Я сел на диван. Аня залезла ко мне на колени и спросила:
– Посему зайцы зимой белые? – и не дождавшись ответа, укоризненно выговорила: – Больсой, а не знаес. Потому сто снег едят.
Мне стало совсем тоскливо. Круги от Валеркиного прыжка не расходились до сих пор, ведь и над этим московским, пусть и трехкомнатным жильем, неотвратимой угрозой висели долги.
Светлую печаль вернула мне старшая, с которой мы дружили. Она обожала делиться со мной тайнами. Вот и на этот раз Оля, зажав в руке листок бумаги, терпеливо ждала, пока Аня слезет с моих колен.
Пересадив младшую поближе к Мурзику, я взял листок и спросил:
– Читать?
Оля заговоршицки поджала губы и кивнула.
Я вслух прочитал название.
– «Сказка»… Жила-была змеюга горючая. Однажды она пошла в лес и встретила волка. Волк отрезал ей лицо.
На этом сказка заканчивалась.
Я удивленно глянул на Олю.
– И что?
– И съел его! Что еще ждать от волка!.. Он же был не дрессированный!
– А дальше?
– А дальше охотники поймали волка, вынули лицо и пришили змеюге.
В этом светлом, жизнеутверждающем финале просвечивала рылеевская убежденность в окончательном торжестве «идеалов» – многие называют их «измами».
– Здорово! Такое не придумаешь.
Оля, вся такая серьезная – в папу! – возразила:
– Я же придумала! А еще я хочу писать стихи. Только после того как папа упал с балкона, кто их будет читать?
Между тем Аня учила кота, потягивавшегося на диване.
– Сколько тебя усили, следи за спиной. А ты и усом не моргнесь! Какая у тебя осанка вырабатывается?..
В комнату заглянула Натела.
– Прошу к столу.
Она как всегда была энергична и умело держала себя в руках. Правда, улыбаться перестала.
Стол был накрыт по-московски – селедка под шубой, «оливье», рыбный салат, нарезка.
Родители Валеры посидели немного и ушли – они до сих пор не могли простить невестке роковой прыжок. Переубедить их в том, что Натела, если бы захотела, сумела бы предотвратить трагедию, было невозможно. Свекровь так и заявила Нателе – ты должна была бревном лечь на пороге балкона. В свою квартиру они пустили ее только ради внучек…
Уходя, старики хотели взять с собой детей, но обе девочки отказались. Они, словно по команде, отправились в свою комнату.
Разговор плавно переместился на Пряхинцева – какой он был искрометный, увлекающийся, как много знал, какие подавал надежды.
– Ага, – согласилась Натела. – Только увлекался не тем.
Погребельский между тем продолжал перечислять:
– …он всегда был готов помочь другу. Однажды я спросил – тесть куму зять? Никто, кроме него, не смог ответить, а он сразу, влёт, не задумываясь – нет, деверь.
Мы с Нателой улыбнулись.
Затем разговор перешел на бытовуху.
Стас поделился удачей – ему удалось подцепить заказ на составление сборника «юморных» песен, куда также должны были войти песни «дворовые», «солдатские», «шуточные». Эта задумка, как известно, вскоре оформилось в солидные и прибыльные проекты, прозвучавшие на телевидении и по радио.
– Ты тоже, – предложил он мне, – можешь поучаствовать. Я запишу тебя в составители или в авторы. Помнится, Валерке нравилось, как ты пел «Сын поварихи и лекальщика». Или «Здравствуй, чужая милая». Слова не забыл?
– Не забыл, только это не мои слова.
– Пустяки! – махнул рукой Погребельский. – После указания авторства поставлю знак вопроса, а если кто-либо попытается отстаивать свой приоритет, пусть отстаивает. Нам бодяга только на руку, тем более что у этой «Милой» редакций не счесть… Прорвемся на телевидение, устроим круглый стол, поспорим – кто автор. В этом случае редакция обещала платить с тиража, а тираж после телевизионной картинки будет ого-го!..
Я задумался – круг, волей Клепкова и Рылеева сомкнувшийся вокруг меня в литературной плоскости, на глазах обретал пространственно-жизненную протяженность. Послушать Стаса, жить не хочется! Опять беги, хватай, регистрируй на свое имя «Чужую милую» или «Девушку из Нагасаки». Этими песнями мы всегда пользовались бесплатно, пели от души и для души, а теперь выходит, кто не успел, тот опоздал?
Потом заговорили с сочувствием – как Нателке живется со свекром и свекровью. Она улыбнулась, правда, без энтузиазма. Достают ли ее должники? Пока нет, но кое-кто уже предложил поменять эту квартиру на его хрущевскую двушку на Варшавке. А ты? Я отбиваюсь. В случае чего приду в суд с детьми. Они такой рев устроят.
– Ну-у, это не вариант, – возразил Стас.
– У тебя есть получше? – спросила Нателка.
Она справилась со слезами.
– А Клепков? – поинтересовался я.
– Дал срок два месяца…
Вдова не стала уточнять. Впрочем, здесь и так все было ясно, хотя в разговоре со мной Жоржевич упомянул о месяце. Я не рискнул развивать эту тему.
