— Ты сейчас жалеешь, что меня не оказалось в машине вместе с Буниным? Ведь ты так все ловко устроила — трепло Турецкий, у него сведения, которые он хочет передать Меркулову, так вот отличный план — взорвать его вместе с этими сведениями в его же машине.
Она поднялась со своего места, открыла сумочку, достала три рубля и подсунула их под чашку. Спокойно повернулась да высоких каблуках и пошла к выходу.
Я не чувствовал никакого триумфа…
И я снова, ничего не делая, сидел в своем кабинете. Болел затылок, и в ушах стоял звон. Он, словно треснувший колокол, предвещал беду. Не хотелось ни с кем разговаривать. Не хотелось видеть людей, эти маски, старые и новые, по которым не разберешь чего они хотят, кого изображают… Я жаждал одного — встать, уйти и никогда больше сюда не возвращаться.
В пять заглянул Меркулов. Мрачно сказал, что ему, Моисееву и мне скоро придется ехать на Петровку. Мне было все безразлично, и я даже не спросил, кто и зачем нас вызывает.
— Подожди, Костя, не уходи.
Меркулов закрыл за собой дверь и сел на стул для посетителей.
— Костя, мне придется подать заявление об увольнении.
— Я тебя понимаю, Саша. Ты устал. Нездоров. Разочарован. Но все пройдет. Прости за громкие слова, но следствие — это твое призвание.
— Это совсем другая история, Костя. Вот, посмотри.
Я вытащил из портфеля фоторобот одного из убийц Ким с неумело пририсованной желтым фломастером женской прической с зеленым бантиком на затылке.
Меркулов долго, очень долго смотрел на фоторобот окаменевшим взглядом.
— Что-то в этом роде я подозревал, но чтобы такое…
— Это еще не все. Светлана Николаевна Белова — жена маршала Агаркина. И сестра Эдуарда Трояна — по матери. Троян — сын Никиты Сергеевича, побочный, конечно…
У Меркулова что-то произошло с горлом. Наверно, рана, полученная им три года назад, еще давала себя знать. Он стал так сильно кашлять, я думал что у него разорвется гортань. Я бросился к графину с водой, а Меркулов замахал рукой в сторону своего пиджака. Я достал из внутреннего кармана целую кучу лекарств. Меркулов схватил пузырек с лиловыми таблетками и запихнул штук пять в рот.
Когда он успокоился, я выложил ему все — от поездки с Ланой в Матвеевское до последней точки в «своем следствии». И, выслушав меня, Меркулов тихо, но твердо выговорил.
— Я согласен с доводами. Я бы на твоем месте тоже подал заявление об уходе.
Я взял лист бумаги, написал рапорт на имя прокурора Москвы Скаредова, протянул его Меркулову и еле слышно сказал:
— Завизируй, пожалуйста.
— Я сделаю это, Саша. Только… Уважь мою просьбу. Ты ведь не использовал свой отпуск за прошлый год. Уезжай куда-нибудь на два месяца. Тебе в любом случае надо отдохнуть. Если ты все-таки решишь уйти сейчас, то в понедельник я поставлю свою визу на этой бумажке и отдам ее Скаредову.
Я посмотрел в Костино пасмурное лицо.
— Ты предлагаешь мне подумать эти два месяца?
— Нет. Я ничего не предлагаю. Я просто прошу. Остальное — твое дело. Любое твое решение — да или нет — будет правильным… через два месяца… Кстати, у Лелиной тетки на Рижском взморье дом пустует. В Яундубултах…
Он посмотрел на часы:
— Нам пора.
В кабинете Романовой уже собралась вся наша группа. Даже Жуков и Вася были здесь. В Шурином кресле сидел крупный мужчина с хищным носом и редкими рыжеватыми волосами. Выпуклые зеленые глаза за толстыми стеклами очков смотрели на нас сосредоточенно и напряженно. Это был шеф Комитета госбезопасности Чебриков.
— Вы Меркулов? Вы Моисеев? А вы Турецкий? — пересчитал он нас, сухо поздоровавшись кивком головы.
Когда мы уселись, он поднял глаза на Романову, спросил:
— Теперь все в сборе?
Шура чуть отделила зад от стула:
— Все, Виктор Михайлович…
— Тогда начнем оперативку, — резко сказал Чебриков, — по пунктам. Первое. Политбюро проверило ваше заявление и приняло его к сведению. Мы решили — ликвидировать «Афганское братство» в двадцать четыре часа… И верхушку спецназа — этих заговорщиков тоже…
Я в упор смотрел на Чебрикова. Но ничего не мог прочесть на его непроницаемом лице.
— Второе. Политбюро приняло также решение — провести эту акцию так, чтобы ни один человек ничего не узнал о существовании правительственного заговора. Ни у нас в стране. Ни там, за рубежом…
И Чебриков погрозил толстым пальцем кому-то в сторону сада «Эрмитаж».
