На этаже никого не было, и он тихонько привалился к стене, намереваясь отдохнуть и спокойно посмотреть и послушать. Может, нужное что услышит. Сешень как раз им все мозги исклевал тем, что разведка для боевого мага — первый шаг на пути к победе. Вот он и разведывает.
Коэн осторожно выглянул из-за двери. В тесной лаборатории Дракон, уперев руки в бока, склонился к плечу Олюшко и что-то рассматривал.
— …И? — спросил Невтон с отчётливо различимым вызовом.
— Не знаю, — раздражённо сказала Лииса и принюхалась к выставленным на столе склянкам. — Запах, плотность и цвет весьма обычного качества, — она поднесла склянку к огню. — Горючесть посредственная, значит, крепость не выше обещанной.
— Конечно, не выше, — ехидно прокряхтел Палица, распрямляясь. — Наживы гоблины не упустят. Как ты додумалась предложить продавать им выбраковку студиозам по полной цене? Ну кощунство же!
Коэн аж воздухом подавился за дверью. Им что, всё это время продавали самогон малой крепости? За полную цену???
— Нормально, — отмахнулась Лииса и приблизила к склянкам огромную толстую лупу.
Как это нормально?! Нормально боёвку Сешеню по три раза сдавать. А самогон малой крепости — это просто бесчестно!
— Настоящий гоблинский им и понюхать многовато будет. А после этого, — Лииса кивнула на склянки, — они на утро даже на занятия приходить исхитряются. — В огромной бутыли на столе отразился увеличенный линзой, искажённый рот Олюшко, и Коэн беззвучно закашлялся, аж слёзы выступили. — Они им скидку дают приличную. И все довольны. Гоблины, что брак пристроили, студиозы, что самогон по дешёвке купили. И если б таких, как сегодня, проколов не было, и нам не на что жаловаться было бы.
Палица презрительно фыркнул, на что Олюшко резко обернулась, так, что её тёмные волосы рассыпались по плечам, а глаза запылали. Коэн неожиданно увидел, что профессор очень красива. Это ошеломило и возмутило его. Зачем было себя так портить этими нелепыми бесформенными платьями и уродливыми пучками с очками? Он едва успел отпрянуть от двери, чтоб не попасться ей на глаза и скрыться в тени за дверью.
— Слушай, они мне всё пьющее население Журавля укрепляют своим самогоном! — возмутилась лекарша. — Я им в рецепт добавила кое-что, — она неопределённо покачала ладонью. — Ты что же думаешь, в Ратице от глины люди вдруг болеть перестали?
— А они перестали? — Палица отодвинулся от неё, рассматривая сверху вниз, настороженно щурясь.
— Сам попробуй, узнаешь, — Олюшко мотнула головой на стоящий в стазисном шкафу графин.
Отлично. Теперь Коэн знал, где у магистра хранится «успокоительное».
— Спасибо, воздержусь, — отказался Палица.
— Отчего же?
— За кого ты меня принимаешь?
— За приличного зануду, — отвернулась Лииса.
— Вот именно. Где официальные исследования? Сертификаты на компоненты? А сколько этапов испытаний твоя изменённая рецептура прошла?! Ты в своём уме?!
— В своём, в своём, — проворчала Олюшко, опять склоняясь к пробиркам, — Третий год пьют, никто не жаловался.
Коэн мысленно ужаснулся. Он что же? Три года пил экспериментальное питьё Олюшко? Парень на всякий случай ощупал себя, не выросло ли у него что-нибудь ненужное и не отвалилось ли нужное. Но ни рогов, ни лишних ушей, слава добрым богам, не обнаружил.
— Слушай, нет здесь проклятийного зерна! — Олюшко раздражённо отложила лупу и выпрямилась на своём стуле.
Даже Коэн знал, что проклятийное зерно в проклятье быть просто обязано, хоть он и был, по словам того же Палицы, простым, как кувалда, боевиком, «не приспособленным к изящным решениям».
— Коэн! — громко позвала магистр, и у Бачека отхлынула кровь от лица. — Хватит прятаться. Приличные люди не мнутся за дверью и не подслушивают! Идите сюда! Может, вы нам что скажете.
Полный провал… Действительно. Сработал топорно. Он отлип от стены, намереваясь выяснить, чем именно себя обнаружил.
Коэн так и не понял повезло ему этой ночью или наоборот. Он очухался одним из первых, и весь день таскал на руках тех, кто пребывал в блаженном забытьи. Таскать девчонок было приятней. Но и бессмысленней. Потому что оценить его подвиг из отключки было невозможно, и Коэн Бачек беззастенчиво шёпотом сквернословил, иногда, когда попадался особенно тяжелый товарищ, даже в полголоса матерясь.
Старосту боевиков уберегла от отравления случайность. Он успел сделать только один пробный глоток злополучного самогона, остальное выбил из руки вёрткий парнишка-портальщик, неловко то ли поскользнувшийся, то ли подвернувшийся не вовремя рядом. Коэн обиженно взревел, но, увидев испуганные глаза паренька, буквально вжавшего голову в плечи в ожидании удара, и заметив напряжённый взгляд Татовича, махнул незадачливому обалдую: «проваливай!».
