Операция «Гильгамеш» — страница 8 из 10

Легат и другие

«Люди, кои не брезгуют греховными средствами, могут преуспеть, добиться желаемого, одержав победу над врагами, но их ждет неминуемая духовная погибель».

Рабиндранат Тагор.

1. Неожиданный поворот

В этот день в кабинете Широкова было тесно и шумно. С Красного Моря вернулись его подопечные, а с ними прибыли Инга и Виктор Киселевы.

— Ну, поздравляю с прибытием!.. — Павел Иванович по отечески обнял Андрея и Сашу. — Хоть и не уберегли вы, на первых порах, нашу русалку, но за то, что доставили ее, в целости и сохранности — спасибо… — говоря это, Широков внимательно рассматривал Ингу, скромно стоявшую перед ним с опущенной головой, словно нашкодившая школьница. Такую уж роль ей сейчас вздумалось играть.

— Значит, теперь нам предстоит жить именно здесь? — спросил Виктор, окидывая взором низкие потолки полуподвального помещения и облаченных в бронежилеты охранников «Феникса».

— Охранять вас будем, как зеницу ока, — Широков жестом радушного хозяина пригласил Ингу, Виктора, Андрея и Сашу в свой кабинет. — Здесь вы будете в большей безопасности, чем где бы то ни было…

Когда загорелые участники событий в Красном море расселись за столом заседаний, в кабинет Широкова, прихрамывая, вошел Сергей Мишкин.

— Серега! — Андрей бросился обнимать друга, — Ну, молоток!.. Выглядишь как огурчик! Если бы не знал, через что ты прошел!..

— Да… — Широков прокашлялся, для солидности, открыл ящик стола и вытащил довольно внушительную коробку. — Тебе Сергей от имени коллектива выношу благодарность за участие в операции «Гильгамеш»!.. Без твоих данных мы не сдвинулись бы в наших расследованиях… — Широков вручил Сергею коробку. — Сей презент можешь открыть после совещания, а вот это… — Широков жестом иллюзиониста вытащил из внутреннего кармана пиджака пакет банкнот, завёрнутый в пергамент и перетянутый резиновой лентой. — А это вознаграждение, размер которого, как ты понимаешь, является коммерческой тайной… С остальными участниками операции разберёмся чуть позднее…

— Кстати, где Аркадий Петрович? У меня к нему накопилась куча вопросов!.. — Андрей огляделся по сторонам, словно Аркадий Петрович мог прятаться за тяжёлой шторой. — Ведь подробности о Брижинском я узнал от него!..

— Не все у нас так гладко, как хотелось бы… — охладил пыл Андрея Павел Иванович.

— Час от часу не легче… — пробормотал Сергей.

— Уже неделю не можем найти Аркадия. Нет его ни дома, ни на даче.

— Погодите-ка!.. — неожиданно подал голос Виктор Кисилев. — Вы сказали Аркадий Петрович?

— Именно… — Широков встревожено взглянул на осунувшегося после пережитых приключений ученого. — Так зовут юриста нашей фирмы…

— На вид ему слегка за пятьдесят, и совершенно седой? — спросил Виктор.

— Да, можно сказать и так…

— И нос — с небольшой горбинкой, — продолжил Виктор описание.

— Похоже, мы говорим об одном и том же человеке… — Широков нажал кнопку вызова и в кабинет влетел Марат Рябов. — Личное дело Аркаши ты еще не переслал? — Широков ткнул пальцем куда-то вверх.

— Переслал…

— Ч-черт… — Широков характерным движением, до боли знакомым всем работникам «Феникса», помассировал лысину.

— Так у вас же в компьютере вся информация есть! — напомнил Рябов.

— Да, конечно… — некоторое время Широков растерянно смотрел на Марата, затем включил компьютер и пощелкал клавишами.

— Прошу вас, — обратился он к Виктору, когда на экране монитора появилось личное дело Завесы.

— Можно укрупнить фото? — попросил Виктор, подойдя к монитору. — Я его всего пару раз видел… Хотя личность, что и говорить, запоминающаяся.

Не переставая массировать левой рукой лысину, Широков укрупнил на мониторе лицо Завесы.

— Да, это он… — Виктор сел на свое место.

— И при каких же обстоятельствах вы с ним встречались? — довольно спокойно спросил Широков.

— Много лет назад я участвовал в создании трансгенного донора для этого вашего… Аркадия Петровича…

— Родословная его семьи ушла, можно сказать, в полное небытие… — рассказывал на вечернем заседании «Феникса» Марат Рябов. Он стоял перед экраном, на котором демонстрировались фотографии из семейного альбома Аркадия Петровича. — То есть о дореволюционном прошлом его предков известно одно: по отцовской линии он из социал-демократов… В тридцать седьмом многие члены семьи попали под каток репрессий. С тех пор, у оставшихся в живых сохранилась привычка никогда ни с кем не откровенничать…

— Эт точно… — шумно вздохнув, сказал Саша Бугров. — За столько времени он с нами ни разу не квасил. Трезвенник, понимаешь… Странно ведь это…

— Может, действительно, наболтать лишнего боялся? — проговорил Марат Рябов.

— Кстати, странная у него фамилия, — не успокаивался Саша Бугров.

— Фамилия Аркадия Петровича связана с подпольной деятельностью его прадеда, революционера, который пользовался своим псевдонимом, как завесой. Отсюда и пошло — Завеса… Предок этот был знаком с Плехановым, Богдановым… Впрочем, сегодня это уже забытые имена, а когда-то знакомством и сотрудничеством с такими людьми гордились…

— Не отвлекайся, — попросил Марата Павел Иванович.

— В школе Аркадий был председателем пионерского отряда, в университете — комсоргом, — продолжил Рябов. — В восьмидесятых — вступил в компартию. Однако пробыл в ней недолго: в начале перестройки наш юрист быстро переориентировался и одним из первых вышел из её рядов, поняв, какие перспективы открываются с приходом новых времен для неглупого и деятельного человека.

На экране мелькали фотографии Завесы: в спортивном костюме на турнике, на пляже в Серебряном Бору, на соревнованиях по теннису…

— К середине девяностых, Аркадий вошел в когорту самых дорогих юристов Москвы, — Рябов включил видеопроектор и на экране появился Завеса, выступающий на заседаниях суда, дающий интервью журналистам, отдыхающий в компании сильных мира сего. — При этом он успевал оказывать помощь не только нашей фирме, но и целому ряду бизнесменов, а также правоохранительным органам, поскольку понимал, что только в подлинно правовом государстве сможет развернуться во всю мощь своего таланта…

— И мало кто знал, что последние десять лет он был болен раком крови, — продолжил вместо Рябова Сергей. — Он тщательно скрывал, что его, так называемые командировки, в действительности, протекали в онкологическом центре…

— Я-то про его болезнь знал… — сказал Широков, после затянувшегося молчания. — Он не раз говорил мне, что по ночам его посещает одно и то же видение: будто он лежит на столе, в морге. Голый и посиневший…

— А ведь всегда казался таким бодрым… — вздохнув, сказал Саша…

— Он не желал мириться со своей участью и настойчиво искал выход, — завершил сообщение Сергей. — Лет десять назад он вышел на «Геронт», то есть на Клинику…

— А не пора ли нам, товарищи, разобраться с этим бывшим правительственным пансионатом? — спросил неизвестно кого Широков…

— У меня тут идея интересная появилась, — заявил неожиданно Марат Рябов. — Раненый на острове боевик, Фёдор Бузаев, является одним из доверенных лиц Легата. Особым умом Федя не отличается, но Легату предан, как пёс…

— Я так думаю, что в Красном Море на Легата работал не только этот Федя, — предположил Андрей. — По моему, там всё заваривал Никита…

— Да, Никита старался быть независимой фигурой, — перебил Андрея Рябов. — А точнее, он хотел угодить «и нашим и вашим», поэтому столько лет метался между Костоломом и Легатом.

— Я не удивлюсь, если выяснится, что в Красном Море он работал не только на Легата, но и на зарубежных покровителей, — сказал Андрей.

— Именно поэтому я и говорю про Фёдора, — продолжил Рябов. — С одной стороны, это фигура не из самых первых, с другой стороны, как говорится, особа, приближенная к Легату. Если нашпиговать этого Федю всякими нанотехнологическими цацками, а затем инсценировать его побег, он может привести нас в логово…

— Он сейчас в тюремном госпитале, этот Федя? — спросил Широков.

— Совершенно верно, — Марат Рябов помрачнел.

— Но из него ведь невозможно бежать! — воскликнул Сергей.

— Забрать Федю, или ещё кого, через официальные инстанции я оттуда смог бы… — задумчиво проговорил Широков. — Но ведь и на нашем верху кто-то связан с Легатом и его сообщниками. Высокопоставленными, подчеркиваю, сообщниками. Если я начну действовать, через верх информация просочится к Легату и прочим господам из верхушки «Геронта». И тогда этого Федю будут проверять и в хвост и в гриву…

— Точно! — поддержал Широкова Сергей. — Просветят нашего Федю аппаратурой, не уступающей нашей, и вся затея с наноштучками, — псу под хвост…

— Значит надо устроить ему самый натуральный побег, — проговорил Андрей. — И лишь один человек в состоянии это сделать…

— Ты имеешь в виду нашу русалочку? — встрепенулся Широков.

— А кому же ещё это под силу?..

2. Федя

Федор Бузаев уже не помнил времён, когда дымящиеся трубы заводов и фабрик, нарисованные на агитплакатах, вызывали в советских гражданах чувства радости и гордости за отечественную индустрию. Ну, не испытывал Федя подобных чувств, хотя заводские трубы, коптящие небо, окружали его с самого раннего детства. Отпахав смену на заводе, местные работяги часто не имели альтернативы бутылке с зелёным змеем. К тому же в Мариуполе, длительное время называемом Ждановым, кроме развитой металлургии имелась лишь отравленная окружающая среда, порождающая атмосферу уныния и безысходности. Поэтому не было ничего странного в том, что к алкоголю и времяпровождению в сомнительных компаниях, Федя приобщился в возрасте, который принято называть нежным.

То ли гены, то ли фамилия (ведь бузили, наверно, его предки, коль такая фамилия!), но Федю, после приёма огненной воды, всегда тянуло на приключения. Ещё в подростковых компаниях он постоянно баламутил окружающих, вдохновляя приятелей собственным примером на сомнительные подвиги. Возможно, родись Федя во времена Отечественной Войны, или, к примеру, в офицерской семье, то стал бы он прославленным защитником родины. Но юность его протекала в смутные перестроечные годы, когда идти в армию считалось делом, совершенно не понтовым. А, поскольку силушкой Федю природа не обделила, то чесал он свои пудовые кулаки по любому поводу, а ещё чаще — и без всякого повода.

При всём при том, Федя был человеком простодушным и незлобивым. Никому ничего не стоило обдурить его, потому и облапошивали его все кому не лень, втягивая в тёмные делишки. И нет ничего удивительного в том, что к тридцати годам Федя имел две ходки.

Привязался Легат к Феде именно из-за его детского простодушия. Постоянно окружённый скользкими, без чести и совести согражданами, Легат отдыхал душой рядом с Федей. На Федю можно было положиться, а главное, — задания, не требовавшие особой смекалки, Фёдор Бузаев выполнял чётко и безукоризненно.

Со временем и Федя оценил выгодность своего нахождения рядом с Легатом. Никто отныне не рисковал бессовестно использовать и подставлять верзилу, приближённого к криминальному боссу. Потому и служил Федя Олегу Николаевичу Тихомирову, как верный пёс.