– Возможно, возьму кредит. Если свёкор согласится…
Стас предложил вдове подключиться к составлению сборника – найти и собрать тексты песен, напечатать их на машинке или набрать на компьютере.
– Какие песни, Стасик! – возмутилась Натела. – Мне на детей времени не хватает. Сборник перепечатать возьмусь, а бегать по библиотекам ни сил, ни времени нет.
Она обратилась ко мне:
– У тебя нет какой-нибудь завалящей рукописи?
– Я сейчас переводами не занимаюсь. Тружусь над Булгаковым.
– О-о, – удивился Погребельский, – это shoking! Клепков решил Булгакова печать?
– Нет, – ответил я. – Я пока на свой страх и риск. Впрочем, – обратился я к Нателе, – могу передать тебе первые сто страниц. Никак не соберусь перейти на компьютер…
– Давай, – кивнула Натела. – На безрыбье и рак рыба.
Мы выпили.
Водочку вдова пила наравне с нами.
Глава 9
До метро мы со Стасом отправились пешком, и по пути он озадачил меня занятной историей.
– Ты, наверное, в курсе, что я тоже родом из Киева и мы с Клепковым земляки. Мы с ним в одной школе учились. Разница в пару лет, так что друзьями мы никогда не были – так, «здравствуй», «до свиданья», но мои родители еще помнят, как его отец носил фамилию Поплавский.
Я рассмеялся.
– Ты серьезно? Выходит его отца звали Жорж Поплавский?..
– Ну да! Фамилию Жорж сменил после войны, когда начались гонения на космополитов, но это пустяк в сравнении с теми разговорами, которые шли вокруг старика Поплавского. Недаром Булгаков утверждал, этот Поплавский пользовался репутацией самого умного человека в Киеве. О нем легенды ходили! В городе поговаривали, будто он не только сумел черта обмануть, но и НКВД обвести вокруг пальца.
– Где поговаривали?
– Везде. На рынках, например…
– Стасик, кто в Москве не слыхал о киевских рынках! О них еще Гоголь писал – мол, в Киеве на базаре каждая торговка знается с нечистой силой, но это когда было. С тех пор НКВД под корень вывело всех киевских ведьм, а заодно и все киевские легенды. Только, например, заведешь сказку насчет самостийности или голодовки в начале тридцатых, как тут же будь любезен в Шоколадный дом[56].
– Не знаю, – возразил Стас, – как насчет Гоголя, а я сам слышал, будто до войны у Максимилиана Андреевича был родственник в Москве. В больших литературных чинах ходил, но загремел под трамвай. Оно, может, и к лучшему, тридцать седьмой обходил покойников стороной, однако старого Максимилиана, отправившегося в Москву то ли на похороны, то ли жилплощадь племянника прихватить, здесь, в Киеве, по возвращении сцапали.
Доставили в НКВД и спросили – где вы, уважаемый, находились с такого-то по такое-то число?
Он им честь по чести отвечает – в Москве. В столице трагически погиб мой племянник Миша.
Вот именно, подтверждают чекисты, погиб. А вам известно, как он погиб?
Поплавский, не задумываясь, ответил – попал под трамвай.
Чекистам такая изворотливость не понравился, и они решили взять его на понт.
Насколько нам известно, заявил следователь, вас в Москве и в помине не было. Расскажите, где вы были и чье задание конкретно выполняли?
Максимилаин… тьфу, Максимилиан Андреевич как всякий умница держался правила – никогда ничему не удивляться. Он объяснил – па-а-звольте, факт моего пребывания в Москве подтверждает полученная мной телеграмма, а также гражданин Пятнажко из домоуправления дома на Большой Садовой.
Следователь повеселел – гражданин Пятнажко напрочь отрицает факт вашего пребывания в домоуправлении. Впрочем, он отрицает все, даже свою фамилию. Говорит, какой я, к чертовой матери, Пятнажко, не знаю никакого Пятнажко, а этого, с фотографии – кстати, вашей, гражданин Поплавский, – никогда в глаза не видал. Неувязочка получается…
Поплавский в ответ – а билеты до Москвы и обратно вас устроят? А фамилии проводниц, кои я на всякий случай записал? А телеграмма?..
Можете предъявить телеграмму?
Поплавский – а то! Позвольте до дому доихать…
И привозит им телеграмму.
Текст ее известен. Булгаков привел его в «Мастере и Маргарите»[57]. Не знаю только, как она к Булгакову в руки попала, ну, это второй вопрос.
В ГПУ обрадовались, вызвали начальство и в присутствии Поплавского радостно доложили – и-е-е-сть!! Вот, мол, материальное подтверждение пребывания группы библейских террористов в Москве. То-то мы Лубянке нос утерли.
На радостях отпустили Поплавского домой под подписку о невыезде и даже не впаяли срок за недоносительство…
Стас на полном серьезе добавил:
– Так говорили, а правда или нет, не знаю. Но в любом случае держи с Толяном ухо востро. Он достойный внук своего дедушки. Только я тебе ничего не говорил…
Неожиданно Погребельский резко обернулся.
Я тоже.
Не смог удержаться…
Толпа за спиной была вполне московская. Прохожие спешили по делам. Время было позднее, лица озабоченные. Я не заметил никаких обменов паролями, подозрительных предметов, например, газет в карманах или цветов в руках.