И Левек знал с самого раннего детства, что так оно и есть. Чувствовал.
Сестра была старше на семь лет. Она его и растила, и баловала. Она была, почти как мама. И у Дарички был сговорённый жених, который ей что-то не очень-то нравился, и сестра всё откладывала и откладывала свадьбу. Левек собирался первым делом наведаться к нему, если этого ещё не сделали старшие мужчины.
— Придумаю что-нибудь, — буркнул совсем посерьёзневший Смирна. — Осторожней там. Не спеши, но и не задерживайся. Десять дней, и я бью тревогу. Может, сразу к Сешеню, м?
— Не стоит пока. У меня есть кое-что, — Левек неопределённо покачал ладонью, — Надеюсь, выгорит.
Они расстались сразу после отбоя, и Левек даже смог заставить себя заснуть. Вскочил перед самым рассветом и опять забрался в часовую башню, чтобы оставить в сапоге Странника самый мощный накопительный артефакт, который делал под чутким руководством Боржека накануне, и осторожно перенёс на него с копья гудящие силовые нити.
Надолго его не хватило бы, конечно, но неделю, может, и продержится. Особенно, если пробоев не будет. Ведь не будет же? Как не было их в академии прежде. Во всяком случае, Левек никогда о них не думал и не знал.
Часть 15
Утром Смирна Татович, известный также, как Ибор Смирн Татовицкий Маргнек, младший внук княгини левобережного Торжека и западного Заццвахта, заслужено мучился тошнотой и чудовищной головной болью, совершенно несоразмерной выпитому накануне. Подобным эффектом гоблинский самогон отягощался только в одном случае: если добыт был не слишком легальным путём, то есть, попросту говоря, бесчестно украден. Выяснять, кто, как и где спёр целую запечатанную новёхонькую крегу самогона, у Татовича сейчас не было не то что желания и сил, ему и жить-то сейчас не очень хотелось, и в сложившихся обстоятельствах не слишком моглось. Он бы с радостью сейчас обменял вот это всё на три часа мозгодробильного спецкурса ритуалистики у Нинандры, и даже полный учебный день у зануды Палицы, но самогон был сильнее, и отпускать Смирну из тисков похмелья категорически отказывался.
Утешало только то, что кара тошнотой и головной болью вместе с ним поразила всё мужское крыло. Во всяком случае, тех, кто присутствовал вчера на стихийном бедствии — вечеринке. А присутствующих, судя по болезненным вспышкам в памяти Смирны, было много.
В состоянии близком к коллапсу, размышлять о будущем взыскании за сегодняшний массовый прогул было несовместимым с жизнью, и Смирна с болезненной гримасой повернулся на бок, умоляя небеса накапать ему в рот хоть немного воды.
Небо неожиданно отозвалось из-за спины укоризненным женским стоном.
Если бы Смирна мог обречённо закрыть глаза, он бы это сделал. Но глаза его и так уже были закрыты. Единственное, что оставалось — притвориться окончательно и бесповоротно мёртвым, что, впрочем, было не слишком далеко от правды.
— Ты лекарь, — прохрипел из-за спины голос. Смирна равнодушно отметил, что не может его опознать. — Сделай хоть что-нибудь.
Точно. Он бесов лекарь. А не достойный называться мужчиной боевой маг. Если бы Смирна мог, он уже бы что-то сделал. Но попытаться действительно стоило. Всё-таки клятва богам оказывать помощь любому нуждающемуся, данная на первом курсе, была настоящей клятвой. И Смирна с большим усилием вытащил ладонь из вороха тряпья, лежащего меж ним и девицей.
— Будет больно, — прошептал он, сам не зная, зачем предупреждает. Но что-то такое вилось в расплавленном похмельем мозгу, что он краем сознания отметил и неожиданно для себя высказал вслух. — Возможно, очень.
В ответ раздался очередной сдавленный стон.
Смирна осторожно выдохнул, чтобы не тревожить гудящую, как низкий колокол, голову, и протянул назад руку.
На что он надеялся? Что после выброса магии впадёт в благословенное забытьё? Или, что всплеск выжжет похмелье и в нём самом? Как бы то ни было, он оказался неправ. Совсем.
Девушка сзади вскрикнула и затихла. А его самого смахнуло с кровати, и скрутил на полу долгий безрезультатный и болезненный спазм. Он лежал на скоблёных досках, дышал запахом пыли, почему-то отчётливо бьющим в нос, больно было не то, что молиться, даже неподвижно лежать, поэтому он просто ждал, когда всё закончится, и он либо выживет, либо умрёт. Он нашёл внезапное утешение в размеренных вспышках боли и затаился, намереваясь попытаться заснуть.
Неожиданный порыв свежести ворвался в комнату, огладив Смирну холодом и запахом дождя. Кто-то влил ему в рот микстуру, а в тело три целительских дозы силы, и Татович медленно открыл глаза, стоило лекарской ладони оставить его натерпевшийся лоб.
Профессор Олюшко, встретив его осознанный взгляд, вскочила, отдавая кому-то команды.
— Чётче. Держите поток чётче. Очистите эту структуру, она не даст вам… Кто-то выжег яд частично. Вместе с собственной защитной системой. Она почти жива, просто без сознания.