К Никите Федя был приставлен Легатом, в силу перечисленных причин. Он стал глазами и ушами босса, докладывая ему о каждом шаге неудавшегося музыканта-импотента. После гибели Костолома Никита вновь примазался к Легату. И как обычно, к жуликоватому перебежчику был тут же вновь приставлен Федя. Легат не брезговал пользоваться такими типами, как Никита, поскольку в определённых обстоятельствах их изворотливость ему была нужней, чем отсутствующая у них порядочность.

Федя участвовал в обоих попытках Никиты захвата Виктора и Инги Кисилевых. Во время представления «Маски-шоу» в бассейне клуба дайверов он потерял два зуба, а в операции в Красном море едва не расстался с жизнью. К его счастью раны, от очереди из «калашникова», оказались несмертельными, и после изъятия пуль из плеча и руки, Федя отлёживался в спецгоспитале для заключённых.

Побег Феде пришлось и впрямь устраивать почти натуральный. Иначе, информация об инсценировке могла всплыть и дойти до совершенно не нужных для данного дела господ.

Поскольку Андрея и Сашу Федя мог заприметить во время красноморской баталии, в госпиталь к нему отправили Сергея Мишкина. Тем более, что Сергей ещё не совсем оправился после происшествия на Верхней Масловке, и неделька, проведённая в госпитале, не могла ему повредить…

Сергею не составило труда вызвать доверие Феди, и уже через пару дней после знакомства они вместе разрабатывали план побега…

— Похомутают нас, — шептал Федя в курилке госпиталя, с опаской оглядываясь по сторонам. — Как пить дать, выпустят нам кишки, так, что и глазом моргнуть не успеем!

— А для чего я с санитаром Лёхой скорешился? — хитро прищурившись, спросил Сергей, — Он, гнида, десять тонн запросил, а мне только пять могут передать!..

— Зелени?! — уточнил Федя.

— Нет, дерева!.. — съязвил Сергей.

— Так босс за меня и двадцать не пожалеет, только он не знает, куда меня ухайдокали!

— Так я же через Лёху могу маляву передать! — почесав затылок воскликнул Сергей. — Ты только скажи, куда и кому! Ты на кого пахал?

— Много знать хочешь… — засомневался вдруг Федя.

— Меньше знаешь, лучше спишь… — мгновенно согласился Сергей. — Думаешь, другие желающие не найдутся?

— Ты это… не гони… — на физиономии Феди отразилась тяжелая работа мысли. — Помозговать надо…

— Ну, мозгуй… Только Лёха в отпуск уходит, а, когда вернётся, нас отсюда уже отправят. И останется тебе любоваться небом в клеточку…

На следующий день Федя сдался и рассказал Сергею про Легата. Они вновь курили, сидя на подоконнике возле наглухо запертой двери, и вполголоса обсуждали план побега.

— Не дрейфь! Когда прибудем, расплатишься… — успокоил Сергей Федю. — Главное — ноги отсюда унести. — Сергей трижды сплюнул и добавил: — Точнее говоря, нас отсюда ногами вперёд вынесут… Типа, в морг. Жмуриками нам, Федя, придётся прикинуться. Как графу Монте-Кристо…

— Тьфу, ты… — Федя трижды сплюнул. — Примета, блин, плохая — жмуриков изображать!..

— Тогда натуральными жмуриками стать можем, — Сергей мрачно усмехнулся. — Отсюда, братан, не в Мордовские лагеря ссылают… И даже не на Колыму!..

— А с чего это мы вдруг окочуримся? — засомневался вдруг Федя. — Вроде как, оба на поправку пошли, и вдруг жмуриками станем?! Никто ведь не поверит!

— Ты что, про самострел в курсе?

— Не понял… — Федя аж головой помотал от перенапряжении творческой мысли. — Из чего же стреляться-то будем?

— Стреляться и впрямь не из чего, братан, — Сергей печально развёл руками. — Придётся нам друг дружку покалечить. Совсем малость, для вида.

— Какая же это малость, если нас за жмуриков принять должны?

— Ну, это я так сказал, чтобы тебя не пугать, — «успокоил» Федю Сергей. — Но калечить нам друг друга придётся вполне серьёзно…

— Так мне распалиться надо, чтобы тебя всерьёз отделать… — Федя призадумался. — Вот так просто, за здорово живёшь, не могу…

— Не бойся, чего-чего, а распалить я тебя сумею, — ещё раз «успокоил» Федю Сергей. — Ты только потом вспомни, когда мы уже на месте будем, что я это тебя не всерьёз, а ради нашей свободы…

— У меня просто так на другана рука не подымется!.. — не успокаивался Федя. — Меня очень-очень распалить надо!

— Ну, значит, очень-очень и распалю, — заверил Федю Сергей. — Ты, главное, бей всерьёз! Мне ведь тоже разозлиться надо! А ещё, ты потом вспомни, когда мы на воле будем, что дрались-то мы хоть и всерьёз, но понарошку. Поэтому, ты на меня зла не держи, когда я тебе от души навешаю…

— Да не успеешь ты навешать-то, — начал заводиться Федя. — Ведь я, когда распалюсь, наповал бью…

— Так ведь я тоже тебя не по головке гладить собираюсь! Ты, главное, потом вспомни, из-за чего мы сцепились…

— Вот, блин, заладил! Да вспомню, я, вспомню!..

— А вот я боюсь, что не вспомнишь, — вновь засомневался Сергей. — Я ведь тебе так мозги зашибу, что, боюсь, ты себя-то забудешь!..

— Ты сначала попробуй дотянись! — Федя заводился, уже не на шутку. — Ты сначала достань!!!

— Ладно, ты раньше времени не трепыхайся, а глотни-ка пока пять капель для верности. — Сергей достал из кармана пузырёк с коричневатой жидкостью и выпил половину содержимого. — Мне это Леха передал, сказал, что сработает стопроцентно….

— И что теперь будет? — поинтересовался Федя, допив содержимое пузырька.

— А теперь, мы с тобой, братан, помрём, — грустно сообщил Феде Сергей. — Как Джульетта из-за Ромео… То есть не всерьёз, конечно, а «типа того»… А через сутки воскреснем…

— Ты чем меня напоил, падла?! — запаниковал Федя. — Ты чо ваще вытворяешь?!

— Ты же видел, я эту дрянь тоже пил… Так что если что: вместе к праотцам отправимся…

— Ты чо творишь?! К каким, на хрен, праотцам?!

— Эт я шучу так. Я только одного боюсь: что ты потом забудешь, ради чего, мы всё затеяли…

— Ты меня достал! — заорал Федя и соскочил с подоконника. — Сказал — не забуду, значит не забуду!..

Пока Сергей подначивал и заводил Федю, в кабинете Широкова шёл контроль за ходом этой довольно нестандартной операции. Постоянную связь с Сергеем обеспечивала микроаппаратура, вживлённая в его организм. Наушники были вживлены в уши Сергея, микрофон — в подбородок, а видеокамеры в веки и в шею, ниже затылка, чтобы сотрудники «Феникса» видели, при необходимости, и то, что происходит сзади Сергея. Причём микрокамера на шее непосвящённым казалась родинкой.

— Сережа, он готов! — прошептала Инга в микрофон. — Теперь и впрямь не забудет… Так что бей его, бедолагу, не жалей. Симптомы будут страшные, но жить будет…

Инга сидела между Андреем и Маратом Рябовым, а Широков нервно прохаживался по кабинету…

— Девочка, моя, — сказал он, когда Инга отключила микрофон. — Ты уверена, что всё сработает?

— Абсолютно…

— А как работают эти твои штучки в этом… Феде? — Широков обернулся к Марату Рябову.

— Как часы. Ведь он выпил несколько тысяч нанороботов…

… Первым пришлось бить Сергею. Причём бить всерьёз, иначе побоища могло и не произойти.

И этого удара в челюсть оказалось достаточно, чтобы Федя озверел. Такая уж у него была натура, что не мог он терпеть, когда его били.

Первое время Сергей отвечал на удары Феди избирательно, стараясь, чтобы результаты его ударов производили больше внешний эффект, не особенно повреждая жизненно важные органы бедолаги.

Однако, когда вокруг собрались уголовники, подбадривающие дерущихся, начал срабатывать эффект толпы. Этот фактор сотрудники «Феникса» не учли. Точнее, — недооценили. В особенности то, что из-под контроля может выйти и Сергей.

Федя, между тем, уже не просто озверел: он словно превратился в берсерка, не чувствующего боли. Кровь из разбитых бровей залила ему лицо и вид его был страшен.

В какой-то момент Сергей даже начал сомневаться в исходе драки и всерьёз пропустил несколько ударов.

И тогда он тоже «распалился». Теперь он просто не воспринимал слов Инги, пытавшейся предостеречь его от лишней жёсткости.

Федя был боец от природы. Кое-чему он, конечно, научился за десятки лет своей криминальной биографии, когда лишь умение постоять за себя в драке, позволяло ему выжить. Однако, главные его преимущества, то есть сила и выносливость, были просто дармовым подарком природы. В первобытные времена Федя, однозначно, был бы вожаком стаи, или главой рода. А может быть даже вождём племени, окружённым любовью своего гарема, почитанием соплеменников и страхом врагов.

Впрочем, и во времена перемен ему для выживания вполне хватало его первобытных инстинктов…

Врачи тюремного госпиталя так и не смогли вывести Федора Бузаева из комы. Через сутки информация об инциденте дошла до Легата, которому не составило труда забрать бездыханное тело Феди.

У его любимца были отбиты печень и почки, а также переломаны рёбра, и повреждён позвоночник… Короче, не жилец был теперь Федя Бузаев. И пришлось Легату пойти на крайние меры…

Впрочем, пора подробнее рассказать и о самом Легате…

3. Детство Легата

… В те дни Олежке стукнуло семь лет, и он впервые проиграл в карты деньги. Долг надо было отдать завтра. Крайний срок — к вечеру.

За ужином отец искоса посматривал на мучения сына, но ничего не говорил. Ждал, когда он сам созреет. Они сидели в столовой, за большим обеденным столом, под лампочкой, с оранжевым абажуром. В углу комнаты, вместо иконы висел портрет Сталина, рядом — настенный календарь, на котором было написано: «С НОВЫМ 1958 ГОДОМ!»

Как Олежка ужинал, не поднимая глаз от тарелки, как желал родителям доброй ночи, он не помнил. Он вспомнил себя, когда, бесшумно пройдя к вешалке, в полной темноте полез в карман отцовского плаща и нащупал деньги.

Он никогда не узнал, хватило бы ему рассчитаться с долгом или нет. Вспотев от внутренней борьбы, он вытащил из отцовского кармана руку.

Пустую руку.

Без денег.

Затем бесшумно вернулся к кровати и лег.

И тогда к нему подошел отец.

Олежка, обнял его за шею и заплакал.

— Я понял, что у тебя что-то случилось, — сказал отец и помолчал.

— Я деньги в карты проиграл!.. — мальчик заплакал еще горше. — Десять рублей! Мне их завтра, кровь из носу, отдать надо! — Стыд и жалость к себе застряли в горле и не давали дышать.

Отец тихонько гладил сына по голове, по смешному чубчику, по щекам. И от этого плакалось еще сильнее. Но непонятный ком постепенно проходил.

— Десять рублей… — задумчиво повторил отец. — Кто еще знает об этом?

