Или, что еще полезнее, вообще из жизни…»
«…после самоубийства Маяковского, когда положение на культурном фронте обострилось до такой степени, что грозило самыми серьезными политическими осложнениями, Сталин не мог пустить избиение Булгакова на самотек».
«…не надеясь на ОГПУ, занимавшего в этом вопросе двусмысленную позицию, Петробыч вынужден был взять инициативу на себя».
«…так он поступал только в исключительных случаях. Сталин всегда предпочитал предоставить своим политическим противникам возможность сделать первый ход. Этим приемом, как и удержанием позиции в центре политического спектра, что позволяло ему формально сохранять беспристрастность в партийных спорах, – он пользовался постоянно».
«…Прежде, чем ответить Билль-Белоцерковскому, Сталин выдержал паузу. Причем в адресаты он выбрал его одного, что очень характеризует манеру Петробыча общаться с оппонентами. В своем ответе Сталин разъяснил, что в области художественного творчества не может быть ни «левых», ни «правых» авторов. Есть авторы «хорошие» и «плохие»…»
«…Конечно, он лукавил, но выбора не было, и ему ничего не оставалось, как лично дать ответ на просьбу Булгакова разрешить выехать за границу.
Он позвонил ему 18 апреля 1930 года…»
Рылеев кратко проинструктировал меня.
– Только не надо ничего изобретать, напускать туман или, ссылаясь на каких-то неизвестных знатоков или, что еще хуже, фантазеров от литературоведения, сочинять всякого рода домыслы. Для нас важна подоплека разговора, а она везде изложена одинаково. Используй запись Елены Сергеевны, так как другие варианты известны опять же с чужих слов. Но, главное, сравни эту запись с той, что хранилась в архивах нашего управления.
Перегруженный этим ответственным заданием, я отправился домой. По пути решил заглянуть к «могиканам».
Клепков уже собирался уходить и собирал свой знаменитый портфель, но, заметив меня, жестом пригласил войти.
– Что там у нас насчет Булгакова?
Я мимолетно отметил: «у нас…», – и пожал плечами.
Жоржевич водрузил портфель на стол и достал оттуда кипу листов, очень похожую на сделанную Нателой распечатку.
Я уставился на нее как Троцкий на Сталина.
Или наоборот.
Клепков одобрительно кивнул.
– Я ознакомился с первой сотней страниц. Гребешь в верном направлении, однако надо бы расширить противоборческий момент. А так пафосно. С намеком и без откровенного подхалимажа. Когда думаешь закончить? Пары месяцев хватит? Я на этой неделе улетаю в отпуск. Вернусь – поговорим.
Я, потерявший дар речи, сумел только хмыкнуть в ответ.
– Вот еще что… Когда соберешься толкнуть меня под машину, как моего дядю под трамвай, не надо этого нарочито-коровьевского смакованья. Всяких там «дзинь», «хрусть», «визга тормозов», «надвигающихся колес», «Христа во плоти, грозящего мне пальцем…» Не надо! Будь скромнее!..
Я обрел дар речи:
– Почему ты решил, что я собираюсь толкать тебя под машину?
Жоржевич вздохнул:
– Все-то тебе объясни, все растолкуй. Сам догадайся.
– Под Воланда косишь? – хриплым голосом поинтересовался я. – Чтоб с крючка не сорвался?..
– С какого крючка ты можешь сорваться? У тебя издателя нет, а я предложу хорошие деньги.
– Тебе-то это зачем?! Я и так хожу не знаю, каким волю дать словам, и этот туда же – хорошие деньги! На эти деньги приличные женские сапоги не купишь! И не надо этих пошлых игр в дьяволиаду. Я не Булгаков, а ты не Воланд.
– Что ты на меня накинулся! Я всего лишь советую, решать тебе. Можно договориться и насчет оплаты за тираж.
Он сделал паузу, потом решительно заявил:
– Да, я не Воланд, а ты не Булгаков, но мне не хотелось бы стать героем пошлого детективчика, в котором мой дедушка якобы сумел обвести этих чертиков вокруг пальца, папочке пришлось сменить фамилию, а я буду выставлен этаким живоглотом, сосущим кровь из несчастных литераторов…
Я сел – без спросу, без разрешения, чего, в общем, не позволял себе в присутствии Клепкова.
Отказали ноги. Круг, в который эти господа замкнули меня, показался мне практически неразъемным. Лапы у них оказались длинными, к сотрудничеству они ухитрились привлечь убитую горем вдову, не говоря о самом Гакове в компании с романтической Маргаритой. Давление на душу превышало все возможные пределы.
Между тем Клепков как ни в чем не бывало, продолжал делиться:
– Что касается смены фамилии, это было трудное решение! Перемена паспорта папаше была как нож в сердце, но дед настоял. Буквально заставил! Только не надо этих антисемитских штучек! У меня в роду всего понамешано – как, впрочем, и у Воланда. Кстати, это именно он разделил языки в Вавилоне. Вот уж грохоту было. Сколько невинных душ, собравшихся взглянуть на поднявшуюся к небесам Вавилонскую башню, погибло. Конечно, не по собственной инициативе. Был голос свыше – попробуй не подчиниться, вмиг законопатят на самое глубокое дно самого глубокого ущелья.