Смирне не понравилось это "почти". Он попробовал подняться, встав на четвереньки, проклиная собственную беспомощность и недостойный старосты (и не только) позор. Руки тряслись, и тело мгновенно покрылось испариной.
— Татович, вам следует полежать, — Олюшко быстро отвернулась от кровати, и Смирна увидел совершенно белую Эльзу, лежащую с пугающе приоткрытым ртом.
Он поморщился, чувствуя, как побежали мурашки почему-то в районе живота, перевёл взгляд дальше и увидел серьёзные, тёмные глаза Шапежки. Он даже не понял, как оказался на ногах. И как смог внятно и ровно произнести:
— В порядке. Что с Эльзой?
Шапежка отвернулась, продолжая удерживать целительский поток, и Смирна увидел только, как она чуть заметно закусила губу.
— Спит, — отмахнулась Олюшко. — Меня больше беспокоите вы. Слишком быстро поднялись. Если бы Шапек вас не нашла, мы бы к вам не успели. Ваша комната последняя на этаже, остальные уже проверили.
Смирна почти ничего не понял из объяснений профессора, и, подумав, что ему надо прилечь, решил, что разберётся с этим позже.
А сразу следом увидел над собой в разгоняемой свечой темноте бледное, усталое лицо Шапежки. Она как-то вся посерела и съёжилась, сделавшись ещё меньше, чем казалась ему всегда. Волосы были собраны в низкий узел, отчего она выглядела старше и много серьёзней. И к такому её виду Смирна оказался категорически не готов. Всё это отозвалось в нём самом горячим комком, подпрыгнувшим где-то в горле, и он настороженно спросил:
— Ты как?
Подумал, что спросил, и что настороженно. На деле вышло какое-то невнятное бульканье, то ли шипение.
Глаза Шапежки вспыхнули радостью, и Смирне иррационально захотелось, чтобы она его поцеловала.
Но Петра вместо этого вскочила и вылетела за дверь.
— Магистр Моравицкий! Татович очнулся! — услышал Смирна её звонкий, переливчатый голосок, и с досадой поморщился. Сешень вкатит ему сейчас всё, что только сможет, а что не сможет, потом доберёт.
Появившийся в дверях куратор боевиков был сдержанно грозен, чем лишь подтвердил наихудшие опасения парня.
— Молчи, — оборвал властным жестом пространное бульканье Смирны. — Я сам всё расскажу. Вас отравили. Сознательно. Кто — выясняем. На данный момент на территории академии заглушены все порталы, и проверяется весь провиант.
— Кто ещё? — прохрипел Смирна.
— Увы, твоя девушка не приходит в себя. — Смирна в ужасе посмотрел на дверь. Его кто? Почему-то подумалось про Шапежку и что, слава богам, с ней всё в порядке. — Кроме неё, таких ещё трое. Остальные в относительном порядке.
— Девушка? — сдавленно переспросил Смирна.
— Эльза, — веско ответил Моравицкий. И добавил, как плиту на него положил: — Батишек.
Точно. Она была рядом с ним утром, когда пришла профессор Олюшко. И как она оказалась в его постели, выяснить теперь не удастся, да и имелся ли в этом смысл? Надо было немедленно соображать, что с этим делать, потому что становиться парнем Батишек, даже ненастоящим, Смирне не улыбалось от слова совсем. Да и царапало что-то внутри оттого, что это всё увидела своими глазами маленькая наивная Шапек.
— Как придёшь в себя окончательно, жду в моём кабинете. Заметь, не как почувствуешь себя лучше, а как придёшь в себя. С самочувствием потом разберёмся. — Смирна со вздохом попытался подняться, но нисколько в этом не преуспел. Только кивнул наставнику, соглашаясь. У него опять предательски кружилась голова, а перед глазами всё смазывалось в разноцветные зигзаги, отчего делалось во сто крат хуже. — Мне нужно всё, что ты помнишь, и всё, что знаешь. И не знаешь тоже.
Смирна подумал, что присутствие среди живых для куратора не будет иметь значения, и потянулся мысленно к Шапежке. Ей хотя бы было не наплевать, жив он или нет. Во всяком случае, ему очень хотелось так думать.
Надо же, их всех отравили! А он думал, это просто гоблинский самогон…
На этой мысли Смирна опять потерял связь с действительностью, иначе, откуда было бы рядом с ним взяться маленькой взволнованной Петре, осторожно касающейся его лба холодной узкой ладонью…
Часть 16
Коэн наткнулся на магистров случайно. Ну, может, не очень случайно. Но говорить всем планировал именно так.
Заблудиться в лабораторию Олюшко на четвёртом курсе надо было суметь. Он очень старался. Поэтому у него получилось. Потому что после всего увиденного, услышанного и надуманного сегодня ему точно требовалось успокоительное. Кувшина полтора будет вполне достаточно, он не сомневался. Лииса наверняка держала в стазисе не только лекарства.
У ректора эти «не-только-лекарства» тоже наверняка имелись, но ректор делиться со студиозусом, даже выпускного курса, стал бы вряд ли. А он пока не настолько «взволнован», чтобы лезть в ректорскую, разбирая тамошние щиты без спросу. Надо будет как-нибудь попробовать ради интереса. Вдруг получится.
Коэн беззвучно хохотнул и замер у двери, услышав приглушённые голоса.