Мальчик растерялся.

— Я потому спрашиваю, что все те, кто знает об этом, подумают, что для того, чтобы отдать долг ты эти деньги украл.

— Не подумает никто так! Они знают, что я не вор!

— Конечно, ты не вор. А где же ты тогда их взял? Вечером у тебя денег не было, а утром вдруг появились. Откуда? Даже если ты их заработал, то — когда?

После недолгих размышлений мальчик нашел выход:

— Я скажу, что деньги у меня были, что я разбил копилку, и…

— Соврешь? Это почти то же самое, что украсть…

— Тогда я скажу, что попросил у тебя. Ты же мой папа!

— Что ж, тогда ты, конечно, скажешь правду… — отец помолчал. — Но получится, что ты молодец, а вот папа твой — дурак, коли дал. Так подумают все, кто узнает об этом.

— Но почему?!

— Потому, что так оно и будет, если я буду потакать твоим прихотям. Прости, но денег я тебе не дам.

— Тогда, может быть, попросить у мамы?

— Получится, что она тоже… ну, не очень умная, если даст. О проигрыше ей, конечно, сказать надо. А что сказать ребятам я тебе, так и быть, подскажу. В первый и последний раз… — отец неожиданно улыбнулся. — Скажешь, что ты у меня в долг взял десять рублей, а взамен пообещал, что никогда больше играть на деньги не будешь… Договорились?

— Спасибо! — Олежка радостно обнял отца. — Я на самом деле больше играть на деньги не буду!..

Пока они так говорили, пока Олежка думал, как сказать маме, а потом, когда мама приходила в себя и, то расспрашивала детали, то вскрикивала и плакала, пришло время бежать в школу.

Это запомнилось Олежке на всю жизнь.

Может быть, потому, что впервые он побежал в школу натощак…

… Отец Олежки Николай Степанович Тихомиров шел после вечерней смены по пустынной улице. Свет горел лишь в конце улицы, да в нескольких окнах полуночников.

— Помогите! — раздался в темноте истошный женский крик.

Николай Степанович обернулся и увидел двух парней, волокущих в подъезд женщину, упирающуюся из всех сил.

— Молчи, хуже будет! — пригрозил один из парней, нетрезвым голосом.

— Да отстаньте вы, кобели проклятые! — закричала женщина, осмелевшая при виде подходящего Николая Степановича.

— И не стыдно? — спросил Николай Степанович, не вынимая рук из карманов. Словно там у него могло быть какое-то оружие. — Вдвоем с бабой сладили, да?!

— Ты греби, старый, пока не схлопотал, — довольно миролюбиво посоветовал более высокий парень. — Не встревай не в свое!..

— Ой, не уходите!.. — запричитала женщина. — Ой, я вас умоляю — помогите!

— Заткнись, сука! — низкорослый поддонок с размаху ударил женщину по лицу.

— Ах ты, сволочь! — закричала женщина и попыталась лягнуть обидчика полной, сильной ногой.

— Ну, сучка! — низкорослый вновь замахнулся на женщину.

Этого Николай Степанович вытерпеть не мог. Он перехватил руку парня и завернул ему за спину.

— Я ж тебе добром предупредил! — продолжая болевым приемом выворачивать руку парня, Николай Степанович повалил его на землю.

В это время более высокий парень с размаху ударил Николая Степановича ногой в живот.

Николай Степанович упал, но тут же вскочил на ноги и набросился на рослого, нанося ему удары своими достаточно увесистыми кулаками.

Освободившаяся женщина с криком «помогите!» бросилась бежать.

— Ну, паскуда!.. — низкорослый пошатываясь, поднялся с асфальта, выхватил из кармана нож-финку и всадил ее в спину Николая Степановича.

Последнее, что видел отец Олежки: замершая вдали женщина, к которой бежали его убийцы…

… Мать стояла вместе с Олежкой на кладбище, перед скромным памятником. Из овала фотографии, прикрепленной на небольшой известняковой плите, на Олежку смотрели строгие и одновременно добрые глаза отца.

— Дурак, — едва слышно прошептала мать, вытирая слезы уголком черного платка. — Из-за какой-то шалавы!..

Маленький Олежка смотрел на мать широко раскрытыми глазами, затем вновь обернулся к фотографии отца.

— А он подумал, каково мне будет такого оболтуса одной растить? — неизвестно кого спрашивала мать. — Об этом он подумал?! Ну, прямо хоть вешайся, или на панель иди!..

За три года после гибели отца, жизнь неоднократно подставляла Олегу ножку, задавала каверзные вопросы… Возможно, Олежка не стал бы Легой, если бы… Если бы не научился разговаривать с отцом во сне…

В первое время Олег просыпался, со страхом прислушиваясь к учащенному биению сердца. Ему казалось, что достаточно включить свет и отец появится рядом.

Живой и невредимый.

Потом он научился не просыпаться и доводить разговоры с отцом до конца. Но все чаще он теперь забывал, о чем именно говорил отец. И от этого Олег чувствовал себя очень одиноким.

Через три года мать вышла замуж. Отчим по имени Дядя Сеня, в целом, был мужик нормальный, но любил выпить. Однако это было лишь полбеды. Со временем все чаще вместе с ним стала выпивать и мать…

Но самое странное: с появлением Дяди Сени отец в снах Олега почему-то изменился… Он стал чем-то похож на отчима, даже разговаривал иногда также. Пока не перестал сниться вовсе…

В начальных классах все звали его Легой. Кличка произведена была его одноклассниками от имени Олег. Казалось, все в его жизни складывалось вроде бы случайно, но, вместе с тем, и очень даже не просто. Дома все звали его Олежкой, ласкательно, как маленького. Но это было лишь одной из причин его страстного желания повзрослеть как можно скорее.

Вторая причина — общеизвестна: тайна противоположного пола.

Но была и третья причина — шахматно-математические таланты, плюс — железная воля, которая, для самореализации, жаждала свободы и независимости. Можно было бы назвать и еще причины, но как-то неловко говорить о женщине-матери — «деспотичная алкоголичка». Увы, такою матушка Олежки и была. И видно передала сыну по наследству часть своих генов. Также, как и стремление к полной независимости.

Родился Лега в 1950 году. То есть в год тигра, по восточному календарю. И был он, как и положено всем родившимся в этот год, хорошим и надежным другом, умеющим постоять и за себя, и за друзей. До тех пор, пока лучший друг, к которому он обратился за помощью, не отказал. А позднее — и вовсе предал. И звали этого пацана Ваней. А кличка его уже в те годы была Костолом.

Рано потеряв отца, невольно наблюдая участников жизненного «карнавала» в родной квартире, на улице и в школе, Олежка либо должен был плыть по течению, и быть «как все», либо как можно скорее становиться сильным.

Самым сильным…

Повезло одногодкам Леги, — новый математик преподавал и черчение. На первом же уроке Александр Васильевич, отставной морской офицер, поразил всех: не глядя на доску, одним движением начертил безукоризненный круг, — «окружность». Предложил проверить циркулем, Наташка, лучшая чертежница, рискнула. И зря. Это была самая настоящая окружность. Начертанная от руки окружность.

Но, несмотря на такую невиданную способность, произведенного эффекта хватило ненадолго. Оглоеды и спиногрызы в Одессе не переводились никогда, и довести до точки кипения они могли кого угодно. Тем более — инвалида, контуженного на флоте. Уже на третий урок учитель пришел с необыкновенной линейкой метровой длины, выполненной из сияющего, гибкого и упругого металла. С одной стороны — сантиметры, с другой — дюймы…

«Легированная сталь! — с нажимом предупредил чертежник-математик. — А я вам, долбаки, — не Макаренко!»

И, соответственно, бил, в случае чего, линейкой по пальцам. Правда, исключительно пацанов.

Ну, положа руку на сердце, умные мальчики понимали, что будь любой из них на месте их учителя, то и не такое сотворил бы… Но убивать насмерть учеников как бы не положено, потому-то никто из пацанов об учительской карьере и не мечтал.

«Пед и мед — хуже нет!» — придумано там и тогда, то есть в шестидесятых годах двадцатого века. Впрочем, это — одна из тысяч легенд, каковыми овеян был славный город у самого синего моря.

А то, что единственным, кто молча переносил легированную сталь и ни родителям, ни завучу-директору никогда ничего плохого про учителя не говорил, как вы уже догадались, был Лега, Олег Тихомиров, ученик при таком-то учителе, сначала седьмого класса, и так далее, по десятый, включительно…

Что тоже, скорее всего — легенда, математик с явным талантом чертежника, при полнейшем отсутствии макаренковских данных, приходя на урок математики, начисто забывал, как третировал его на уроках черчения Олег Тихомиров. Очень у них сложные взаимоотношения сложились, у бездетного математика-чертежника и Олежки Тихомирова, росшего без отца и без отчима дяди Сени, отбывавшего срок в месте заключения.

Ох, с нелегким сердцем Александр Васильевич ставил Олежке пятерки, а однажды не без труда, но с блеском разгромил ученика в шахматы, после чего Лега решил приналечь и на шахматы, и на черчение. Для компенсации. Понимал, что Василич приобретя некоторую уверенность на шахматной ниве, строже будет и в черчении.

И вытянул-таки Олежка пятерку. Оба словно забыли, как в третьей четверти седьмого класса крепче обычного повздорили, как Александр Васильевич пообещал не выше тройки за год. Но горяч и заносчив будущий Легат был уже тогда и в ответ заверил, что засунет педагога головой в пожарную бочку…

Так и продолжалась эта странная дружба-соперничество, столь разновозрастных особей мужского пола…

Однажды Лега, не в первый раз изгоняемый из класса и битый уже сегодня линейкой, решил разнообразить свою месть. Зайдя за учительскую спину, он положил на пол оторванную от парты спинку, наступил на нее крепкой спортивной ногой, оттянул ее неслабыми руками и резко отпустил.

С оглушительным треском.

То-то поговаривали, что списали капитан-лейтенанта Александра Васильевича по контузии. Здоровые, откормленные лоботрясы не представляли, что офицер может что-то такое пережить, отчего нервы его стали неизмеримо тоньше, чем у обыкновенных людей. Даже если слух, при этом, стал хуже.

По реакции класса Лега понял: что-то получилось не так. И вернулся в класс, из любопытства. А также из желания посмеяться.

Но никто не смеялся.

Леге тоже смешно не стало. Более того, на следующий день он принес одну из ранее не сданных работ. За которую, несмотря ни на что, получил оценку «отлично». Потом — еще одну…

И вдруг в Василиче он увидел человека, ставшего на службе инвалидом. И ничего не получившего от Родины в награду за это. В том, что это случилось на службе — сомнений не было…

В ту ночь Лега, устав от борьбы с листом полуватмана, заснуть, тем не менее, не мог. Он лежал на спине и в темноте видел искаженное, страшное лицо с прижатыми к вискам руками, распахнутым в крике ртом и глазами, из которых плескала ненависть.

Эту картину он запомнил на всю жизнь.

Но что-то мешало ему ненавидеть учителя в ответ. Лега признался себе, что скорее соревновался с чертежником — кто кого. Ну, не любил он черчение, что тут поделаешь?! А кто, кроме глупых девчонок, любит это нудное занятие?..

