После сегодняшнего долгого дня, глядя на тонкую девичью фигуру, Коэн готов был уверовать и в мистическое притяжение, и в не менее мистический зов души, но портки, вернее их отсутствие погрузиться в романтическую хрень очень мешали.
Как она здесь некстати, когда он с беззащитными перед её нежной красой бубенцами…
Староста четвёртого курса боевиков отступил назад, чувствуя, как впиваются в ступни мелкие камни. Было холодно. И мокро. Под ногами оказался то ли ручей, то ли какая-то лужа. Коэн с тревогой подумал, лишь бы не заццвахтская грязь, которая укрывала вроде западный склон горы, но иногда, очень редко, её пласты попадались и тут, в журавлиных окрестностях.
Что Шапек вообще могла здесь делать? Среди ночи, в безлунном лесу, когда вокруг мельтешат вездесущие летучие мыши?
Склон уходил от террасы вниз, деревьев здесь почти не было, это давало приличный обзор во все стороны, и скрыться незамеченным Коэну не стоило и мечтать.
Оставалось только молча наблюдать за девчонкой, надеясь, что ей не придёт в голову соваться а тёмный провал грота или, что ещё хуже, спускаться к старой тренировочной площадке.
Петра постояла немного ещё, а потом сделала нерешительный шаг вниз, туда, где едва заметно мерцал силовой контур полигона.
Коэн беззвучно ругнулся, лихорадочно соображая, чем можно прикрыться, понимая, если не остановит её, случится беда. Одна из невидимых охранных сетей шла прямо через площадку, и ход туда хоть и был упреждающе завален камнями, но всё же пробраться к ней было возможно. Если б не контур. А тот мог и наглухо пришибить, это ему ещё Моравиц рассказывал. Так и сказал:
— У старого полигона увижу, если жив останешься, сам пришибу, а потом подниму и к отцу за добавкой отправлю.
Коэн впечатлился так, что даже любопытствовать тогда не стал, к чему такая таинственность. И все три года честно обещанное исполнял — не сунулся дальше грота ни разу.
И это он, Коэн Бачек, староста боевиков, известный всему Журавлю виртуозным кружным тараном и абсолютным чемпионством среди студиозусов в магспаринге. А тут его какая-то малявка с лекарского обошла! Идёт себе, не спотыкается, никакого чутья у человека!
Ну зато он теперь хоть любопытство уймёт, что там за полигон такой старый. И вообще он тут девушку спасает, а не приключения на тренированные булки ищет. Так что никаких претензий. На чеку и на страже. Надо оправдывать.
Петра спускалась всё ниже.
Точно к полигону идёт, подумал Бачек, шумно выдохнув.
Вот же… Пигалица! Да чтоб тебя Дракон из читалки до зимы не выпустил! Неугомонная девица! Чтоб тебя стадо свинорогов по лесу гоняли, пока дурь из тебя не выветрится! Куда вообще среди ночи одна попёрлась?! Да чтоб… Чтоб… Чтоб очнуться тебе с голым задом в полной летучих мышей пещере! Коэн продолжал беззвучно ругаться, лихорадочно осматриваясь вокруг и соображая, чем можно прикрыться. Подчистую содрал торчащий поблизости жухлый папоротниковый куст и начал вязать из него… да хоть что-то.
«Что-то» не получалось. Хрупкие ветки ломались в замёрзших пальцах, Коэн сдавленно ругался так, что с деревьев внизу слетела какая-то птица, а Петра заметно вздрогнула.
Парень бросил истрепленный куст, взял из него по паре пышных разлапистых листьев в каждую руку, прикрылся спереди и сзади.
Почему ему до сих пор в голову не пришло устроить поблизости схрон со старой одеждой, которую будет не жалко потерять, если что? Наверное, он, как все обречённые, просто боялся, если сделает это, то окончательно утвердится в своей этой болезни. А так, ещё оставалась жалкая надежда, что всё однажды пройдёт само собой, и он больше не будет обнаруживать себя в подземелье голым, облепленным летучими мышами, живыми и дохлыми…
Коэн тихо крался за Петрой, и она, по всей видимости, его не замечала. Как он будет отбрехиваться, если она его увидит, он пока не думал. Сешень всегда говорит, в самой нелепой ситуации, сначала будь вежлив, потом, как пойдёт. Убиваешь кого-то, скажи ему: «Будь добр, сдохни, пожалуйста».
Коэн представил, как галантно раскланяется с Петрой: «Какая приятная встреча!», Или «Я готовился поразить тебя в самое сердце»? Ага. И не забыть бы добавить: «Только давай в тепло зайдём, а то не то может выйти поражение-то…». Бачек в очередной раз прошептал крепкое ругательство и затаился, наблюдая за серой тенью впереди. Он просто тихонько за ней проследит, и убережёт, если что.
Почему боевой заслонный контур лёг точно поверх старого полигона, разделив его надвое, Бачек не знал. Но видно Сешеню надо так было. Да и рельеф тут для контура был подходящий — у нижнего излома горы.
Новый полигон сделали ближе к замку, хоть похожего на старое места найти не смогли. Он получился меньше, но и добираться к нему было удобней.
