— А ведь накаркала ты мне, Шапек! Что я твою очередь взять не смогу, — жаловалась Грася с укором.
Ничего подобного! Про то, что замок закроют, Петра не говорила ни слова. Про то, что Грася всегда болеет зимой, это было. А про вынужденную изоляцию студиозусов от ратицких балаболов и дураков — не было такого. В день уговора с Грасей об экскурсиях Петра ещё и знать не знала, что новый артефакт профессора Боржека спровоцирует оборот Татовича и Бачека в настоящих драконов.
Частичная трансформация тогда случилась едва ли не у всех, кто в момент падения артефакта, подозрительно напомнившего Петре её мяч для поло, был во дворе. Или рядом. Как сама Петра. После этого замок спешно закрыли для посещений, и покидать его студиозам теперь тоже было нельзя.
— Снег вон уж лёг, а за арку третью седьмицу ступить не дают! Точно говорю. Всё из-за Кавешича! Безднов сын! Этого безголового недомерка носило где-то, а нам теперь всю зиму в замке куковать что ли?
Интересно вот, это она прикидывается или и вправду дальше своего носа не видит? Причём тут вообще Кавешич?
— Ты брюзжишь, как старуха над сырой лузгой на базаре, — Петра поёжилась, ветер с холмов дул лютый. Такой, что коридоры и комнаты продувало не то, что сквозь окна, казалось, даже толстые серые стены зимнему шторму не слишком препятствуют. С этим в Журавле был явный прокол — сквозило из всех щелей, да ещё с унылыми подвываниями. Поставку отопительных камней, как всегда задержали, будто не знали, что после фестиваля тыкв и отлёта гаркланов неизменно наступали суровые холода. — Вон твой Кавешич! — Петра кивнула в сторону бегущего мимо парня, и поплотнее закуталась в шаль. — Что ты опять на него взъелась? Посылал его профессор Боржек, поди, с поручением каким-то, вот и не было его долго.
Левек и правда пропадал. Седьмицы полторы его не было. Как раз в ту пору, когда с ними это всё и приключилось в замке. Петра боялась, что её приятель-артефактор вовсе сгинул в той толчее и суматохе.
Он появился в замке вдруг. Худой, резкий, как клинок, с крепко стиснутой челюстью. Кавешич весь как-то вытянулся, возмужал и вообще стал выглядеть старше. То ли новый шрам на подбородке делал его неожиданно взрослым, то ли взгляд колкий, острый, то ли в жестах что поменялось. Петра понять никак не могла. Или просто он хмуриться стал чаще?
Но назвать его недомерком теперь точно было нельзя. Грася бросала на него быстрые короткие взгляды, жарко краснея, да настойчиво попрекала его через слово. Даже в дующем с озера ветре Левек тоже у неё был виноват.
— Из-за кого тогда не пускают? Или, думаешь, это из-за оборота что ли? Так нам после такого в Ратице только рады будут небось.
— Грася, Грася… — Петра потёрла плечи, стараясь немного согреться, и дёрнула головой, разгоняя полупрозрачное облачко пара, перед лицом. Не спалят замок в зиму со страху, и то уже хорошо будет. Новый защитный контур защитным контуром, но голову под катящийся камень самой класть, ей-богу, дурость. Она слишком хорошо помнила, что ей рассказывал об истреблении драконов дед. Столкнуться с подобным воочию было страшно.
В Ратице в день происшествия объявили, что кружащие в тот день над журавлиным замком драконы — это наведённая иллюзия — студенты тренировались. Артефакторы Боржека быстро подсуетились, и к первому снегу на рыночной площади Ратицы появился свой собственный потешный дракон, в которого лопатой наваливали снег, и он плевался небольшими снежками малышне на радость, толпе на потеху. Напряжение от инцидента удалось снять, но, как говорится, осадок у всех остался. И у студиозусов тоже.
Потому что ни пирожков, ни праздничных сладостей и презентов теперь было не добыть. Как и самогона, который не то, что пронести в замок, а купить никому из обитателей Журавля вовсе было нельзя — Сешень с ректором зачаровали гоблинские бочки так, что если они куплены кем-то из студиозусов, с места они не сдвигались. Зато можно было пить пиво. Дважды в неделю по вторникам и четвергам. Но только обещано это было, лишь бы возмущение как-то снять, потому что в Ратицу всё равно выход всем был заказан…
В общем, в планах Петры было тихо сидеть в замке. Благо места тут было навалом. Можно было и за седьмицу с тем, кого видеть не хочешь, ни разу не встретиться… Петра, к примеру, очень не собиралась встречаться с Бачеком и Татовичем.
— Лучше бы нам сказали, что всё из-за гномьих земляных грибов случилось, — сердито насупилась Грася. — Я слышала, от них и глаза, бывает, вытекают, но если немного съесть, такие чудеса показывает, что… Ну да лучше уж глаза… В смысле, жить не хочется, так делается тошно, — пояснила, а то вдруг Петра не поняла. А она поняла. Что Грася сама боится драконов до дрожи. — Зачем мне вот это всё знать про нас, а? Я теперь засыпать-то боюсь, — призналась соседка скорбным шёпотом, — Страшно, что проснусь, а я уже ЭТО, — в глазах Граси блеснули неподдельные слёзы, и она зашаркала быстрее, будто хотела от самой себя убежать.
А ведь, наверняка, не одна она думала точно так.