«Чертит-то он классно, но сам ведь признается, что «не Макаренко», — думал Лега. — А с другой стороны: кто из наших учителей — Макаренко? Да никто!.. Одних ребята любят за доброту, других — за то, что часто болеют, — их жалко, да и уроки свободные бывают. Но были еще и третьи. Они, как поставили себя с первого дня строгими и справедливыми, так и терпели эту свою маску. И именно они — чаще, чем другие, не тянули на макаренок. И часто завышали ученикам оценки, ради хороших показателей успеваемости. А этот… Ну, не педагог, это точно, но ведь чертовски с ним интересно! И тем более интересно, как же его все-таки контузило? Скорее всего — случайный взрыв… И потом, школьный предмет — одно дело, а человек — другое. Пусть и не педагог…»

И когда Лега пожалел бывшего офицера, а ныне — весьма непедагогичного, хоть и волевого математика-чертежника, то сразу и уснул. Но выводы сделал нестандартные. Может быть, в силу своей двоякой наследственности…

Как-то раз от соседей Лега узнал, что его честный и справедливый дядя Коля, родной брат отца, сидит в тюрьме. И мир, можно сказать, перевернулся в его сознании. Если мир устроен правильно, то почему осужден дядя Коля?! Значит, мир устроен неправильно, и в нем можно жить по законам, которые устраивают именно тебя.

Как-то незаметно для себя Лега понял, что, если ты устроен сложнее, чем другие, то они, другие, должны видеть тебя совсем простым и добрым. Да, именно так — добрым, щедрым и простым. Тогда легче ими, людьми то есть, манипулировать. И тогда будет авторитет, а, следовательно — и деньги, и власть, а, следовательно, и возможность жить, как ты хочешь, ни под кого не подстраиваясь и не перед кем не пресмыкаясь.

Уроки линейки из легированной стали не пропали даром. С годами из глубин подсознания Леги выплыл и кристаллизовался простой и четкий для него закон:

«Добрыми словами и нравоучениями не добьешься того, чему может научить даже в виде потенциальной угрозы линейка из легированной стали…»

4. Юность Легата

Провожал Лега как-то девушку в старом центре. Свернули с улицы Советской Армии, бывшая Преображенская, на улицу имени Розы Люксембург, бывшая Полицейская. Прошли квартал и свернули направо. Из света — в темноту. За спиной остался ярко освещенный фасад ресторана «Киев». И не было видно, что там впереди. А слева находился сквер. Тоже мало что видно. А их, когда они на свету были, заприметили — юная, современного силуэта, парочка. Оба хороши собой — по контурам видно.

Позвали, как это иногда случается. Со стороны парка, утопающего в кромешной мгле.

Девушка напряглась, а Лега продолжал идти, как шел. Только шепнул ей слегка охрипшим голосом, чтобы если что, бежала на ступеньки ресторана, на яркий свет.

Та, наперекор всякой логике, только крепче прижалась.

— Парень, дай закурить! — раздалось из мрака.

Лега не отозвался: вполголоса настаивал, чтобы девушка уходила, пока еще не поздно.

Однако девушка оказалась упрямой и ни в какую уходить не желала.

Краем глаза Лега пытался рассмотреть, кто его зовет?

Вроде бы там темнели двое. Или, может быть, — трое…

— Эй! Не боись! — раздался из темноты второй голос. И сказано это было как-то не по-местному. — Бить не будем! — тут же миролюбиво добавил первый голос. — Сигареты и впрямь кончились!..

— Кому надо, тот сам подходит, — ответил Лега и оттолкнул глупую девчонку. Даже матом ее послал и вышел на середину дороги. Потом достал слегка дрожащими руками сигареты.

Со скамейки поднялся один, перемахнул невысокую ограду и подошел легким, как бы скользящим шагом. Покосился на убегающую в слезах девчонку, небрежно сунул руку в карман и вынул чего-то.

Щелкнуло. В руке подошедшего парня блеснул нож.

Свет от ресторана освещал незнакомцев в профиль, глаз видно не было.

Лега мгновенно сунул руку в карман и тут же провел перед собой сверкнувшую дугу.

Парни отпрянули, стали обходить с двух сторон. Краем глаза оба видели, что девчонка остановилась на углу и смотрела на них, не зная, кричать, или обойдется.

— Тут ментовка рядом, — степенно заметил Лега. Он стал спиной к свету и выставил перед собой свое поблескивающее оружие.

Противники смутно серели на фоне темноты.

— А когда ты с пером, не играет влияния, — ответил один из парней. — Тогда хоть из самой Москвы будь…

— Тебе нужен шухер? — уточнил Лега. — Могу устроить…

— Это была шутка, братан. — Незнакомец сложил нож и сунул в карман. — Слыхал я, что тут ребятки лихие…

— Для меня — шутка, а для тебя — срок… братан. — Лега показал ему футляр от расчески; покрытый амальгамой, он сиял, как клинок.

— Ну, ты даешь, паря… Держи цигарку, — незнакомец подал левой рукой пачку сигарет. — Што я, курево не имею на што купить? — заезжий рассмеялся, махнул рукой. — Эт — просто прикол такой. Зови свою деваху, не боись. Водочкой угостим, покалякаем. Ты ж совсем зеленый, хоть и сметливый, вот ума и набирайся.

— В твои годы я бы пера не показывал… — хмыкнул Лега.

Заезжий решил пропустить обиду.

— А чо не показывать-то, в мои годы? — прогундосил он. — И скоко мне на твой глазок? Да не боись, так и так промахнёсся.

— Я не гадаю, — закуривая, сообщил Лега. — А хочешь знакомиться, можем увидеться на пляже… Особенно, если карточные фокусы знаешь. Приезжай завтра. Я буду у яхт-клуба, после двенадцати. Меня Олегом зовут…

— А меня — Иваном, — представился старший. — Хотя больше известен как Костолом…

Они пожали друг другу руки, и Лега ушел. Извинился, как положено, перед девушкой за «выражение». Объяснил: нагрубил, чтобы обиделась и убежала…

На следующий день на пляж поехал один. Там и состоялось знакомство, определившее всё будущее Леги.

Один из двоих приезжих оказался большим специалистом показывать фокусы. Карты в его руках бегали сами, появлялись ниоткуда и в никуда пропадали. Они выстраивались как живые солдатики, падали по очереди, как убитые, даже менялись местами. А если Лега пытался угадать карту, — вроде бы он ее усмотрел, — обязательно ошибался. Но если карта выскакивала из рук Мирона, — так назвался симпатичный «фокусник», то это всегда была именно та карта, которая была заказана зрителем.

Лега был в восторге. Они искупались, выпили пива. Причем, за себя Лега платил сам.

Приезжие переглянулись и Иван, один из вчерашних знакомцев, хитро глянув, спросил:

— А за концерт как расплачиваться будешь?

Лега ответил. Но не ему, а Мирону:

— Научишь, — расплачусь. И не хило…

Затем, поняв, что гости ждут продолжения, добавил:

— Если что — вместе сядем…

— А ты раскусил, что карты — ручной работы? — спросил Иван, чтобы поменять тему.

Лега честно признался, что нет, не раскусил.

— Видишь, молодой ишо ты, — сказал Мирон. — Вот и нам расчету нет, по твоей молодости на северный курорт попадать. Мы же сюда отдыхать приехали…

Потом Иван, принес сухенького вина и десяток беляшей. Лега предложил обедать в море. Новые знакомцы переглянулись. Лега пошел на причал клуба, поговорил с Юрой Крумовым, яхтенным капитаном, и через полчаса все уже были в кокпите «Коралла», а яхта маневрировала, проходя волнорез…

К концу лета Лега освоил кое-какие карточные фокусы, а Мирон и Иван получили немало информации к размышлению. Они убедились, что голова у Олега работает — будь здоров, это раз. Что он отвечает за каждое свое слово — два. И третье: Лега познакомил их с человеком из торговой сети. Ну, с очень полезным человеком. И еще — с талантливым актером-любителем.

Косте Шадрину, по большому счету, — цены не было. Он любил и умел мастерски копировать кого угодно, — директора у телефона, охранника — повадкой, да и вообще любого человека… Пропадал в нем недюжинный актерский дар, а закапывать талант — это преступление. И позднее Лега нашел-таки способы его использования…

На пересечении улиц Советской Армии, бывшая Преображенская, и Дерибасовской находился большой ювелирный магазин «Рубин». Олежка любил иногда зайти в торговый зал и рассматривать крошечные серьги с прозрачными камушками. Его острые глаза различали мелкие циферки: «750», «0,44». Большой толстый дядя объяснил как-то раз особо бестолковым покупателям, что первое число обозначает пробу золота, она измеряется в десятых долях процента, а второе — вес бриллианта в каратах.

После этого объяснения Леге многое стало понятнее, а кое-что — наоборот. С одной стороны, как говорили взрослые, понятно, что у золота бывает проба, а у камня — вес. С другой стороны (и где эти стороны?) — непонятно, что такого в этом золоте, если ничего особенного в нем нет, и ни на что оно не годится, кроме как на ушных мочках висеть, или на шее… А стоит сколько! Четыреста с хвостиком рублей!!! А некоторые штучки и дороже! А браслет «белое золото, 112 бриллиантов» — целых одиннадцать тысяч семьсот рублей! Это же, как две «Волги»! Но машина — это машина! На ней можно ездить, хоть вперед, хоть назад… А браслет?.. Его ведь запросто и потерять можно…

В тот день в магазине «Рубин» было прохладно, люди не толпились, не было очередей, как в гастрономе. Выходя на улицу, Олежка еще какое-то время нес в себе ту прохладу и неторопливость. И то странное, непривычное, благородное спокойствие, которое дарило содержимое небольших витрин. Перед глазами Олежки долго еще стояли, видимые сквозь толстое зеленоватое стекло маленькие блестящие безделушки, стоящие больше, чем нужно на проживание в течение многих лет…

И эти ощущения, и эти мысли Леге запомнились…

Как-то под вечер, уже в шестом часу жаркого летнего дня, когда вопреки обычной тишине в «Рубине» накалялись страсти, покупателям объявили, что касса закроется в половине шестого. И что тут началось!..

Дело в том, что не так давно по городу распространились слухи о грядущем подорожании ювелирных изделий вообще, а золота и бриллиантов — в частности. Трудящиеся, единственной формой дохода которых была заработная плата, забеспокоились и начали лихорадочно вытаскивать из матрасов, подушек и прочих заначек последние свои сбережения, дабы закупить впрок ювелирных изделий. Ну, а впоследствии — спекульнуть, естественно.

И вдруг — после многочасовой очереди — такой облом!..

Все, естественно, загомонили и стали лезть без очереди. Ну, почти как в гастрономе. А в накаленной атмосфере, — потные люди быстрее начинают нервничать, и оттого пахнут еще сильнее. А нервные — потеют еще раньше, чем те, кто никуда не спешит… Так вот в этой-то накаленной, как бы уже и вовсе не ювелирной атмосфере, здоровенный мужик, получая сдачу, вдруг басом заорал кассирше:

— Что это вы мне подсовываете? Она же фальшивая!!!

Кассирша, тоже потная и нервная, сразу же закричала, что вы, такой-то и растакой-то, не выдумывайте и не задерживайте очередь! И так далее, в том духе, что «ходют тут всякие».

Но мужик в белой рубашке, с отложным воротничком, и кремовых летних брюках, привычно пригладив назад русые волосы, авторитетным голосом па-а-прасил внимательнее относиться к своей работе и проверить купюру.

Кассирша внимательно пересчитала сдачу, проверила ее соответствие чеку, потом пересчитала что-то на счетах, словом, сделала вид, что не понимает, к чему придрался покупатель.

