Он подозревал, что причиной его резвому ходу было копьё, которое давно перестало вырываться и пытаться сбежать, и теперь надёжно покоилось в его руке, и как будто бы даже лишилось своей навязчивой тяжести. И было это таким естественным, словно век он так его с собой таскал. От этого на душе у Левека было спокойно, а сердце буквально пело, уверяя, что всё задуманное непременно получится.
Про копьё Левек догадался не сразу. Сначала молча разглядывал голубые прозрачные волокна силы, ровно текущие к секторам защитного контура и так очевидно его питающие. Левек и дальше воспринимал бы это, как должное, если б случайно не выяснил, что видеть это способен едва ли не он один.
И если сокурсники просто вежливо улыбались "не слишком удачной шутке" старосты, то старшекурсники на осторожный вопрос о том, знают ли они, на чём держится третий контур Журавля, сначала завалили его подколами, интересуясь, куда это и с кем он собрался линять за контур, а потом кто-то сказал, чтоб не выдумывал. Контур у Журавля только один, но мощный, его сам Сешень Моравицкий ставил. А Сеш — заслуженный имперский спец по защитной сети — это все знают.
Левек, конечно, тоже знал. Оттого и спрашивал. Потому что охранных контуров у замка было совершенно точно три. И один из них держался на том самом копье, которое он крепко держал сейчас в руке. И которое обладало невероятной силой. От неё у Левека горячо и волнительно было в груди, в ушах шумело, и ноги несли его вперёд сами.
Шумело-то, конечно, от ветра, который не щадя гнал его в спину, но парню больше нравилось думать, что это прорастает в него сила великого артефакта. Ему до щекотки под ложечкой было любопытно и страшно, к чему копьё его приведёт.
На самом деле Левек бежать никогда никуда не планировал. В Ратицкой академии ему было хорошо и даже интересно. А то, что бубен временами крепко трещал, к этому парень относился философски, искренне считая, что от потасовок и утверждения на своей территории он рано или поздно сделается настоящим мужиком.
Но вот Странник и идущие от него токи силы парня волновали. Он любовался ровной пульсацией купола, закрывающего Журавля, размышляя, чем он подпитан, и что именно магистры вложили в источник силы. На решение задачи у него было четыре года, и он был уверен, что рано или поздно профессор Боржек об этом сам заговорит.
Он и заговорил. О легендарном копье драконов. И владыке Регнерте. О союзе двух сил, уравновешивающих и усиливающих друг друга. О том, какой это был мощный и устрашающий артефакт, созданием которого и завершилась Тысячелетняя война, и что никто в здравом уме не посмеет к нему прикоснуться, потому что копьё способно мгновенно испепелить любого, в ком нет первородной драконьей или тёмной силы, и того, чьи помыслы запятнаны корыстью. Оно способно даться в руки только истинному потомку драконов, и только ради благословенного равновесия, так сказал на лекции Боржек.
Что такое благословенное равновесие, Левек не знал. И хоть Боржек и говорил о копье в прошедшем времени, о каком именно копье шла речь, парень догадался почти сразу. У него в голове мгновенно всплыл Странник с зажатым в ладони коротким древком, в голове что-то щёлкнуло, и картина питания контура сложилась сама собой.
Он даже прикинулся бестолковым увальнем и нагло спросил, что ещё это ваше волшебное копьё умело? Глаза профессора коротко вспыхнули довольством.
— В основном, приводить к изначальному, или идеальному состоянию. Его целью было вернуть людей и драконов к миру. Это и произошло, хотя и весьма странным образом. Драконы смешались с людьми, а после и вовсе исчезли. Так что, — Боржек развёл руками, — копьё выполнило предназначение, фактически уничтожив своих создателей при этом.
— Это не так! — выкрикнул тонкий голос из-за спины Левека, и все обернулись к последней парте, где частенько сидела Петра Шапек, девчонка с лекарского. — Драконов уничтожили люди, — смутившись, чуть ли не прошептала она. — А копьё должно было поддерживать мир и не допустить новой войны. Тогда оно покарало бы сторону, которая этот мир нарушит. А люди с драконами со временем перемешались, и образовали одно государство. То есть, война была бессмысленной. Стороны были разорены, и у них не осталось другого выхода, как объединиться мирно после смерти владыки. Но люди всегда боялись драконов, и поэтому их просто… убили… со временем. Мне дед рассказывал. Он… артефактор.
— Спасибо за экскурс, госпожа Шапек, — помолчав то ли от неожиданности, то ли от досады, произнёс профессор. — Я знаком с вашим дедом. Выдающихся способностей человек. — Боржек вглядывался в девчонку со сдержанным интересом, — Вы совсем на него не похожи, — восхищённо заключил он, а Шапек вспыхнула до пунцовых щёк и уткнулась в конспекты.
Левек, наверное, расстроился бы, если б ему в лицо сказали, что он не похож на легендарного родственника. Но у него таких в доступной родословной не имелось. А были простые, понятные люди, без всякой гениальности, но крепко стоящие на ногах. И что с того, что вели замкнутый образ жизни? Никого из семьи это не смущало. Они чурались чужаков и не лезли в чужие дела. Как всегда говорил отец, вооружённый нейтралитет — основа мирного сосуществования с соседом. Мы их не трогаем — у них к нам меньше вопросов.
