Остальные всё больше старались увильнуть от нагрузки, а Коэн наоборот. Вот и сейчас его широченная спина маячила впереди, с её собственной накинутой на одно плечо лекарской сумкой.
Парень был очень большим и очень взрослым. Во всяком случае, так Петре казалось. Он неспешно шёл уверенной раскачивающейся походкой, и Петра заворожено следила за ним, очарованная его скупыми и бесшумными движениями.
Следовало признать, боевики ей нравились, как могут нравиться красивые, сильные парни. На них было приятно смотреть. Их неплохо было иметь в друзьях, в конце концов они были лучшими защитниками из всех. Но нечего было и думать о том, чтоб соваться в их закрытый и совершенно безбашенный круг. Они всегда держались особенной кастой.
Все знали, влюбиться в боевика беда похуже диплома у Палицы. Потому что они никогда не влюблялись в ответ. Но зато умели зажечь своей сумасшедшей, какой-то надрывной радостью, дарить такое похожее на настоящее счастье, которым многие охотно обманывались, путая его с любовью. Парни жили во всю мощь, искренне радуясь каждому мгновению. Такова была природа боевиков. Петра подозревала в этом некий защитный механизм, укрепляющий их ауры от ежедневного разрушения опасностями и непреходящим стрессом.
Но при всей их бесшабашности и лёгкости, Петре с ними совершенно не о чем было поговорить. Потому что оценить их специфический юмор ей было не по силам, и в разговоре её не оставляло ощущение, что она чего-то не понимает или не знает, какую-то важную тайну, которую молчаливо подразумевают они все.
Проще говоря, рядом с курсом боевиков она всегда чувствовала себя полной дурой. К тому же парни открыто подшучивали над девушками, часто совсем не стесняясь в выражениях, и Петра старалась общаться с ними как можно реже.
Парень подчёркнуто молчал, двигаясь не спеша и немного вразвалку. Петре отчего-то казалось, что делает он это специально. И прекрасно осознаёт, как впечатляюще выглядят со стороны его тренированные плечи. Коэн казался ей очень большим и пугающе взрослым. Сумерки будто расступались, просто сбегая с его пути, и рядом с ним делалось светлее. И, кажется, даже теплее.
Коэн притормозил, поджидая Петру, и, пропустив её немного вперёд, глухо спросил:
— Ты правда что ли вещунья?
— Что ты… — Петра вскинула настороженный взгляд на боевика, сунувшего здоровенные кулаки в карманы куртки, и отшатнулась. Было в хмуром лице парня что-то тревожное, что заставляло сердце девушки испуганно биться и замирать, требуя отступить, а лучше вовсе сбежать. — Что за чушь? — тряхнула головой Петра, имея в виду и этот нелепый вопрос, и свои собственные мысли.
В темноте чего только не примерещится. Недоброе время.
— Ты говорила о мышах, — продолжал нести околесицу Коэн. — Или ты не помнишь, о чём вещаешь?
— Я правда похожа на человека, который будет всерьёз говорить о мышах? — хмурясь спросила Петра, понятия не имея, о чём он толкует, — О мышах я обычно визжу. Или ору, как все нормальные люди.
— Я тебя понял, — усмехнулся Коэн, вдруг расслабившись, и добавил с усмешкой, — Нормальная моя.
Коэн остановился, не дойдя до крыльца пару шагов, но оборачиваться не спешил, то ли задумался, то ли ждал чего-то. Петра замешкалась, понимая, вот он, удачный момент, когда можно нырнуть в учебную арку, а там и до полигона рукой подать. Но во-первых, у него останется её сумка, в которой лежат удачно утащенные из набора «для Татовича» бинты, которые были ей очень сейчас крайне необходимы, и сумку эту придется потом как-то вызволять, а во-вторых, что, если Коэн её искать станет?
А может, и не станет.
Строго говоря, наказ магистра-то он выполнил, довёл до самого женского крыла, а дальше она сама, так Олюшко сказала. А самой ей срочно нужно было на укреплённую, экранированную площадку.
— И которое твоё? — вдруг спросил парень. Петра вздрогнула и уставилась на коротко стриженный русый затылок. Коэн смотрел вверх, изучая ровно светящиеся окна крыла. — Вот бы пожить у вас, — произнёс вдруг мечтательно, а Петра онемела от возмущения. Во истину, сила и мужественность компенсирует боевикам полное отсутствие мозга! То, что он готов был пожить в каждой комнате помаленьку, она предполагала и так, но говорить об этом без обиняков, вслух и так открыто — это уж слишком! А Коэн с обезоруживающей искренностью добавил, — Уютно так… Не то, что в нашей казарме.
Петра отчаянно покраснела, кляня себя за недобрые мысли и попыталась исправиться.
— Так в гости заходите, — выпалила тоненьким голоском. — Думаю, девочки будут рады.
Коэн резко обернулся, оказавшись с ней совсем рядом.
— А ты? — грозно спросил он у неё. Или Петре показалось, что грозно. — Ты тоже будешь рада?
Петра испуганно вдохнула, чувствуя свежий запах гвоздики и имбирных пастилок, которые, верно, жевал парень.
— Я… Мне… На двух курсах учусь, — прошептала, потрясённая его ростом и вообще размером. Как это она раньше внимания не обращала? Не то, чтобы у неё прежде была возможность оказаться к нему так близко, но и сегодня, когда такая была, она этого не замечала. — Когда мне гостей принимать?