Но тот, торжественно оглядев волнующуюся очередь, показал пятерку, которую кассирша, неожиданно осознав себя на рабочем месте, изловчилась и вырвала из руки несознательного покупателя.

Тут только она рассмотрела пятерку внимательно и объявила:

— Все!.. Снимаю кассу по фальшивой купюре!.. Никто не уходит!.. Митяня, запирай магазин!..

Очередь обомлела. Нашелся псих, который предложил свою пятерку безвозмездно, лишь бы торговля продолжалась. Он стоял третьим за тем мужиком, который обнаружил в сдаче фальшивку. Но тут возмутилась женщина, может быть, даже дама:

— Смотрите, какой богатый нашелся! Да я своей кровной десятки не пожалею, только бы отовариться сегодня! Завтра, говорят, заперто будет, а с понедельника — оно мне и даром не надо, на сорок-то процентов дороже!..

А к кассе уже шел, подпрыгивая, замдиректора. Маленький, худенький, в пиджаке и с галстуком, всегда незаметненький, а сейчас возбужденный до степени вибрации, отчего казалось, что его чрезмерно много.

— Тася! — прокричал он. — Что там у вас? Это возмутительно, Таисия Михална, что же это вы так?!

И все поняли и совершенно согласились, что это действительно возмутительно…

Но продолжения не было слышно, потому что администратор, взяв купюру из потной руки кассирши, замолчал. Потом он достал очки и тщательно их протер. Молча. Потом он долго смотрел несчастную пятерку на свет.

И, наконец, улыбнулся значительно замдиректора Филипп Исидорович Шапиро, опытный лис, многолетний торговец ювелиркой. Улыбнулся, кашлянул, но голос все равно подвел его.

— Надо же! — просипел Шапиро Борис Исидорович. — Фальшивая пятерка! Вы представляете?! Они там что, все с ума посходили?!

Дальше пошло по плану, как положено: рабочий Митя запер магазин и все, кто нервничал и потел, чтобы успеть купить золото, теперь потели и нервничали, потому что заспешили домой. Где их, оказывается, ждали некормленые дети, недоеные коровы и непоеные мужья. Но до приезда инкассатора по фальшивым купюрам всем пришлось оставаться в торговом зале и не нарушать порядок, потому что Митя отнес ключ замдиректору.

Теперь все дружно ждали инкассатора, который и приехал, буквально, несколько минут спустя. Был инкассатор также массивен и солиден, как и гражданин, обнаруживший фальшивку. Инкассатор, как ему и положено, забрал выручку, потом выглянул в торговый зал и позвал того гражданина, который обнаружил фальшивку, пройти к директору.

И кто-то, вроде бы, прошел. Но не тот, кто был нужен.

Когда опаздывающие из магазина несостоявшиеся покупатели ювелирки захотели, все-таки, выйти вон, директор категорически объявил, что пока не выйдет к нему гражданин, обнаруживший фальшивую пятерку, все равно никто никуда не уйдет.

В доказательство директор показал людям самого натурального сержанта милиции.

И все опять-таки все поняли. Тогда народ вообще был понятливый.

Другое дело, когда через некоторое время вновь приехал инкассатор. За выручкой. Тут уже ничего не понял директор. Тем более, когда после милицейской проверки всех присутствовавших в магазине, того мужика, с фальшивкой, так и не нашли.

Как, впрочем, и первого инкассатора.

— Кого вы, к такой-то матери, вызывали!? — вопрошал директор. — Я вас спрашиваю, Филипп Исидорович!

— Я думал, это вы! — растерянно бормотал несчастный Шапиро. — Это ведь вы инкассатора вызывали, Юрий Иванович! Я как раз давал Мите… то есть Дмитрию Михалычу указание запереть магазин!..

Но конкретно повторить то, что говорил директор по телефону, или — какой он при этом номер набирал, Филипп Исидорович «положа руку на сердце» так и не смог.

Да и мужика того, что обнаружил фальшивку, видели, вроде, все. А потом его почему-то уже никто не видел.

К восьми часам вечера покупателей пришлось отпустить, а персонал «Рубина» остался в обществе оперативников. Причем за рабочим Митей послали машину…

В это же самое время экипаж «Коралла» как бы сначала уменьшился на двух человек, но затем и увеличился на двух. Так что как было на борту трое, так и осталось.

Капитан яхты не знал, что головоломную по простоте операцию изъятия без малого полумиллиона очень весомых в те времена советских рублей, придумал десятиклассник Лега, а исполнил актер-любитель Костя Шадрин.

Кстати, исполнил Костя обе роли: и гражданина, обнаружившего фальшивку, и инкассатора.

Капитан вообще не знал об этих сумасшедших деньгах! Он сидел у румпеля, правой рукой потравливал шкот, а Лега подавал ему эмалированную кружку с портвейном «777», любимым напитком капитана Юры Крумова…

5. Зрелость Легата

Когда по приговору суда расстреляли зампреда Жовтневого районного исполкома Одессы «за систематические спекуляции жилплощадью», начальник Черноморского морского пароходства Данченко был представлен ко второй золотой звезде Героя Соцтруда.

При плановой проверке по этому поводу было установлено, что единожды на то время герой много лет состоит в реестре держателей привилегированных акций Ост-Индской пароходной компании.

Кроме того Герой Социалистического Труда Данченко владел несколькими номерными счетами в банках зарубежья, а в Одессе — тремя квартирами и особняком. Особняк был записан на тёщу и тестя.

И еще кавалер золотой звезды владел тремя машинами, не считая, разумеется, служебной…

Семидесятилетнего адмирала попросили вернуть деньги Отчизне, второй звезды так и не дали, а с почетом проводили на персональную пенсию. Чтобы не позорить партию, которая, как известно, была «умом, честью и совестью» советского народа.

Новый начальник Черноморского Пароходства не хотел ездить на машине старого, поэтому выписал из Японии новенькую Тойоту, которую однажды под вечер и выгрузили на причал Одесского порта.

Тальман, как водится, груз принял…

Была среда…

В четверг, утром, в порт прибыли водитель нового начальника пароходства с автомехаником, и тальман повел их на причал. Сначала он, вообще-то, подумал, что спутал номер причала. Погуляв туда-сюда, тальман сообразил, что ориентировался не на номер, а — визуально.

И тут, под мрачными взглядами профессионалов расконсервации, работник приемки-сдачи чужим, севшим голосом попросил закурить.

Несмотря на то, что курить он бросил более пяти лет назад.

Закурив, он даже закашлялся с непривычки.

— Его нет! — сказал он, прокашлявшись. — А вчера — был… Я сам его принимал!..

После этих слов он упал в обморок.

И этому вполне можно верить, потому что если ты несешь через проходную порта три кило апельсинов, а в чеке у тебя проставлено только два кило, то один лишний килограмм придется оставить на проходной…

Но чтобы пропала японская машина!!!

Привели в повышенную готовность охрану порта. Через полчаса о происшествии в порту узнал начальник УКГБ по городу. А еще через полчаса весь город был схвачен постами и патрулями ГАИ и ВАИ.

И зря: светло-серая, новенькая, «с нуля» Тойота как в воду канула…

Правда, через несколько суток светло-серую Тойоту, искореженную и сгоревшую, нашли где-то у Куяльницкого лимана, в кювете.

Органы охраны правопорядка вытерли пот со лбов.

Правда, юный сержант ГАИ попытался обратить внимание руководства на ржавчину в отдельных побитых местах, но ему заметили, что раз уж машина восстановлению не подлежит, то ржавчина — чепуха.

Юный сержант все понял, сориентировался и, не мешкая, поступил в Автодорожный институт. Заочно. Смекнул, что, несмотря на присущие России плохие автодороги, именно за автомобильным транспортом огромное будущее.

В плане личного обогащения, во всяком случае…

На самом же деле, о том, что в шестнадцать двадцать на восьмой причал был выгружен контейнер с законсервированной Тойотой для начальника пароходства, Лега узнал в восемнадцать часов, с минутами. Он сидел за кружкой пива в знаменитом Гамбринусе, что рядом с площадью Мартыновского.

Особенно не раздумывая, он пересек площадь, прошел четыре квартала и оказался в гостях у приятеля, работающего в порту. Тот был на вахте, и ему на работу позвонила его жена.

В девятнадцать часов приятели встретились недалеко от проходной порта. Лега с той же самой площади сделал два звонка по телефону-автомату, после чего поехал домой поужинать и еще позвонить.

После этих нехитрых подготовительных мероприятий Лега переоделся и как бы отправился на работу, — он разгружал вагоны на товарной.

Однако в действительности наш грузчик-студент двинулся в другую сторону: он взял такси и скрылся где-то за Староконным рынком.

Через двое суток на задворках некоего кирпичного заводика, к тылам которого примыкали гаражи частников (а никакой охраной в те годы и не пахло), состоялась странная мена. Белобрысые местные люди выставили обязательное требование иногородним чернявым людям: кроме денег предоставить старую Тойоту светло-серого цвета. И они получили-таки свое чудо, которое, правда, еще кое-как ездило. А взамен местные отдали иногородним, сияющую заводским японским металликом, «нулевую» всего за пятьдесят тысяч рублей…

Само похищение было устроено до гениальности просто: около двадцати трех часов, в ночь на четверг, к восьмому причалу подкрался самым малым ходом, в «три оборота» буксир. Экипажу на нем было всего ничего: капитан-механик да матрос-моторист. Он-то и спрыгнул с кормы на причал, быстренько опутал тросом контейнер, вернулся на буксир и занял свое законное рабочее место.

Буксирчик отвалил от причала, протащил контейнер по бетону метров семь-восемь и сдернул его в воду. Трудолюбиво пыхтя, он и отбуксировал достаточно герметичный контейнер по воде, за три мили, на косу, где территория уже никем не охранялась.

А там ждал сей презент грузчик-студент, по кличке Лега. Он тогда еще отзывался на эту кличку. На некоторое время Лега стал машинистом бульдозера, который помог ему вытащить контейнер из моря.

Пока солидный капитан-механик жег в костерке контейнер, Лега и матрос-моторист расконсервировали Тойоту, протерли ее и заправили.

Этой же ночью, получив ключи, Лега перегнал уникальное заморское чудо в капитанский гараж, оставив старенький москвич ночевать на улице. А Костя Шадрин в это время встречался на одной из одесских «малин» с представителями трудящегося востока. Точнее — Закавказья.

Что интересно, самым трудным в этом деле было убедить Костю, что когда найдут разбитую машину, никто ничего не поймет.

Или — все сделают вид, что никто ничего не понял.

Как, собственно говоря, оно и случилось…

К тридцати годам Легат, благодаря своей весьма разносторонней деятельности, был уже одним из богатейших людей родного города. А потом и перестройка поспела.

И тогда Легат развернулся по настоящему…

Получилось так, что Олег Тихомиров всю жизнь был пасынком страны, но оставался сыном своей эпохи. Возможно, с годами, он стал бы одним из богатейших людей не только своего города, но и всего СНГ. То есть стал бы олигархом, как принято сейчас называть людей, всеми правдами и неправдами добывших несметные богатства.

Но помешала страсть к чтению, привитая ещё в раннем детстве отцом.

Как и большинство его сверстников, родившихся в середине двадцатого века, в шестидесятые годы он читал научную фантастику и верил в светлое будущее. В семидесятые годы, пришло разочарование в коммунистических идеалах, а с ним — уныние и пессимизм. По идее всё, вроде бы, было правильно, но на каждом шагу молодой Легат сталкивался с тем, что в жизни всё было не совсем так, как писали в газетах, говорили по радио и телевидению. Получалось, что немало из тех людей, которые должны были являться образцами честности и бескорыстности оказывались на деле бессовестными властолюбцами и корыстолюбцами.