Потом он вздохнул, окинул нас взглядом:
— …Поэтому я здесь. Михаил Сергеевич лично просил меня собрать вас, посвященных, и сказать следующее… Политбюро поручило мне возглавить акцию по ликвидации заговорщиков. Вся информация о заговоре, готовившимся перевороте и взрыве на стадионе имени Владимира Ильича Ленина должна остаться тайной. Вы дадите подписку о неразглашении. В противном случае… я не пугаю, а лишь предостерегаю — вас ждет смертная казнь… Но не расходитесь сейчас по домам. Во-первых, мы беспокоимся о вашей безопасности. Во-вторых, прошу давать моим сотрудникам квалифицированные консультации — вы знаете по этому делу больше, чем кто-либо. После завершения акции вы должны навсегда забыть обо всем, что было. Поймите нас правильно. В напряженный момент нашей истории, когда страна наша на крутом переломе, мы не можем… не имеем права допустить, чтобы кто-либо и где-либо узнал о заговоре маршала… бывшего маршала Агаркина. Он грязный изменник! Все! Если есть вопросы, я отвечу…
— У меня вопрос! — поднял руку Костя.
— Пожалуйста.
— Какое решение принято в отношении группы Геворкяна? Я проверил дело. Они не совершали диверсии в метро, не убивали людей.
— У вас все? — спросил Чебриков и поджал тонкие губы.
— По этому вопросу — да.
— Отвечаю, товарищ Меркулов. Политбюро приняло решение — рассмотреть дело Геворкяна и других в двухнедельный срок. Какое решение примет Верховный суд нашей страны, мы не знаем. Мы не имеем влияния на судебную власть. Но думаю, что советские судьи этих террористов по голове все-таки не погладят.
— Позвольте, позвольте! — возмутился Моисеев. — Несколько часов назад Михаил Сергеевич лично мне говорил о том, что он разберется с этим делом! Михаил Сергеевич — юрист. Он разбирается в праве! Я знаю! Мы же вместе учились на юридическом.
Чебриков побагровел.
— Перестаньте молоть чушь! Учились вместе — хорошо. А теперь нечего об этом болтать! Вы что думаете — на вас управу, что ли, нельзя найти?! Вновь разъясняю, решать будет Верховный суд! Все?
— Нет, не все! — сказал я. — А разве не будет следствия, а потом суда над заговорщиками из спецназа и террористами из «Афганского братства»?
Чебриков снял очки, положил их перед собой. Глаза его сузились, стали мышиными:
— Вы подумали, прежде чем спросить? Вы" что, товарищ Турецкий, русского языка не понимаете?!
Может, вас снова в школу отправить, в первый класс?
Я уже говорил, чтобы вы раз и навсегда забыли об этом деле! А что мы будем делать и как делать, не ваша забота!
Я напрягся, будто меня ударили в солнечное сплетение.
— Остальные вопросы снимаю! — сказал Чебриков и надел очки. — На этот раз действительно все.
Он неуклюже поднялся из-за стола, засунул в карман бумажки с нашими подписями, изобразил на своем хищном лице улыбку и удалился.
20
Первым пришел в себя Грязнов.
— Вот гусь! Даже спасибочки не сказал! Сашка чуть на тот свет не отправился, да и Женька рисковал будь здоров! Высшее начальство называется.
Сволочи!
— Увы, — произнес Меркулов, встал с места, прошелся по кабинету. Задержался за моей спиной и легонько потрепал меня по плечу.
— Да-а, заморочка — задумчиво протянул Жуков и неожиданно оживился. — Александра Ивановна! С этой минуты я и гроша ломаного не дам за нашу жизнь! Так уж если погибать, — то с музыкой! Давайте я мотнусь в «Эрмитаж»! Может, нам осталось выпить по последней на этом свете!
— Не знаю, хлопцы! — сказала Романова. Сейчас она выглядела куда старше своих лет. — Я ведь на связи с помощником Чебрикова… А вы давайте, чего сидеть всю ночь… как в тюрьме.
Нас скоро сморило, видно, сказалась предыдущая нервотрепка.
…Когда я разомкнул веки, то увидел полковника Романову со стаканом водки в руке. Она отхлебнула, сморщилась, села на стул и… заплакала. Грязнов тихо спросил:
— Ты что, Александра Ивановна?
— Да ну что же это, хлопцы? — жалобно произнесла Шура, — разве ради этого вы старались? Разве ж это законность? Варфоломеевскую ночь устроили комитетчики… Из Лефортова мне сообщили — конфиденциально, конечно — арестовали около двухсот человек и тут же на месте расстреляли сорок четыре… Да при задержании убито около пятидесяти… А вот вам и первое официальное сообщение: «В 23 часа 05 минут на 23-м километре Симферопольского шоссе произошел несчастный случай: правительственный ЗИЛ на большой скорости врезался в оставленный на дороге асфальтовый каток. В результате катастрофы погибли маршал Николай Архипович Агаркин с супругой».
Я слушал, что говорила Шура, и не чувствовал ничего — ни жалости, ни угрызения совести, ни торжества возмездия, — ничего, кроме холодной пустоты в груди. В понедельник Меркулов завизировал мое заявление, я отработаю положенные по закону две недели — никаких отпусков, пойду искать работу юрисконсульта, может быть, удастся влезть в коллегию адвокатов. Надо будет подготовить к передаче дела…
«Консультации», о которых говорил Чебриков, вылились в многочасовой допрос, проводимый в кабинете начальника МУРа следственной комиссией — двумя генералами и тремя полковниками из центрального аппарата КГБ… Меня вызвали первым.
— Скажите, Турецкий, вы верите в единство партии и народа? — спрашивает меня генерал, положив руку мне на плечо.
— Верю, но какое это имеет отношение к делу?
Комитетчики никак не реагируют на мой выпад.
— А вы согласны с мнением, что в нашей стране существуют внутренние разногласия?
— Я с такого рода мнениями не знаком, товарищ генерал.