Клепков улыбнулся.
– Вот примерно в таком разрезе…
Я прочистил горло и спросил:
– Хорошо, в таком случае скажи, каким образом твой дед сумел утаить телеграмму, посланную Бегемотом, когда все печатные материалы, связанные с пребыванием Воланда и компании в Москве, исчезли. Растворились, так сказать, в воздухе?
– Ты и до этого добрался? Поздравляю. Наверное, Погребельского работа. Ты этого мелкого беса особо не слушай. Стас соврет, недорого возьмет, но в этом случае он прав – такие слухи про моего деда ходили. А насчет телеграммы сам догадайся. Если не догадаешься, подскажу, но только если оставишь меня в живых и договоримся об издании. Тут такие дела наворачиваются…
Дома я долго и тупо разглядывал подсвеченную городскими огнями тьму.
Истина открылась сразу и наотмашь – меня опять развели! Об этом впопыхах не расскажешь. Ко всем мистико-историческим причудам добавилось откровенное предательство.
Мне стало не по себе – с трудом верилось, что Нателка оказалась продажной тварью, проникшей в булгаковское литературоведение по заданию «либеральных писак». Оказывается, враги окружают меня со всех сторон. Подслушивают, следят с телевизионного экрана, прячутся за утюгом… Бесшумно подкрадываются сзади…
Я рывком обернулся. В комнате царил полумрак, история в обнимку с литературой спали по разным углам…
От ипохондрии меня оторвало мяуканье за окном.
Я перевел дыхание – вот до какого бреда можно докатиться, общаясь с господином Гаковым!
Вышел на балкон.
Друзья из кошачьего племени явились поддержать меня в трудный момент. Ближе других сидел на задних лапках по-детски храбрый котенок. Поодаль громила в черной шкуре, с противоположной стороны – белый котяра. Оба пристроились поближе к кустам, чтобы в случае чего шмыгнуть в темноту.
Мало ли?!
Увидев меня, котенок пискнул. Я не мог обмануть его ожидания, как, впрочем, и надежды библейских посланцев, чье мурлыканье способно утихомирить любую душевную боль, снять отчаяние, вернуть веру в издателей.
Сначала метнул колбасу черному мордастому чудовищу – ему только примуса между лап не хватало, – затем отправил на поиски еды божественного покровителя Египта, и, наконец, поделился сосиской с котенком, терпеливо ожидавшим гуманитарной помощи.
…могу представить, что испытал Булгаков, когда Елена Сергеевна призналась, что его никогда не выпустят за границу.
Когда и где это случилось?
Ответ был спрятан в груде разложенных, разбросанных и еще упрятанных в папки документов, копаться в которых у меня уже не было ни сил ни желания. Хотелось закончить эту мистико-перестроечную историю.
В конце концов, что я теряю?
Рылеев вообще не в счет и на «могиканах» свет клином не сошелся! Есть еще «ирокезы», «будетляне», «филистимляне», «скифы», «грамотеи», «азбукиане», «браванты плюс».
Издательств теперь расплодилось столько, где-нибудь да наскребу договор. Сбацаю что-нибудь детективное, пересыплю нескончаемую стрельбу и погоню любовно-шоколадной стружкой в стиле Погребельского.
Вы требуете душещипаний?
Будут вам душещипания.
Все так делают… это не я такой, это жизнь такая… кто не успел, тот опоздал… не хочешь петь, не пей… не надо меня агитировать, лучше помогите материально… Ни с Клепковым, ни с Рылеевым я договор не подписывал, так что взятки с меня гладки. Можно со спокойной совестью умыть руки.
Нателке заплачу положенное – и прощай навеки!
Неужели я хуже Погребельского?.. Неужели не смогу сочинить что-нибудь вроде: «Ее тело было возбу́ждено креативными ласками агента национальной безопасности Вислохуила Рубиндера».
В случае чего продам люстру.
…материалы верну Рылееву.
…но что-то оставлю себе. Например, отпечатанную на Лубянке копию знаменитого телефонного разговора, состоявшегося между озабоченным вождем и опальным сочинителем.
С входящим номером, грифом, подписью.
«18 апреля 1930 года, примерно в 6–7 часов вечера состоялся телефонный разговор между тов. Сталиным и Булгаковым.
«– Михаил Афанасьевич Булгаков?
– Да, да.
– Сейчас с вами товарищ Сталин будет говорить.
– Что? Сталин? Сталин?!
Пауза.
– Да, с вами Сталин говорит. Здравствуйте, товарищ Булгаков.
– Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.
– Мы ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь… А может быть, правда, – пустить вас за границу? Что – мы вам очень надоели?
– Я не ожидал вашего звонка… растерялся. Не знаю, что и сказать…
– Скажите правду.
– Я очень много думал в последнее время – может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может.
– Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?
– Да, я хотел бы. Но я говорил об этом, и мне отказали.
– А вы подайте туда заявление. Мне кажется, они согласятся. Нам нужно встретиться еще раз и поговорить…