Возможно поэтому в восьмидесятые годы он, как и многие думающие люди Страны Советов, занялся богоискательством, увлёкся йогой, дружил с кришнаитами, буддистами и прочими неформалами.

Немалое влияние на самосознание Легата оказала Библия. Её пересказ для церковно-приходских школ он прочитал ещё в детстве. Первые главы этой затёртой книжки с жёлтыми, обветшавшими страницами ему читала бабушка, игнорируя дореволюционные твёрдые знаки текста. Олег мог часами рассматривать гравюры Доре, которыми изобиловала старинная книга, а прокуратор Иудеи Понтий Пилат, Иуда и другие апостолы воспринимались им как реально жившие люди.

Именно поэтому, когда Олег Тимофеев достал дефицитнейшую в те годы книгу «Мастер и Маргарита» он прочитал её за ночь, а, когда книга Булгакова начала публиковаться в других государственных издательствах он начал коллекционировать все издания.

Дошло до того, что всех окружающих Легат начал назвать библейскими именами. Председателя горсовета он теперь называл Понтием Пилатом, секретаря горкома партии — Каифой, а весь горком — Синедрионом. Отныне не только Легат, но и его окружение именовало предателя Костолома не иначе, как Иудой, а верных Юру Крумова и Костю Шадрина теперь называли апостолами Петром и Павлом…

6. Обход

Тимофей Михайлович Брижинский начал утренний обход как всегда с вивария. Его сопровождали два ассистента. У одного в руках был блокнот, у второго — электрошокер.

В первой клетке сидел самец гориллы с… головой бритоголового мужика, обросшего щетиной.

Увидев Тиму, самец тяжело поднялся с лежанки и подошел к прутьям решетки.

— Знаю, Федя, — сказал Тима. — Очень сочувствую, но ничем помочь не могу…

— Сволочь! — прохрипел Федор Бузаев, с ненавистью глядя на Тиму. — Я тебя, суку, все равно достану! Падлой буду!..

— Может, ты хочешь навсегда остаться обезьяной? — спокойно спросил Тима. — Я ведь могу и обидеться…

— Да я ж тебя!!! — заорал Федя и добавил несколько совсем уж нецензурных слов. — Дай срок, я тебе кишки выпущу!..

— Ладно, Федя, я вижу, ты сегодня не в настроении, — миролюбиво сказал Тима. — Наверное, не с той ноги встал… — Тима обернулся к ассистенту и добавил. — Брома ему, что ли, дайте?.. Или транквилизатор какой-нибудь вколите. Он же себя так и покалечить может…

— Обязательно, — ассистент послушно записал указания в блокнот.

— Кстати, когда ему можно будет?

— Дня через три…

— Вот видишь, Федя, — заботливым тоном сказал Тима. — А ты — нервничаешь. Не могу я тебе позволить заражать наших девочек сифилисом. Ну, никак не могу. Если бы ты знал, кто является их, так сказать, заказчиками и родителями! Впрочем, это тебе знать ни к чему… Я тебе даже завидую, немного. Жрать да спать, жрать да спать. А скоро и любовью заняться можно будет. Потерпи еще немного. Ты же слышал?

— Ну, хоть Варьку дайте! — взмолился Федя, молитвенно сложив на лохматой груди длиннющие руки гориллы. Он совершенно потерял голову от похотливых зовов обезьяньей плоти.

Хотя именно голова, и только голова, являлась единственным органом, оставшимся от некогда пышущего здоровьем организма Феди.

— Варьку еще с недельку лечить надо, — быстро сообщил ассистент с шокером в руке.

— Вот видишь, Федя, — сказал Тима. — Мне же не жалко. Ты мне скажи, как мы сможем тебя вылечить, если ты будешь с сифилисной обезьяной совокупляться? Ведь снова заразишься. Ты же все-таки, человек, понимать должен…

В это время в виварий быстро вошёл еще один сотрудник в белом халате. Это был заместитель Брижинского по хирургической части Илья Степанович Лемихов.

— Легат приехал, — шепнул он на ухо Тиме. — Очень злой…

— Проводите его в мой кабинет… Хотя нет… — Тима взглянул на Федю, мечущегося по клетке. — Он всерьез злой, или как?

— Очень всерьез…

— Тогда ведите сюда…

Через минуту в виварий ворвался Легат.

— Здравствуйте, Олег Николаевич! — Тима изобразил на лице радушие, но Легат на этот спектакль не обратил никакого внимания.

— Ты что мне мозг делаешь?! — спросил криминальный босс таким тоном, что даже Федор в клетке притих и присел на свой красный зад. — Хочешь, чтобы я тебя твоими же кишками удавил? Не могу я больше, понимаешь?! Не могу!!! Сегодня всю ночь, разве что на потолок не лез!..

— Но ведь Лемихов прописал вам обезболивающее! — начал оправдываться Тима.

— В гробу я видел ваш обезболиватель, и вас всех, вместе взятых! Удавлю, как гнид!.. Смерти моей ждете, чтобы самим этим гадюшником заправлять? Не дождетесь! Всех сгною…

Тима не впервые видел Легата в таком разъяренном состоянии. Взглянув на Лемихова, он резко мотнул головой. Илья Степанович мгновенно испарился и вскоре примчался со шприцем в руках.

— Т-твари, — прошипел Легат, успокаиваясь после укола. — Пока не наорешь, не почешутся!..

— Мне же не жалко, — пытался успокоить его Тима. — Просто нельзя так часто…

— Ты сколько еще будешь откладывать операцию? — спросил Легат, утихомирившись. — Я же действительно не могу больше терпеть эти боли!

— Я хочу иметь гарантию, — пробормотал Тима. — Ведь в случае чего, твои нукеры мне башку оторвут…

— Хочешь, чтобы я сам это сделал?! Ведь не сдержусь в один момент и — баста… Ты мне еще два месяца назад обещал, что через месяц операцию сделаешь!

— Легат!.. — раздался из клетки хриплый голос Феди. — Не верь ему!.. Он, садюга, над нами просто издевается!..

— А ты-то чем не доволен? — спросил Легат, подойдя к клетке. — Он же тебе, идиоту, жизнь спас! Ты находился на грани жизни и смерти!

— Разве это жизнь… — Федя подошел к решетке. — Я ведь круглыми сутками не сплю, так бабу хочется!.. А он, сучий потрох, успокоительными меня пичкает!.. Порву на хрен, когда выйду…

— Чего пацана мучаешь? — Легат обернулся к Тиме.

— Я же предупреждал, что мы у Яшки, ну у самца гориллы, к которому голову твоего Федьки привинтили, сифилис не долечили. Когда его привезли, дорога была каждая минута… Сгоним сифилис, и пусть хоть всех наших девочек поимеет!

— Ну что, Федя, — Легат развел руками, — Ты уж потерпи, как-нибудь. Наш академик ведь о тебе же и заботится. Ну, помастурбируй что ли, в крайнем случае…

— Не получается, — жалобно сказал Федя. — Он башку мою к старому импотенту, наверное, пришил. Или это у этих… горилл, может, не принято?

— Привел бы ты ему тёлок, что ли, — Легат, усмехнувшись, повернулся к Тиме. — Может быть, у него вприглядку, что и получится…

— В том-то и дело, что нельзя ему возбуждаться, — вмешался в разговор Лемихов. — Тогда лечение еще больше затянется… Мы же специально колем его, чтобы к противоположному полу остыл!

— Да пусть хоть на сто лет затягивается! — взвыл Федя. — Пусть хотя бы порнуху поставят, на видаке!..

— Как хотите, — смирился Тима. — Я вас предупредил…

— Ну, ежели мужику вот так вот невмоготу… — чувствовалось, что Легат совсем успокоился и с трудом сдерживает смех. — Притащите ему видак с порнухой и делу конец. А там видно будет…

— И чего я не сдох!.. — Федя неожиданно принялся чесаться. — Что вы Натке моей про меня сказали?

— Наврали, что ты в командировке, длительной…

— И сколько же эта командировка будет еще длиться? — прохрипел Федя, и по его небритым щекам потекли слезы…

— Так ты же сам ее себе и удлиняешь, идиот, — строго сказал Легат. — Потерпеть, что ли совсем не можешь?

— Весна… — осмелился вступить в разговор Лемихов. — Гориллы ведь не то, что люди, — в брачные отношения они вступают только в определенные сезоны. Но если уж начался сезон, то… сами видите…

— Какая, к черту, весна?! — изумился Легат. — Октябрь на дворе!

— Яшку недавно из южного полушария привезли, — терпеливо пояснил Лемихов. — Самолетом. Так что в его обезьяньем теле сейчас самая что ни на есть весна бушует…

— В том-то и дело!.. — вытирая слезы, сказал Федя. — Я сам себя не узнаю! Короче, дайте хоть водяры, она у меня все желания отбивает!..

— Нельзя, — примирительно сказал Лемихов. — Алкоголь, как и половые акты только затянет лечение…

— Идите вы все!.. — прохрипел Федя, забившись в угол клетки. — Лучше бы вы меня не воскрешали для жизни такой…

Брижинский, Лемихов и Легат подошли к следующей клетке, в которой сидела молодая самка гориллы, по имени Варька.

— Федькина невеста? — Легат грустно кивнул на самку.

— Яшкина. А Федьке ведь может и не дать, — Лемихов с сомнением покачал головой.

— А чего так? — не понял Легат.

— Мордой Федя наш, по ее разумению, не вышел… Яшку она любила, а вот Федю…

— Но ведь тулово-то у него Яшкино, — сказал Легат. — И запах, и… ну, короче, все прочее…

— А башка — Федькина, — вмешался в разговор Тима. — Короче, она в его сторону даже смотреть не хочет…

— Ну, дела… — Легат покачал головой. — Ладно, пойдем Аркашу проведаем…

В следующем помещении царила стерильная чистота. Свиньи здесь содержались не простые, а трансгенные, то есть выведенные специально для трансплантации их органов людям. Эти животные содержались в качестве доноров для не самых богатых клиентов. То есть для тех, кто не мог себе позволить раскошелиться на своего донора-человека, или просто не успел вовремя подсуетиться, отчего их доноры пребывали пока ещё в младенчестве.

— Гляньте-ка на Пашу, Олег Николаевич, — гордо сказал Лемихов, когда они подошли к крайней клетке, в которой дремал упитанный молодой хряк. — Четвертый месяц молодеет!.. Почти всех свинок поимел, донжуан этакий! А без пересадки давно бы уже червей кормил…

— Так его родная туша давно уже этих червей покормила и сгнила, — довольно добавил Тима. — А вот головушка живет и радуется жизни своей на молоденьком-то теле… Вы просто гений, Илья Степанович…

— Вот когда наши подопечные на ноги встанут, тогда, может оно и так, — без ложной скромности согласился Лемихов. — А пока — я недалеко ушел от операций, которые делал полвека назад хирург Демихов…

В конце помещения, за специальной перегородкой, над сложнейшей системой жизнеобеспечения возвышалась человеческая голова.

Это была голова юриста фирмы «Феникс» Аркадия Петровича Завесы.