В детстве Левека тяготила их уединённость. Сейчас ему её не хватало. Безлюдного озера, дремучего тёмного леса с соколиной горой, а главное, своего собственного, свободного от чужих взглядов и мыслей неба… В Журавле небо было куцым, обрезанным близкими Зенницкими горами, но зато всегда разным. Потому что погода в Ратице менялась бывало по десятку раз на день.
Левек как раз вглядывался в безнадёжный дождь и обложившие замок тяжёлые тучи, когда в окно начал биться клановый вестник. Маленькая грязная птичка, слепленная из рыжего мха, длинных корней пырея и серой сыпучей глины почти разваливалась, пыталась влететь в закрытое окно с бегущими по нему водными дорожками. Левек распахнул створку и поймал неугомонного летуна. Птица рассыпалась, оставив в пальцах перепачканную записку.
«Оставайся на месте, — без предисловий было написано резким почерком отца. Это означало, что произошло что-то важное, такое, что он, не тратя времени на приветствия, начал с самого главного. — Пропала Даричка, — у Левека оборвалось что-то внутри, и строчки запрыгали перед глазами. — Наблюдай. Незаметно спрашивай о приезжих. Если появится в окрестностях Журавля, сообщи. — И приписка снизу уже впопыхах, — Будь осторожен».
Сердце бухало в ушах, а руки предательски тряслись. Левек упёрся ладонями в каменный подоконник, уговаривая себя, что вестник добирался до него не меньше двух дней, и что с тех пор, может быть, уже что-то прояснилось, и Даричка и вовсе нашлась. Но чутьё неумолимо говорило об обратном.
Пропала. В опасности.
Отец наверняка понимал, что замалчивание о беде, что стряслась с сестрой, Левек ему не простит, и поэтому поставил в известность сразу, рассчитывая, что парень будет занят его наказом и глупостей не натворит. Во всяком случае, больших глупостей.
И Левек в тот же миг вспомнил о копье. Потому что раз в нём заключено было столько силы и предназначено оно было возвращать всё к изначальному, то просто вернуть его, Левека, Даричку домой могуществу копья ничего не должно было стоить. Он отлично всё рассчитал, прикинув, что до земель клана чуть больше трёх дней пути, которые он налегке должен был пробежать даже быстрее, день заложил на поиски, с копьём это должно получиться само собой быстро, и четыре дня на возвращение обратно. Потому что дорога назад шла вверх.
Вообще он рассчитывал вернуться даже быстрее, всё-таки Моравицкий их регулярно и нещадно тренировал, а себя Левек задохликом совсем не считал. В их клане это было… стыдным?
В общем, Левек полез к Страннику прямо через техническое часовое окно, из которого смазывали большие чёрные стрелки. Стоя на скользком своде часов, упираясь взглядом в обшлаг левого сапога Странника, вдруг вспомнил и про испепеление чего-то там, и про недостойного, и про личную корысть, отчего, судорожно вздохнув, поскользнулся и схватился то ли за сапог, то ли за удачно оказавшуюся перед носом руку странника. Опомнился уже на лестнице, сбегая вниз, и с колотящимся сердцем, и оторопело обнаружил в стиснутой до белых пальцев руке копьё, которое… вырывалось!
От него ещё шли яркие силовые токи, и древко пульсировало, как живое.
Парень, недолго думая, завернул его в свой старый плащ, быстро собрался и заскочил к Татовичу.
— Слушай, меня не будет несколько дней. Прикрой, а?
— Как ты себе это представляешь? — хмыкнул Смирна. — От Боржека отбрехаюсь, но если Моравицкий прижмёт, сам понимаешь… — и вдруг нахмурился, внимательно вглядываясь в Левеково простодушное лицо: — Случилось что? Помощь нужна?
Левек помедлил мгновение и вытащил из кармана скомканный лист.
— На. Пусть у тебя будет. Отдашь Моравицкому, если дней через десять не вернусь. Но по идее, должен успеть за неделю обернуться, — он видел, как у Смирны по мере чтения отцовской записки тревожно сходятся на переносице брови, и это откликнулось внутри парня какой-то щемящей благодарностью.
Он и сам не знал, почему всё вывалил без обиняков Татовичу. Они и приятелями-то никогда прежде не были, не то что, друзьями. Может быть, потому что Смирна тоже был старостой. Хорошим старостой, и умел держать язык за зубами. А может, потому что за всё время, что они были знакомы, он так и не сблизился с кем-то одним, совсем, как сам Левек. Но оставлять за спиной человека, который знает, где ты, и в случае чего сможет поднять тревогу, было как-то спокойнее, что ли.
Левек ясно осознавал, что прямо сейчас нарушает прямой приказ отца оставаться на месте. Но оставаться вдали от пугающей ситуации дома просто не мог. Не имел права!
Даричка — самый родной его человек. Так всегда говорила мама.
— Ни я, ни отец, а вы — самые родные друг у друга. В вас половина моей крови, половина отцовской. И только в вас обоих она одна и та же.