивка.
Булгаков задумался, затем встрепенулся.
– Так-так-так! Клянусь бабушкой, неплохая мысль…
Что запомнилось – одет был Михаил Афанасьевич броско, не по-нашему. Костюм, на шее галстук-бабочка, цветной жилет, ботинки на пуговицах, с прюнелевым верхом, и даже, что вконец убило меня, в глаз был вставлен монокль.
Я, помню, окончательно загрустил. На восьмом году победившей пролетарской революции появляться в пивной в таком наряде было небезопасно. Если не побьют, то в милицию доставят обязательно.
Булгаков, по-видимому, уловил ход моих рассуждений.
– Будьте покойны, обязательно побьют. Потом свяжут и, как британских империалистов, будут водить по улицам. Пусть все посмотрят, как они выглядят. Как вы, уважаемый Иван Николаевич, относитесь к британским империалистам?
– Отрицательно. Впрочем, можно воспользоваться скверным вариантом.
– Отличная идея. Знаете что, уважаемый Ванюша, давайте-ка мы отправимся на Патриаршие пруды.
– Идти далеко.
– А мы поговорим по дороге. Патриаршие пруды – самое удобное место в Москве. Там все начнется и там все закончится.
– Любите вы говорить загадками, Михаил Афанасьевич. Ладно, двинули на Патриаршие».
«…мы шагали по Тверской, я помалкивал. Только когда свернули к дому Герцена, я попытался заговорить о странной беседе со следователем, состоявшейся на Лубянке, однако Булгаков решительно возразил:
– Только не здесь, Ванюша. Только не здесь… Подожди до Патриарших.
Добравшись до большого пруда, Михаил Афанасьевич принялся тщательно выбирать скамейку и, только устроившись подальше от старушек и женщин с детьми, поинтересовался:
– Ничего не замечаешь?
– Нет, а что?
– Например, трамвайные пути.
– Так их здесь нет!
– Нет – так будут. И скамеечка удобно расположена – калитка рядом. Р-раз – и под трамвай.
Я не ответил и, набычившись, некоторое время сидел молча. Потом признался:
– Меня в НКВД вызывали.
– Однако, – удивился Булгаков. – Что же вы натворили?
– Это не я натворил, это вы натворили!
– Что же я натворил?
– Собрались драпать за границу?!
– Я?! Да, а что?
– Ничего. Только этот Гендин – тот, который беседовал с вами насчет дневника, – места себе не находит.
– Угрожает?
– Не очень. Скорее беспокоится…
– О чем? Не уезжать?..
– Нет. Насчет вас ни слова. Он советует мне записывать все, о чем мы беседуем. Например, о природе зла.
– Ну и замечательно! Пишите все, как есть.
– И про несуществующий трамвай на Патриарших?
– Конечно. Гендину будет интересно знать, насколько вы правдивы с партией.
– Михаил Афанасьевич, кончай ерничать. Я напросился на встречу не для того, чтобы индульгенции получать, а совсем наоборот. Предупредить о моем вызове и рассказать, о чем меня расспрашивали. Вы вообще можете молчать, и если меня еще раз вызовут, так и скажу – молчал и все тут!
– Ваня, не сердись. У меня вдруг родилась идея. Помнишь, как мы однажды рассуждали, откуда берется Большое зло. Если оно что-то вроде падшего ангела, почему бы не напустить его на всех следователей, доносчиков, домоуправов, буфетчиков, хозяев арендуемого жилья и прочих блядей, расплодившихся вокруг словно тараканы.
– Беда в том, что Гендин говорил не о падшем ангеле, а о какой-то интриге, сплетаемой вокруг вас. Хотите верьте, хотите нет, я ему верю. Может, он желает вам помочь?