— Как и большинство людей, впервые о смерти я задумался в детстве… — рассказывал Аркадий Петрович медсестре Кире Владимировне. — Бабушка меня всё успокаивала, что, когда я подрасту наука «что-нибудь такое придумает, чтобы люди вообще не умирали». Позднее я, конечно, понял, что все это были сказки и, что наука при моей жизни вряд ли добьется таких успехов. Но я никак не мог подумать, что умирать придется таким молодым…

— Что это еще за мысли?! — возмутилась Кира Владимировна. — Живете себе не клятый, не мятый…

— Для примитивного сознания это, может быть и предел мечтаний, — горестно сказал Аркадий Петрович. — Но я же не свинтус, в конце концов…

— Вот и умница, — сказала Кира Владимировна, не совсем поняв мысль Аркадия Петровича. — Чего теперь-то маяться…

— Пока подрастал мой донор, я, честно говоря, жил в мучительных раздумьях… Вот уж не ожидал от себя такой «достоевщины»! А когда Аркаше, то есть, фактически, моему сыну, стукнуло шесть лет, у меня пошли метастазы. Где-то в глубине души я даже радовался, что не придется брать грех на душу, и губить моё чадо. И тогда я начал помогать фирме Широкова. Я даже собирался сдать Брижинского «Фениксу», когда этот хмырь обратился ко мне с предложением, которое давало шанс… — Аркадий Петрович умолк и огляделся по сторонам. — Вы меня слушаете, Кира Владимировна?

Кира Владимировна вздрогнула и проснулась.

— Ладно, идите, — сказал Аркадий Петрович. — Только пульт от телевизора дайте…

Усилием воли Аркадий Петрович включил управление манипулятором и взял им из рук медсестры пульт управления.

Напротив агрегата, на котором возвышалась голова Аркадия Петровича, стояла японская видеодвойка. На экране замелькали кадры из фильма Антониони «Затмение». Молодой Ален Делон играл на Бирже, а Моника Витти страдала от непонимания и одиночества… Аркадий Петрович же, после ухода Киры Владимировны, тоже тихонечко задремал.

— Здравствуйте, Аркадий Петрович, — бодро поприветствовал юриста Брижинский, вошедший в помещение вместе с Легатом.

Аркадий Петрович окинул вошедших сонными взглядом.

— Я же просил вас не спать днем! — строго сказал Брижинский. — Вы же этак скоро в свинтуса превратитесь!

— А кто же я есть? — Аркадий Петрович печально улыбнулся. — Жрать постоянно хочется, а мыслей — никаких. Жрать, да спать… — Аркадий Петрович усилием воли попытался выключить видеозапись, но управляемому его мыслями манипулятору это удалось сделать лишь с третьей попытки.

— Поздравляю, Аркадий Петрович, — серьезным тоном сказал Лемихов. — Вы делаете большие успехи.

— Издеваетесь? — Аркадий Петрович с укоризной взглянул на хирурга. — Если так и дальше пойдет, скоро совсем отупею. И превращусь, черт его знает во что…

— Аркадий Петрович, а ведь Аркашенька ваш растет не по дням, а по часам, — попытался успокоить юриста Легат. — Если так пойдет, то скоро пришьём мы вашу головушку на его юное тело. И станете вы снова юношей стройным, со взором пылающим…

— Мальчиком, вы хотели сказать, — ехидно поправил хирурга юрист.

— Юношей, Аркадий Петрович! Юношей!.. Вы забываете про акселерацию… И тогда вы сможете убедиться, что не зря вложили денежки в наше дело и помогали нам в своем долбаном «Фениксе».

— Кстати, эту девушку… Ингу, нашли? — спросил Аркадий Петрович.

— Нет пока, — ответил Легат. — Но будьте спокойны, Никита передавал, что снова напал на её след…

— А вкусненького ничего не принесли? — после короткой паузы спросил юрист. — По-моему, пора перекусить…

— Хорошо, я распоряжусь, — вздохнув, пообещал Тима. — Но вы постарайтесь все-таки сдерживаться. Вы же знаете про всякие там отложения холестерина в сосудах головного мозга…

— Так нам к холестерину не привыкать, — грустно сказал Аркадий Петрович. — К тому же ваша техника так всё переработает, что подлинного удовольствия от вкусной пищи я почти и не получу. Но вы все-таки распорядитесь…

7. Второй корпус

После завершения обхода, Брижинский провел Легата в небольшое полутемное помещение.

— Ещё один сюрприз… — объявил Тимофей Михайлович и жестом иллюзиониста откинул черную штору перед резервуаром, в котором была закреплена в специальной арматуре… голова молодой женщины. Шея женщины была охвачена широким металлическим обручем, от которого к стоящей рядом системе жизнеобеспечения ветвились многочисленные провода и шланги.

— Алла Кононенко? — приглядевшись, спросил Легат.

— Она самая… После того, как родила вашего последнего донора и попыталась покончить с собой, мы готовим ее голову к пересадке на её новое тело. Мы растим его по новейшей ускоренной, методике…

— А ведь мы с этой Аллой едва не прокололись, — сказал Легат. — Кто мог знать, что её мать знакома с этим самым Широковым…

— Широков? — переспросил Брижинский. — Кто это такой?

— Не хочу забивать вам голову посторонними проблемами… — Легат вздохнул. — Ваше дело, Тимофей Михайлович, — наука…

— И все-таки… — полюбопытствовал Брижинский.

— Есть, оказывается, такое хитрая фирма… — Легат мрачно усмехнулся. — На первый взгляд, обычная охранная фирма, а на самом деле, как выяснилось, — секретное подразделение ФСБ. Во главе его и стоит этот самый Широков… И наш Аркадий едва не сдал нас этому бывшему полковнику КГБ. Хорошо, что мы у них успели наших жучков поселить. Они даже на одежде Аркаши гнездились. Ну, а когда мы разобрались, кто этого Широкова на нас наводит, мы Аркашу приперли к стенке и дали понять, что дни его вовсе не сочтены, если он с нами будет по-прежнему честно сотрудничать… Он ведь решил перед смертью душу к встрече с Господом готовить. Даже навел Широкова на одно из наших захоронений, где его сотрудники нашли тело Аллы Кононенко. Якобы ему, то есть Аркадию, это место экстрасенс подсказал. Хорошо, что вы его голову вовремя подключили к системе жизнеобеспечения, не то он еще и не таких дров наломал бы!..

— Вряд ли Аркадий до нового туловища дотянет… — Брижинский вздохнул. — Тупеет почему-то наш юрист… Что-то мы, видимо, пока не доработали…

— Законопроект успеет подготовить?

— С каждым днем диктует все меньше… — Брижинский аккуратно задёрнул шторку перед головой Аллы Кононенко. — Она у нас пока в полусонном состоянии находится, эта Алла. Чтобы толком не осознала своего нового положения. Мало ли что может произойти с её психикой от такого шока…

— Только меня, то есть мою голову, не надо вот так вот… — Легат кивнул в сторону головы Аллы Кононенко. — В случае чего, если мне кирдык придёт, лучше, уж сразу…

— Пойдемте в мой кабинет, — Брижинский постарался деликатно сменить тему разговора. — Лемихов хочет вашу печень посмотреть…

— Чего её смотреть-то? — Легат поморщился. — Похоже, каюк мне… Достали меня боли так, что сил больше нет, терпеть! Если так будет продолжаться…

— Не дадим, Олег Николаевич! — энергично возразил Брижинский. — Вы же видели наших подопытных!.. У Василия, между прочим, не только печень, но и почки новые… А как он водочку хлещет, видали?

— Я их все время путаю, бомжей ваших… — выйдя из мрачного помещения, Легат закурил.

— А вот это вы зря, Олег Николаевич… — заметил Брижинский. — Курить в вашем положении, мягко говоря, нежелательно.

— Поздно пить Боржоми, когда почки отвалились, — Легат глубоко затянулся ароматным дымом дорогой сигареты. — Ты лучше давай про бомжей ваших…

— Василий — это тот, что постарше, — пояснил Брижинский. — Когда его пятнадцать лет назад подобрали, документов при нем не было, но уверяю, — ему было не меньше пятидесяти. Типичный бомж-алканавт. Без нас он давно бы уже пребывал в лучшем мире. Полгода назад мы ему печень от его донора пересадили, и он теперь прямо-таки расцвел!..

— Гуманисты, вашу мать, — Легат зловеще ухмыльнулся. — Вы мне лучше объясните, как эта пигалица, племянница Киселева, такие фортеля выкидывать умудряется?! Не хотел при Аркаше говорить, но она ведь опять ускользнула от наших людей!

— Эта область науки только начинает развиваться, — вводя Легата в свой кабинет, сказал Брижинский. — Я имею в виду настоящую экстрасенсорику, а не ту галиматью, которой потчуют население страны с экранов дебилизаторов. Несколько лет назад в печать просочились сведения о «гормоне экстрасенсорного восприятия». Его разрабатывали в Восточно-Сибирском центре эндокринологии. Этот гормон позволяет читать мысли собеседника и даже предугадывать события… — Брижинский вытащил из книжного шкафа пухлую папку и положил перед Легатом. — Вообще-то о соме, как о магическом снадобье, раскрывающем скрытые возможности человеческой психики, знали еще древние. Так вот сомавазин, так называется этот гормон, позволяет дистанционно ставить медицинские диагнозы, находить под землей воду, клады, полезные ископаемые… Правда время его действия не превышает нескольких минут, поскольку в человеческом организме этот гормон крайне неустойчив…

— Я не просил лекцию! — прервал Брижинского Легат. — Ты про эту… ныряльщицу говори…

— Конкретно про неё я ничего сказать-то и не могу… Возможно, у ее прототипа имелись скрытые наследственные способности. Кроме того, в эмбриональном состоянии она подверглась облучению. Во время Чернобыля. Имели место мутации… Ну, а Виктор Киселев как мог боролся с этими мутациями…

— Не тяни, конкретней давай, — вновь перебил Брижинского Легат.

— Сомавазин вырабатывается эпифизом головного мозга, — продолжил Брижинский. — Это тот самый «третий глаз», столь популярный на Востоке и в среде наших доморощенных эзотериков. При определенных условиях функции эпифиза, может взять на себя гипофиз, или даже щитовидная железа, которая у Инги была весьма увеличена, в связи с облучением… Она ведь и потому ещё ожерелье свое носит, чтобы скрыть шрам. У нее еще в подростковом возрасте щитовидку оперировали…

— Ладно, достаточно, — Легат раздражённо махнул рукой. — Как там мои Олежки?

— Олег Второй пока еще простужен, и лежит в изоляторе, который на карантине. У него — банальный грипп. А мы ведь очень бережемся от эпидемий…

— Ну, тогда давай Олега Первого…

Брижинский связался с Главным Корпусом, и через несколько минут в кабинет привели симпатичного парня. На вид ему было лет семнадцать.

— Мы уже достаточно притормозили метаболические процессы в его организме, — сообщил Брижинский. — Чтобы вы, Олег Николаевич, в дальнейшем, старели как можно медленнее. Поэтому он сейчас растет, как самый обычный человек…

— По-моему, в его года я хилее был… — неуверенно сказал Легат.

— Естественно! — оживился Тима. — Наш девиз — здоровье, через труд и спорт! Расскажи, чем вчера занимался, — приказал донору Тима и игриво подмигнул Легату.

— Плохо помню. Хочу есть. Люблю вкусную пищу. Еще хочу женщину. Молодую… И красивую… Хочу пищу и женщину. Недавно целовал Леночку…

— А вчера кого целовал? — прервал Легат своего молодого донора.