Странно всё, размышлял младший Бачек, осторожно ступая босыми ногами по каменистой тропе, то и дело останавливаясь стряхнуть острые каменные крошки. И записка, которую он неожиданно получил от отца с неделю назад, тоже была странной. В ней чёрным по белому было написано, за контур не выходить и замок без острой необходимости не покидать. Отец был скуп на общение с наследником. И если уж сам написал, значит, стряслось что-то важное. Или угрожает ему опять кто…
Технически Коэн сейчас предписание не нарушал.
Он спустился за девушкой почти к самому контуру, окружавшему замок, и замер, привалившись к гладкому стволу старой осины. Щеки коснулись мягкие ворсинки мха и запахло горьким древесным соком. Обострённое зрение угасало, и он почти потерял Петру из виду. Она двигалась еле видимой тенью меж тёмных, сбросивших листья деревьев, окружавших тренировочный полигон, и уже вплотную подойдя к каменному завалу, вдруг вскрикнула, одновременно с жалобным нечеловеческим воем.
Коэн выскочил из укрытия, прежде, чем сообразил, где он такой крик уже слышал. И всего через пару его здоровых прыжков взвыло под ногами у него самого. От неожиданности парень потерял равновесие, взмахнул руками с зажатыми в них листьями папоротника и под протяжные громкие звуки шлёпнулся задом в поющую грязь.
Часть 22
(Петра. Та же самая ночь. До встречи с Бачеком на полигоне. Артефакт-то нужен к утру!)
Весь вечер Петра провозилась со схемой и расчетами. Вербоиды драконьего языка, как назло, были один опасней другого. Стоило только вспомнить фиаско со «статире» — слово было двузначным, и в зависимости от контекста использовалось как «держать осанку» или «стоять».
Петра сверилась со словарём и сначала вписала в схему слово «хаэре», но оно означало совсем противоположные вещи. От «оставаться неподвижным» и «торчать» до «застрять» или «висеть, как собачьи уши».
Стоило ей представить, что заклятье опять выйдет из-под контроля, и замок станет полон, одномоментно лишившихся силы мужчин, Петре стало страшно. Если они узнают, чьих рук, вернее не рук, а… В общем, если кто-то узнает, кто стал причиной массовому мужскому бессилию, и её бестолковые руки, и язык, и голову, которая всё это придумала и сказала, без суда оторвут и скормят ратицким гусям. И неважно, что гуси не едят человечину. Заставят съесть.
Она испробовала ещё «держать», «клеить», в итоге остановившись на нейтральном «манере», что означало «останавливаться» и «оставаться». И это тоже было очень спорным. Палица раздери всю эту драконью абракадабру!
Ещё нужно было учесть направленное воздействие вербоидов, совершенно другую структуру материалов, вес, плотность, реакцию артефакта на внешнюю среду и кучу параметров, которыми в прошлый раз в спешке она пренебрегла, вроде отклика на просвечивание солнечным светом и прочих невероятных моментов.
Она рисковала погрязнуть в расчётах до утра, если б не вспомнившийся ей Левек Кавешич, который говорил в таких случаях на лабораторных: «Что хлеб, что пирог, один фиг съестся. Сдавай, Шапек, не то до ужина просидишь!» Петра нехотя сложила листы с расчетами и вдруг вспомнила, что не видела Левека уже несколько дней. Это было странно. Боржек что ли его куда отправил с поручением или задачу какую сложную задал?
Она потёрла уставшие глаза, в которые будто песку сыпанули, и опустилась на кровать. Есть хотелось зверски. Так, что кружилась от голода голова. Нужно было это как-то переждать, чтоб добраться до стазисного шкафа с пирожками. Может и прав был Татович, что ругался. Только вот не его это дело, когда и где ей есть. Петра намерено вспылила, и злость придала ей силы, чтоб встать.
Это и злостью-то назвать было нельзя. Скорее досадой на безмозглую себя. Верно она говорила, что общение с Татовичем лишает женскую половину курса ума! Кто ж знал, что с ней это тоже однажды приключится?
Куль со спасительными пирожками закончился непростительно быстро. Петра перетряхнула сумку, нашла три мотка широких бинтов, которые она взяла из комнаты Татовича. Она так и не придумала, чем их наполнить. Всё-таки мячи для поло были идеальным вариантом. Просто у неё руки не от плеч растут, а от другого удобного, но бестолкового места.
Прав Палица, с такими провалами ей не место на артефакторском…
Петре отчаянно не хватало дедушкиной тёплой любви и его простых, добрых советов. Хотя просить совета о накладной артефакторной груди возмутительного размера Петра вряд ли решилась бы.
Девушка с досадой покачала головой, силясь придумать, что на этот раз попробовать запихнуть в бинты. Все варианты от обрезков ветоши, чулок, до панталон она перебрала ещё в предыдущую неудачную попытку, и отмела, как бестолковые.
Некрасивый конструктор из бинтов и комковатой лекарской ваты, который она сначала пыталась к себе привязать, упорно съезжал под собственным весом каждые четверть часа. Поэтому решение сделать для «груди» артефакт было естественным и показалось ей очень разумным.
Активировать артефакт следовало на тренировочном полигоне. Лишь бы проклятие неудачной активации снова не напало…
Собственно, неудача не заставил себя ждать. Экранированная площадка полигона была закрыта охранным куполом, упреждающе светящимся синим светом.