— У тебя я б пожил, — сказал значительно, явно с каким-то смыслом, наверное, с тем самым, который понятен только боевикам.
— Слава Небесам, это невозможно, — пробормотала Петра, сдёргивая сумку с плеча парня, и одним махом взлетая на крыльцо. — Спасибо, что проводил.
— А говорила, в гости… — проворчал Коэн и неспешно потопал к себе.
Петра смотрела ему вслед, чувствуя то ли радость, что отделалась от него наконец, то ли вину, что едва не попрекнула парня вслух мужской несдержанностью. Она ещё ощущала лёгкий гвоздичный запах рядом собой, и как нагрелась от мощного плеча сумка, и размышляла, что всё-таки есть в боевиках какая-то притягательность, заставляющая женщин делать глупости и раздавать спонтанные авансы. Вот она, например, ничего такого вовсе не планировала, а как-то само получилось, что чуть не пожить к себе пригласила. Всё-таки в науке общения с боевиками она не смыслила ровным счётом ничего, кроме того, что от них нужно держаться подальше.
Петра с силой толкнула тяжёлую скрипучую дверь общежития, в которую невозможно было войти или выйти незамеченным, никакого сигнального заклятия не надо. Девушка привалилась к стене. Слишком много всего одновременно и сразу. То её совсем никто не замечал, то вдруг сразу Татович и Бачек. Что у них в голове? За руки хватают. Мыши какие-то… Эльза эта в кровати… Как-то не так она себе мужское внимание представляла…
Мысль о Батишек отозвалась неприятным толчком, будто в солнечное сплетение ударило что-то.
— Бред, — Петра тряхнула головой, пытаясь избавиться от видения Эльзы с запрокинутой головой, приоткрытым ртом и в шёлковых чулках с аметистовыми застёжками на пажах. Аметисты были красиво оправлены в серебро, и факт, что Эльза специально для Татовича так нарядилась, выбил последние хорошие мысли о нём из головы Шапек, если такие вообще были.
Девушка сердито вцепилась в сумку, собираясь поскорее подняться наверх, рассудив, что Татович не единственный парень в академии и вообще в мире, чтоб о нём размышлять, и вообще она ещё вчера твёрдо решила о нём не вспоминать и не думать.
— Шапек! Подожди меня! Шапек! — Грася Лемжек прыгала на одной ноге, придерживаясь за стену. — Петра! — выдохнула она, восстанавливая дыхание. — Ты не поверишь! Такая удача!
Петра не сомневалась, удачного в громком голосе Граси не было ровном счётом ни грана, и, вежливо улыбнувшись, попробовала проскочить мимо. Но та безнадёжно загородила собой проход, поэтому пришлось слушать.
— Тебя ж не было сегодня, и Олюшко тебе ничего не задавала на завтра. Я узнавала! А у меня завтра музей и Лииса с антидотом, — Грася, кривясь, помахала перед лицом ладонью. Петра была вынуждена согласиться, запах у лекарства магистра был убийственный, — Но на твоё счастье… тадам! — Грася преувеличенно радостно раскинула в стороны руки, — Я вот! — она выставила вперёд забинтованную ногу, так, то Петра забеспокоилась, не свалится ли Грася с лестницы, прихватив и её с сумкой. — Ногу свернула. До завтра точно не пройдёт! — заверила сокурсница с восторгом. — Выручи, а? Проведи экскурсию вместо меня. Такая рекламная кампания пропадёт! Жаль будет! Там аж четверо желающих записались! Бланка не стала б мне врать.
«Тебе, может, и не стала бы», устало потёрла лоб Петра. А вот ей, Петре, вполне.
Музей был надёжным и стабильным доходом студиозов. Сам Сешень эту затею когда-то предложил, а все остальные с жаром поддержали. Все — это студиозусы, конечно, которые туристов в замок водили охотно. Это был единственный легальный повод и занятия прогулять, и деньжат заработать.
Если бы это всё произошло в другое, менее ужасное время, она Грасю даже слушать не стала бы. Отдавать свою очередь в музее, которая была точно перед праздником рождения Зимнего бога, когда в Ратице было больше всего бесцельно шатающихся приезжих, девушка не собиралась. В конце концов, это были её деньги! И её очередь! Которую честно определил жребий.
Татович так и сказал, глядя на бумажку, которую вытащил из банки, будто это и не бумажка была вовсе, а серая бородавчатая жаба:
— Шапек Петра? — именно так. С вопросом в конце. То ли он прежде не знал, что она с ним учится, то ли, что её Петра зовут.
На самом деле важным было другое — то, что сейчас эту честную и очень удачную очередь ей предлагали добровольно отдать!
— На что я зимой жить буду? — спросила Петра прямо.
— В замке с голоду не умрёшь, — со знанием дела заявила Грася, — Ну давай, решайся скорее, а то мне ещё назад скакать надо!
Нога была выставлена ей чуть не под нос, и Петра прекрасно видела в ней ровный ток здоровой жизненной силы. Содрать бы с неё эту её повязку, в сердцах подумала Петра, да ведь только не поможет. Грася Лемжек не из тех, кто устыдится вранья.
Завтра был тот самый день, на который она назначила встречу с заказчиком. И эта встреча была куда важнее трёх экскурсий по замку перед праздниками, на деньги от которых можно было жить целый месяц, а то и весь семестр!