— Плохо помню. Было хорошо.

— А ты помнишь, что ты сегодня ел? — строго спросил Легат.

— Утром пил компот. И ел булочку с повидлом. Потом ел морковный и яблочный салаты. Потом — подметал двор. Устал. А в обед ел борщ с двумя большими кусками мяса. Было вкусно. А потом мы ели бананы и ананасы. Тоже вкусно. Потом я два раза покакал. Второй раз каки были жиже. Но в животе стало хорошо…

— Хватит про каки, — прервал донора Легат. — Что еще помнишь?

— Потом я спал. С Леночкой. Она пришла с Милой. Мила уснула. Я гладил Леночку. У нее гладкая кожа. И попа красивая. И сиси красивые. Она меня целовала. Потом я всунул свою писю в Леночку. Было хорошо. Потом мы спали. Потом я целовал Леночку и снова было хорошо. …

— Он может сменить эту тему? — поинтересовался Легат, взглянув на Брижинского. — Что-то я не припомню, чтобы я в его возрасте так сексом интересовался…

— Значит, этот интерес был у вас подавлен воспитанием и условностями того времени, — пояснил Брижинский. — Но при всех этих внешних факторах он сохранялся в латентной форме, А у вашего донора, как и положено, доминируют базовые инстинкты. У нас, ну, как бы нормальных людей, они подчас вытесняются другими интересами и сублимируются. Часто проблемы всякие так достают, что не до того…

— Ладно, говори, что было дальше, — обратился Легат к донору.

— Потом проснулась Мила… — с готовностью продолжил свое повествование Олежка. — Она меня целовала. Я её тоже. Леночка спала. Потом я пробовал всунуть писю в Милу. Не получилось. С Леночкой было лучше… Потом я спал. Потом проснулась Леночка. Она целовала меня. Я сунул писю в Леночку. Получилось. Было хорошо…

— Все, баста! — не выдержал Легат. — Не могу больше это слышать!..

— Спасибо, Олежка, — сказал Брижинский. — Иди к своей Леночке. Она тебя, наверное, заждалась. Хотя погоди. Может быть, у дяди вопросы есть?

— Телка-то хоть стоящая? — спросил Легат Брижинского. — Я имею в виду эту… его Леночку…

— Ей пятнадцать лет, а выглядит на все восемнадцать. Это клон Елены Мефодьевны.

— Жены Карловича?! — не поверил Легат.

— Именно… Красивая, кстати… И до безумия любит заниматься сексом. Приходиться даже ограничивать. Ведь всё полезно в меру…

— А кто у нас на сегодня? — Легат взял из рук Брижинского пачку фотографий. На них были запечатлены обнаженные девушки. — Кстати, которая из них Леночка?

— Вот… — Брижинский выбрал пару снимков и протянул Легату.

— Неужели у меня был подобный вкус? — Легат брезгливо швырнул фотографии на стол.

— Я же говорю: они руководствуются базовыми животными инстинктами. И это, по большому счету, замечательно, — Брижинский довольно потёр руки. — Если так дальше пойдет — никакая экспертиза нам не страшна. Ведь у нашего Олежки работают лишь голые инстинкты. Практически, — это животное, с внешностью человека, умеющее немного говорить. Правда, любая собака больше бы сказала, если бы умела…

— Бедный Олежка, — Легат обошел стоящего перед ним парня. — За всё приходится платить…

— Да… хорош, красавчик… — Брижинский подергал Олега Первого за щеку и хлопнул по заднице.

Легат недовольно поморщился. Какой-никакой, хоть и доведенный до полной дебильности, но это был, можно сказать, его сын. Потому и коробила криминального босса фамильярность, с которой биолог обращался с его молодым донором.

— А Милку покажь, — сказал Легат, чтобы замять неприятные мысли.

— Прошу! — Брижинский протянул Легату несколько фотографий обнажённой девушки, отснятой в весьма раскованных позах.

— А она — ничего… — проговорил Легат, внимательно разглядывая снимки. — Не понимаю, почему этот оболтус предпочёл ту корову?

— Вообще-то, обычно с годами у мужиков проявляется склонность к пышным формам, — вкрадчиво сказал Тима. — Ведь вы у нас — не совсем типичный мужчина. Эстет, можно сказать…

— Ладно, кончай мозг пудрить, давай эту Милку. Сколько ей натикало?

— Пятнадцать… Мы этот дубль тоже по ускоренной методе выращивали. Еще до донора Аллы Кононенко…

— А чей она донор?

— Это конфиденциальная информация…

— От меня здесь нет секретов, — строго напомнил Легат. — Понял, или ещё раз объяснить?

— Понял… — Брижинский потупил взор, словно школьник. — Она клон Пыловой…

— Что еще за Пылова?

— Фаворитка Карловича. Он для нее два дубля заказал…

— Ага, значит у нас с Карловичем сходные вкусы… — Легат усмехнулся. — А сколько его любовнице? Я имею в виду оригинал.

— Тридцать пять… Но в последнее время для любовных утех Карлович чаще предпочитает её доноров… Кстати, у нас есть и донор Елены Мефодьевны, его супруги. Ей четырнадцать лет. Так сказать, «Леночка — дубль второй»… Выглядит лет на семнадцать…

— Семнадцать говоришь?.. — Легат задумался. — Трахается?

— Пару недель назад девственность потеряла…

— С кем?

— С младшим донором Карловича. Ему пятнадцать, но выглядит настоящим женихом. Мы его зовем Василием Третьим.

— И у них тоже любовь?

— Мы стараемся, чтобы никто ни на ком особо не зацикливался. Тем более, что Карлович все чаще на сердце жалуется. А у его второго донора, у Василия Второго, сердчишко пошаливает. Так что придется скорее всего у Третьего Васи изымать. Мы с ним уже кое-какие мероприятия проводим. Профилактические, так сказать…

— А почему не у Васи Первого?

— Его из-за печени Карловича пришлось забить. Ещё в прошлом году. Заодно и селезенку старому хрычу заменили.

— Живодеры… — с непонятной интонацией сказал Легат. — Ладно. Давай сюда обоих Милок…

— А Милка всего одна осталась… Старшую на желудок пустили. У Пыловой рак тогда вроде бы обнаружили. Ну, и пришлось забить девчонку… Пылова очень торопила, боялась, что метастазы пойдут. А потом выяснилось, что диагноз ошибочный: опухоль оказалась доброкачественной!

— А девчонку, значит убили? — Легат вновь взял фотографии Милки и некоторое время внимательно рассматривал их.

— Хороша? — спросил Брижинский, заглянув через плечо Легата.

— А снимки той, убитой сохранились?

— Так она внешне, мало отличалась от младшей! У них всего год разницы был.

— Ну, и терминология… — недовольно проворчал Легат. — Забили…

— Понимаю… — Брижинский виновато потупился. — Просто так легче. Если их за полноценных людей считать, кошмары по ночам замучают. «И мальчики кровавые», так сказать… Кстати, у Евгения Львовича, психолога нашего, идея появилась. Он предлагает отрезать у младенцев языки. Чтобы речь вообще не развивалась. Тогда, уровень интеллекта еще понизится…

— Ладно, пойду я… — Легат тяжело поднялся из кресла и, стараясь не смотреть на своего донора, направился к двери.

— А девочек не надо? — растерялся Брижинский.

— Не надо… — Легат, не оборачиваясь, вышел.

— Можно я к Леночке пойду? — жалобно попросился Олег Первый.

— Иди, Олежка, — Брижинский тяжело вздохнул. — И старайся не попадаться мне на глаза. Понял?

— Понял!.. — Олежка счастливо заулыбался и довольный выскочил в сад, где его поджидали простые подвижные игры, вкусная еда, а главное — столько друзей и подруг. И еще много-много самого безоблачного счастья, о котором любому смертному можно было только мечтать…

8. Послание

Брижинский готовился к операции, когда к нему в кабинет явились Никита с Федей, держащим в неуклюжих обезьяньих руках автомат. За ними въехал огромный агрегат жизнеобеспечения с головой Аркадия Петровича.

— Все отменяется, — заявил Никита, вытаскивая из кармана «Макаров». — Располагайтесь удобнее, Аркадий Петрович. А ты, Федя, обожди в коридоре. Можешь пока с девочками поиграть. Во второй палате две с насморком лежат…

Когда вооруженный автоматом обезьяночеловек исчез за дверью, Аркадий Петрович откашливался, что-то не совсем ладилось в месте стыка его трахеи с искусственными легкими.

— Операция отменяется, — повторил Никита, когда дверь за Федей захлопнулась. — И вообще прикрывается наша лавочка. Отныне наши пациенты будут содержаться наравне с их донорами, а Клиника становится психушкой…

— Ты соображаешь, что говоришь?! — дрожащим голосом спросил Брижинский. — Если до Легата дойдет…

— Я-то, как раз, и представляю… — Никита вытащил из кармана диск и, вставил в комп…

«Я говорю в трезвом уме и здравой памяти, — негромко говорил Легат. На экране монитора он был едва различим, поскольку сидел в полумраке. — Это мое завещание. Да, я хочу умереть, коль уж так на роду моём написано. Не хочу уподобляться Фаусту, уступившему искусам Мефистофеля. Я, к счастью, не Фауст, а Брижинский — не Мефистофель. Хотя ситуация похожа… — Легат помолчал. — Лучше уйду из жизни сейчас, чем буду потом неизвестно сколько лет мучиться терзаниями совести. Я не хочу, чтобы мои Олежки погибли. Меня все равно вгонят в гроб мысли о том, что убиты, фактически, мои дети, невинные создания. И всё для того, чтобы я мог продолжать свою никчемную жизнь. В моей смерти прошу никого не винить…»

— Ерунда какая-то… — пробормотал Брижинский и выключил компьютер. — Свихнулся он что ли?!

— Я тоже так думаю, — Никита спрятал оружие в кобуру. — Он в последнее время боль мощными наркотиками глушил. Потому у него крыша и поехала. — Никита взъерошил волосы на голове задремавшего юриста. — Не спите, Аркадий Петрович!

— Не сплю, не сплю… — Аркадий Петрович зевнул. — Кстати, я чего-то подобного от Легата ожидал…

— Я, признаться, тоже, — согласился Никита. — Потому и мобилизовал все свое терпение.

— Думаю, перед операцией его охватил элементарный страх, — задумчиво проговорил Брижинский. — А на нервной почве обострились боли. И чтобы заглушить их, он принял смертельную дозу…

— А ведь я не раз мог его прикончить, — Никита уселся на диван, рядом с юристом. — Но к чему грех на душу брать, когда он сам к этому шел?.. Уж, больно много он нагрешил, потому совесть его и замучила…

— Ладно, хватит о высоких материях, — перебил его Брижинский и повернулся к Аркадию Петровичу. — Вы закончили юридическое обоснование донорства? Сколько мы еще будем находиться в подполье?! Вон в Англии уже приняли закон, разрешающий работы по клонированию человеческих эмбрионов!..

— Я почти закончил… — Аркадий Петрович зевнул и почесал манипулятором затылок. — Только мелочи кое-какие остались.

— Вы уж форсируйте, Аркадий Петрович, — ласково сказал Никита. — В Думе уже заждались…

— А что делать с донорами Легата? — спросил после паузы Брижинский. — Ведь, кроме как быть донорами для Олега Николаевича, они ни на что не годны…

— Ликвидировать, — спокойно ответил Никита. — Теперь они нам точно не понадобятся…

Эпилог-1.