А если уж среди своих, среди магов, было столько не готовых к возрождению драконов, то, что говорить об обычных людях из Ратицы?
Поэтому Петра нет-нет, да посматривала в сторону ложной арки, не виден ли свет огней, не движутся ли к ним возмущённые люди. Но пока вроде не приходили к ним местные жители ни с палками, ни с камнями. Хоть чего-то подобного девушка и ожидала.
Петра чуть задержалась у окна в замковом переходе.
Снаружи третий день вьюжило, и всё, во что не упрись взглядом, было чистым и белым. Петре нравились эти дни первого снега, когда хотелось глубоко и жадно дышать. Будто всё старое страшное и злое в одночасье сметало первой метелью, и жизнь начиналась заново. И возрождалась утерянная в унылых холодных дождях надежда на лучшее, светлое, заслуженное…
Петра заслужила свой артефакторский фактультет, это было однозначным свершившимся фактом.
Да и дед это подтвердил.
— Вацлав Эриксен… — медленно произнёс он, когда нашёл её в тот страшный день, и аккуратно пытаясь забрать кошель с меткой из её окоченевшей ладони. Петра только головой качнула. Дед потрепал её по макушке и тихо произнёс: — Всегда был уверен, что тебе предназначено сделать нечто-то такое. Полагаю, именем государя, ты зачислена на артефакторский факультет, — и хмыкнул так невесело, что у Петры от плохого предчувствия совсем сжалось заиндевевшее от холода сердце. — Силой рода заклинаю, забудь, что видела когда-то этого человека.
Если бы Петра не окоченела до состояния чурбака в зарослях папортника, где пряталась от внезапно появившихся в академии разъярённых драконов, она бы расплакалась от досады. Как же это забыть?! И никто не узнает, о том, какое копьё она создала?
Вот так всегда, наверное, в жизни и случается, создашь настоящую легенду, а никто и не заметит…
— Почему же меня сразу-то не пустили на артефакторский? — старательно отгоняя обиду, спросила она вечером, медленно глотая лечебный согревающий взвар.
Хьюго не стал тянуть, заставлять, чтобы она сама гадала снова и снова. В конце концов, за эти месяцы она только этим и занималась.
— Сейчас ты заслужила место сама. А не именитыми родственниками, — у Петры в голове мигом нарисовалась Эльза с её посредственными успехами и баснословным апломбом, и она согласно прикрыла глаза. С таким основанием она, пожалуй, готова была мириться… — Да и лекарское дело знать артефактору очень важно. Инструменты точнее создашь. И себя, в случае неудачи подлатать сможешь. А в остальном ты и так давно мастер.
Петра горько хмыкнула, толку с того мастерства, раз об этом и сказать-то никому нельзя.
— С лекарского-то факультета, ни один студиозус за всё время не пропал, — кхекнул дедушка. — А вот у Боржека с артефактоского и у Палицы с пространственной магии воспитанники то и дело исчезают. Я просил Лиису лично присмотреть за тобой. А она вон сама… Пропала.
И верно, в тот день их император, неизвестно как появившийся в замке, провалился в подземелья Журавля вместе с Лиисой. Их обоих обнаружили только к следующему утру почти у самой Ратицы, слава светлым богам живых и здоровых. Его императорское величество довольно щеголял свежим фингалом, а Лииса ругалась по гоблински на весь лес, это боевики, которые их искали рассказывали.
— А Татовича? — спросила Петра, и сама напугалась, что дед подумает, что ей может быть до этого сноба какое-то дело.
— Княжича-то? Думаю, отец на боевой не допустил, пока он сам исцелять не научится. Знаю его бабку Маргнек, она так же поступила. Сначала на лекарском сына выучила, и уж потом в боевики. Чтоб осознавал хрупкость людской природы, как легко её повредить, и с каким трудом она потом восстанавливается, — дед неожиданно хмыкнул. — Мы с ней много тогда толковали об отпрысках. У кого к чему сердце лежит. Видно, по душе старшему Маргнеку пришёлся тот опыт.
Маргнек. У Петры до сих пор щёки пунцовели, как она вспомнила о своей неудачной артефакторной груди.
Вот опять…
А уж как в голове у неё сложились все фамилии, да и дед подсказал, так в коридор на занятия выходить вообще не хотелось. Сбежать куда подальше — это да. А встретиться лицом к лицу с Татовичем — оторопь брала. От этой мысли по телу шёл озноб, и в позвоночник будто палку втыкали, и она сразу переставала нормально двигаться и соображать, до того ей было стыдно. И, чего уж таить, обидно. Что не смекнула сразу.
Княжич. Сын главного воеводы армии и любимый внук княгини Татовицкой. Маргнек-Татовицкий младший… Помилуйте, светлые боги! Хуже мог быть только сын канцлера Бачека…
Петра с ужасом вспоминала ту злополучную ночь, когда она залепила по замёрзшей физиономии боевика камнем, а потом дала дёру…
Девушка осторожно выглянула за угол, прежде чем шагнуть в переход к артефакторскому крылу.
До сих пор в толк взять не могла, как недоумок Коэн Бачек остался жив в тот страшный день. У Татовича был такой громадный и страшный дракон, что Петра быстро уверовала в то, что князи они неспроста. Хотя Бачек был ловчее и будто привычнее к драконьей ипостаси. Она тогда вмиг догадала