И в свете происходящего теперь, он всё больше склонялся к мысли, что случайность эта была судьбоносной. Потому что теперь он таскал потерпевших, которых помогала откачивать нежная нимфа с лекарского, подозрительно напоминавшая ему его Тыковку. А как известно, найти вразумительный повод, чтобы подкатить к девчонке и не получить каблуком по рогам …в смысле, по рогу, задача была не из лёгких.
Коэну нравилась эта нервная пигалица, которая всюду следовала за магистром Олюшко. Он всматривался в неё со всех возможных ракурсов, однозначно уверенный, что прежде у неё была весьма запоминающаяся грудь, такая, за которой разглядеть всю эту вот тонкую нервность и взволнованный румянец на бледном лице было невозможно. Да и незачем. Поэтому Коэн решил, что просто выдал желаемое за действительное, и неспешно готовил почву к подкату.
Спешить и правда было некуда. Почти всё мужское крыло было или без сознания, или в сознании, но в таком непотребном состоянии, что о подкатах они смогут думать теперь не скоро, тихо посмеивался Коэн. Хотя однокашников, бесспорно, было жаль, и вообще, он прекрасно осознавал, что от такого вот плачевного положения его отделяла одна маленькая случайность.
Осознавал, но не переставал предвкушающе улыбаться, глядя, как пигалица склоняется над очередным пациентом и врачует под контролем магистра.
Пигалица на него не смотрела. То есть, не смотрела совсем. Скрюченные задохлые чахлики, по всему, волновали её куда больше молчаливого и надежного носильщика, маячившего у неё за спиной. И безотказное амплуа всегда готового прийти на помощь атлета её неожиданно не впечатляло.
Он едва дождался, когда высокая фигура Лиисы Олюшко скроется в коридоре, оставив их одних. Коматозные дохляки за посторонних не считаются, рассудил Коэн.
Он пристроился на столе в комнате одного из перепивших ворованного самогона недоумков, так, чтоб Пигалица не смогла мимо него просочиться. В их крохотных спальнях это было несложно. И произнёс самым романтическим тоном, на который был способен,
— Наклонись к Габжевичу ещё ближе, и один из нас будет счастлив.
Девчонка заполошно вскинулась, опрокинув склянку дрогнувшей рукой прямо на одежду паренька, впавшего в глубокую спячку на неразобранной узкой кровати. Она заозиралась, словно не ожидала никого рядом увидеть.
— Что вы здесь… Ох… — выдохнула, как только в её глазах мелькнуло узнавание, но Коэн не был слишком уверен в том, что она опознала именно его, а не просто какого-то «примелькавшегося парня из академии». — Где магистр Олюшко? — спросила пигалица настороженно.
Коэн прищурился, сложил на груди руки и неопределённо мотнул головой в сторону коридора.
— Мне нужен ещё антидот, — она моляще посмотрела прямо ему в глаза, Коэн, кивнул и без лишних слов отправился искать Лиису. В конце концов, побыть героем бывает очень полезно. И в большинстве случаев для девушки этого оказывается достаточно. Такой вариант его устроит тоже. Бачек честно старался казаться не слишком довольным, протягивая Петре запечатанную склянку.
— Бабушка в детстве кормила меня супом из шпината, — издалека начал Коэн, — Ей лекарь один посоветовал.
— Сочувствую твоей сбалансированной диете, — неожиданно пробормотала Пигалица, медленно смещая целительский поток с головы на грудь парня.
— А чего ей сочувствовать? — хохотнул Коэн. — Я от неё такой вот вырос. Сильный и смелый, — он заулыбался самой своей убийственной улыбкой, которая никогда не давала осечек, главное, чтоб пигалица на него сейчас посмотрела.
— А ещё страшно скромный и сказочно умный, — проворчала Петра, не оборачиваясь. — Как рот открывается, так сказка получается, — пояснила себе под нос, очевидно, для совсем идиотов. Коэн себя таким не считал.
— Да ты змеяааа… — восхищённо протянул парень.
— Все знают, змеи у лекарей в первородных предках, — отбила малявка и дёрнула плечом, поправляя съехавшую на грудь косу. Добрый знак! Коэн и сам бы с удовольствием эту косу поправил, но пока было не время. — Не вижу в этом ничего оскорбительного.
Что-что, а оскорблять пигалицу он точно не собирался.
— А могла бы посочувствовать, между прочим. Мне. Замученному в детстве шпинатом, — аккуратно свернул с опасной темы Бачек. — Габжевич, кстати, сейчас цветом точно, как тот суп, мне даже нехорошо стало.
Петра с тревогой обернулась. Коэн видел, что она пытается просканировать его состояние одновременно с поддержкой Габжевича, и как у неё рассыпается целительский поток.
— Проклятье! — ругалась она. — Я не лекарь! — выкрикнула отчаянным шёпотом. Коэн нахмурился. Что значит, не лекарь? А делает она тогда здесь что? — Три капли на стакан воды! Сильно встряхнуть! Тебе больше не надо. Накапай сам! Не могу оторваться.
— Воу-воу, — Коэн поднял вверх раскрытые ладони, — Не надо на меня отвлекаться, я сам о себе позабочусь, будь уверена.
Как сильно встряхивать воду в стакане, чтоб она не расплескалась, он обязательно спросит у неё потом — лишних поводов для беседы не бывает.
Девчонка вяло пожала плечами и растёрла пальцами покрасневшие глаза.
Коэн положил ладонь на тонкое плечо, грозившее переломиться под неожиданным весом, сказал ей на ухо самым глубоким голосом, который был ему доступен: