— Тебе б тоже передохнуть, а то сама свалишься. Я, конечно, не против и тебя на руках подержать, но таскать обморочных девиц это как-то… не спортивно что ли, — намекнул ей на Татовича. Мол, он-то таскал, что в руки самопадом свалилось, а не сознательно по своей воле улеглось. И это не очень считается.
А, если это не она была, то он вроде ничего такого в виду и не имел.
Девчонка вспыхнула, взволнованно дёрнув рукой, стряхивая его лапищу, казавшуюся рядом с её прозрачными ключицами поистине огромной, и вдруг застыла, рассматривая его лицо подозрительно пустыми глазами. Коэн даже струхнул слегка. Блаженная что ли? Что с ней было делать, случись она не от мира сего, парень понятия не имел, но знал, что вляпаться можно по самые, что называется, помидоры.
Пигалица безмятежно уставилась на него и серьёзно произнесла:
— Ты Коэн. Сын Дитмура. — Тут Бачека неслабо попустило, потому что канцлера Дитмура Бачека знали, если не все, то многие. Выяснять, откуда ей известен его отец, сейчас было не время, но он непременно этим займется. В будущем. Возможно, в самом ближайшем. И он с осторожным смешком добавил:
— И внук Майгера.
Но пигалица этим не ограничилась и с неприкрытым восторгом заявила:
— Наследник и надежда своего народа. — Коэн настороженно кивнул. Ну, в принципе, наследник, конечно, и надежда, наверняка, тоже. Не зря же он честь клана на летних играх в Вышлаве защищал. А пигалица, наклонившись к нему, доверительно прошептала, — Супергерой! Только мышей поберечь надо.
Коэн в панике оглянулся, заметив её застывший взгляд, ища кратчайший путь к отступлению. Потому что про блаженных он слышал всякое, и лучшим способом спастись от их внимания было быстро и по-геройски сбежать.
Но вот то, что она знала про мышей, неожиданно и остро кольнуло его в грудь, и парень, оступившись, шагая назад, до крови прикусил губу.
— Петра! — окликнула пигалицу магистр Олюшко, отчего девчонка вздрогнула всем телом и отшатнулась.
А может, она просто спец по глубокой менталке? Или у неё вестники в роду были? И её спонтанными озарениями иногда накрывает, с надеждой подумал Коэн. Всё-таки тыковки он ещё не проверил. А проверить хотелось очень.
— Взгляните, что там в конце коридора. Мы, похоже, закончили. Если никого не найдёте, можете отдыхать.
Петра сунула кулаки в карманы и быстро пошла к последней двери. Бачек был уверен, что там никого, потому что чистоплюй Татович вляпаться в такой передел просто не мог, хоть он и не попался ему на глаза за утро ни разу. Но это наверняка потому, что он занят где-то ещё. Коэн уже готовился открыть рот, спеша за девицей следом, когда она толкнула дверь, и, замерев на миг на пороге, встревоженно обернулась с пылающими огнём щеками. Стукнувшись в его, Коэна, грудь, толкнула его руками и в голос выдохнула, словно увидела там что-то настолько страшное, что не могла дышать.
— Профессор! Там! — Она вырывалась, силясь обежать Коэна, который крепко держал её за запястья, чтоб не повредилась, чего доброго, от испуга.
Он задвинул девушку за спину и сам заглянул в комнату. Увиденное Бачеку тоже не слишком понравилось.
Его собственная кузина лежала в кровати Татовича с неестественно красным лицом и тяжело, сипло дышала. Татович был тут же, но, в отличие от Эльзы, совершенно белый, и производил впечатление бесцеремонно уснувшего вечным сном королевича, оставившего деву в беде.
А то, что Эльза в беде, было понятно и без магистра Олюшко. Потому что здоровые люди так совершенно точно выглядеть не должны. А Татович хоть и дельный, надёжный пацан, но сейчас совершенно точно получит от него, Бачека, ответного леща, пусть только очухается. А не очухается — получит тем более и втройне, чтоб соображал, кого в постель тащить, и помирать потом без ответа!
Коэн буквально чувствовал, как его глаза наливаются кровью, и в действительность его вернул сдавленный жалобный писк пигалицы. Он в ужасе разжал кулаки и отпустил её тонкие руки, заметив неподдельный блеск слёз в огромных глазах.
— Ты… — сказал Бачек сквозь зубы, отчего она сжалась ещё больше, — ты, главное, не кричи. А то ещё кого-нибудь, как меня, напугаешь.
Показаться пугливым Коэну виделось не самым страшным из грехов. В случае с девчонками это работало обычно в нужную сторону, они начинали видеть в нём что-то человеческое, а не только безмозглого и безбашенного боевика. — Ты иди, зови магистра, я тут сам пригляжу.
Петра мигом исчезла, а староста боевиков внимательно огляделся.
Жил Ибор Смирна Татовицкий Маргнек, на удивление скромно. Как все.
Забитые книгами полки над тёмным комодом, реактивы и склянки ровными рядками расставленные на подоконнике узкого стрельчатого окна, маленький стол у стены и простая кровать без спинок с соломенным тюфяком, на котором спать после летних каникул было очень колюче.
Значит, ещё надеялся на легенду и верил, что остальные не слишком в курсе. Зачем? Коэн так и не смог толком понять. Но, видно, была в этом какая-то особая нужда, раз он так. Ну и ладно. Коэну такое было не нужно, но знать, что у него есть рычаг давления на младшего княжича Татовицких, было приятно. Хоть и использовать его он не планировал. Но где бесы не водятся? Бездна его знает, как и что повернуться может. Вон хоть Эльза — лежит себе в его постели, платье сбито так, что не только чулки, всё, что хочешь, разглядеть можно, и не только разглядеть.
Чулки, кстати, шелковые, а не плотные шерстяные, которые девицы в Ратице носили уже с неделю как, по причине вечерней сырости и ранних утренних морозов. Это Коэн отметил с холодным равнодушием. И то, что сестрица сегодня пришла в мужское крыло с совершенно определённой целью, тоже.
Не то, чтобы Коэн Татовича не мог понять. Понимал он его, и даже в чём-то поддерживал. Эльза была яркой и вообще завидной невестой. Но невестой же, а не вот так, как… на глазах у всей академии!
Староста четвёртого курса боевиков присел на корточки у кровати и задержал дыхание, пытаясь нащупать на шее Татовича пульс. Сердце парня определённо билось, хоть и очень слабо и медленно, и Коэн выдохнул с удивившим его самого облегчением.
Прежним утром он даже было подумал, что поймал жёстко в бубен от Татовича из-за той девчонки с лекарского с зачетными буферами, и которая вроде бы оказалась не пигалица, хоть Коэн и сейчас думал, что это была она. И даже прикидывал, что там, обычный отвод глаз или заклятье невидимости какое-то? И окончательно утвердился в мысли, что следует всё лично на ощупь проверить.
И вот с этим ощупыванием была бы беда, будь Татович с ней как-то связан. А тут Эльза так кстати. Коэн улыбнулся одним уголком рта, отмечая, как неожиданно и удачно всё складывается. Похлопал Татовича по руке, буркнув себе под нос:
— Выкарабкивайся, давай. Очень уж ты нам в зятья подходишь, — и прижался к стене, чуть не сметённый магистром Олюшко.
Часть 17
ЧП было масштабным.
Давать слабину и показывать, что она в ужасе, Лииса не собиралась. Как и паниковать. Сначала реанимация, потом истерика, и никак иначе. Это она усвоила ещё на фронте. Его императорское величество не даст соврать. Вот уж где было действительно страшно. Жутко. До онемения языка и полного выключения сознания из действительности.
Сейчас ей было нервно, но совсем не так, как в тот ужасающий миг, когда она держала окровавленную голову императора на своих коленях и видела, как от него отлетает жизнь, а она цепляется за неё скользкими от крови пальцами, пытаясь привязать её к растерзанному телу.
Студиозы всё же были магами, а заклятье от воровства на самогоне штука, конечно, крепкая, но не смертельная. Даже, если бы они ничего не делали с Шапек и Нэтом, многие к вечеру оклемались бы и без их помощи.
Опасения вызывали только трое. Иржи Каневский, Эльза Батишек и Айбор Маргнек-Татовицкий. Все из подозрительно непростых семей. Хотя кого из этих будущих драконов вообще можно было бы назвать простым?
…Они забеспокоились не сразу. Только когда к концу первого учебного часа из парней артефакторов на занятия не пришёл никто, спохватились, что дело неладно. К ним добавились возмущённые портальщицы, которым пришлось отдуваться за контрольную Палице одним. Позже выяснилось, что боевиков на занятиях не было вовсе. Тогда Олюшко всполошилась не на шутку. Подопечные Сешеня не бегали спонтанный кросс, не расчёсывали траву вилками и не выпалывали дикий подлесок вокруг замка.
И в связи с этим большим таким тревожным вопросом было: где, собственно, сами Сешень и Боржек? Их не видели с прежнего вечера.
— Почти не сомневаюсь, что дело в гоблинском самогоне, — Палица взлетел по лестнице вверх, распахивая перед Олюшко двери мужского крыла. — Точнее, в его количестве, — раздражение и досада явно читались в его лице. Невтон перебрал пальцами, хрустнув суставами, как делал всегда в минуты тревоги, и принюхался. — Но пахнет не сильно. Да и тихо вчера было. Я б к себе не ушёл, если почуял бы что.
Лииса согласно кивнула. Этот бы правда не ушёл. И всё жилое крыло своей занудной мордой лица замучил бы точно. Он от нервной бессонницы, когда ему не удавалось домой уйти к своей ведьме, декламировал драконью лирику вслух и на память. Не сказать, что звучало это ужасно, но часам к трём ночи Палицу от его бубнежа хотелось убить табуретом. Можно было ещё чем-нибудь. Но у Лиисы из безотказного под рукой был только табурет.
В такие дни даже домовые гномы исчезали из видимой мерности. В раздражении с нервного недосыпу Невтон был страшен. Его не просто из-за способностей к драконьему языку студиозы прозвали Драконом. Беспечные дети вряд ли подозревали, насколько были правы.
Невтон, как и все прочие здесь, был потенциальным драконом. И Лииса была бы полной дурой, а никаким не магистром ядоведом, если не догадалась бы об этом, как только у неё перед глазами сложилась картина проекта. А дурой Лииса Олюшко никогда не была.
Идиоткой бывать приходилось, особенно, когда в её поле зрения оказывался один бородатый мужлан, возомнивший себя императором, и которого она исхитрилась спасти. И идиоткой такой, что в голове крепко помутилось, и она дала такие вот опрометчивые клятвы, за которые в настоящий момент расплачивалась вот прям на этом самом месте, и очень по её мнению сурово.