На все время Игр Бюро Погоды оказало нам любезность. Воздух был прохладен, свеж и звонок. Над темными зданиями университетского городка большой желтой тыквой поднималась полная луна. Мне подумалось, что там, за городом, поля и леса Среднего Запада.
Там пахнет мокрой землей и струится туман. И волчья составляющая моей натуры захотела бежать отсюда и оказаться там, и гоняться за кроликами. Но по-настоящему тренированный оборотень может контролировать свои рефлексы, и поляризованный свет вызывает у него не более, чем приятную нервную почесуху.
Что касается меня, импульс скоро угас в унылых раздумьях. Джинни, любимая! Если бы она оказалась сейчас рядом! Вот она идет, поднятое навстречу ветру лицо, на длинных волосах рыжий узор изморози… Да, единственная моя спутница — нелегальная фляга в заднем кармане. Какого дьявола я вообще явился на эти игры?
Миновав Дом союза «Тма Каф Самет», я обнаружил, что нахожусь уже на территории университетского городка. Трисмегистовский университет был основан, когда уже родилась современная наука, и сей факт был отражен в его планировке. Самые большие здания принадлежали факультету языкознания — потому, что экзотические языки необходимы при создании более мощных, чем обычные, заклинаний. Вот почему сюда приезжает так много студентов из Африки, Азии — чтобы изучить «американский сдвиг».
Но есть здесь и два здания английского языка — искусствоведческий колледж и колледж инженерного стихосложения. Поблизости — здание Торбантропологического факультета, где всегда демонстрируются интересные выставки, посвященные иностранной технике. В этом месяце — техника эскимосов, в честь приезда шамана антекоков, доктора Айип-галака. В стороне — заботливо окруженный оградой факультет зоологии. Забор потому, что там помещены длинноногие и длиннорукие бестии.
Они вряд ли могут быть названы приятными соседями. Медицинский факультет обзавелся великолепным новым исследовательским центром — дар Фонда Рокфеллера. Из этого центра уже вышли такие изумительные изобретения, как поляроидные фильтрующие линзы, которые дают возможность тем, кто поражен дурным глазом, вести нормальный образ жизни.
И это только начало!
Юридический факультет казался безлюдным. Юристы всегда работают в ином мире.
Я пересек бульвар, миновал маленькое мрачное здание корпуса физических наук. Меня поприветствовал доктор Грисволд. Он медленно спускался вниз по ступенькам — маленький, высохший человек с козлиной бородкой и веселыми голубыми глазами. В блеске этих глаз, в их глубине таилось смешанное с болью недоумение. Он походил на ребенка, который никак не может до конца понять, почему никто, кроме него, не интересуется игрушками.
— А, мистер Матучек, — сказал он. — Пришли поприсутствовать при Игре?
Я кивнул (не особенно любезно). Но мы шли вместе, и мне пришлось быть вежливым. Но для того, чтобы подлизаться на всякий случай. Он вел у меня занятия по физике и химии, но это как раз пустяки. Мне просто не хотелось обижать этого милого и одинокого старого чудака.
— Я тоже, — продолжил он. — Насколько понимаю, организаторы что-то задумали. Впервые будет нечто захватывающее.
— Вот как?
Он дернул головой и по-птичьи посмотрел на меня:
— Есть ли у вас какие-нибудь затруднения, мистер Матучек… Если в моих силах помочь вам… Знайте, что я сделаю все — что в моих силах.
— Все прекрасно, — соврал я. — Во всяком случае, благодарю вас, сэр.
— Человеку зрелого возраста нелегко вернуться к учебе. Да еще когда его окружают хихикающие юнцы. Я не забываю, как вы помогли мне в этом… м-м… инциденте в прошлом месяце. Поверьте, я вам очень благодарен.
— О, пустяки, черт возьми. Я здесь, чтобы получить образование.
Мне не хотелось перекладывать груз своих забот на его плечи. У него был достаточный запас своих собственных.
Грисволд вздохнул. Очевидно, он чувствовал мою отчужденность.
— Я часто ощущаю себя таким беспомощным, — сказал он.
— Что вы, сэр, — ответил я со старательной искренностью. — Как стала бы в Мидгарде[12] алхимия практической наукой, не основывайся она с начала и до конца на ядерной физике? Ведь в противном случае алхимик мог бы неожиданно для себя получить смертоносный радиоактивный изотоп. Или вещество, которое уничтожило бы половину округа.
— Разумеется, разумеется. Вы прекрасно все понимаете. Вы все знаете о нашем мире. Во всяком случае, больше чем я. Но, студенты… ладно, думаю, что это естественно. Им хочется, чтобы сказал несколько слов, сделал несколько пассов и получил то, чего желаешь. Именно таким образом. Не докучая себе ни изучением санскритской грамматики, ни периодической таблицы. Они не понимают, что никогда нельзя получить чего-то из ничего.
— Поймут. Они повзрослеют.
— Даже администрация в этом университете просто не понимает потребности физической науки. Как раз сейчас в Калифорнийском университете установлен философский камень на биллион вольт. А здесь… — Грисволд пожал плечами. — Извините меня. Жалость к себе вызывает только презрение.
Мы вышли к стадиону. Я отдал свой билет, но отказался от очков ночного видения. У меня сохранилось колдовское зрение, полученное во время базисного облучения. Мое место оказалось на тридцатом ряду между студенточкой с мордочкой первокурсницы и старшекурсником. Мимо проплыл одушевленный лоток, и я купил горячих сосисок и взял напрокат хрустальный шар. Но шар мне нужен был не для того, чтобы в деталях видеть игру. Я пробормотал над ним, заглянул внутрь и увидел Джинни.
Она сидела напротив меня, на пятидесятом ряду. На коленях у нее покоился черный Свертальф. Вызывающие красные волосы Вирджинии выделялись ярким пятном на бесцветном фоне окружающей ее толпы. Это колдовство, эта ее особая магия была чем-то более древним и более сильным чем Искусство, но и в нем Джинни была искушена.
Ее отделяло от меня поле, в руках у меня был всего лишь дешевый стеклянный прибор, и все же сердце мое екнуло. В эту ночь с ней был доктор Алам Аберкромби, ассистент-профессор сравнительной магии: гладкий, красивый блондин, светский лев. Он крутился вокруг Джинни изо всех сил. А я исходил дымом…
Думаю, что Свертальф ставил свои моральные качества не выше, чем Аберкромби. У меня были все намерения хранить Джинни верность, но… Узкая улочка, ты ставишь на стоянку метлу, и к тебе прижимается хорошенькая девушка. В этом случае желтые круглые глаза, сверкающие с ближайшего дерева, как-то связывают и окончательно отрезвляют. Я скоро сдался, и посвящал вечера учебе или пил пиво.
О-хо-хо. Я плотнее запахнул плащ, под свежим ветром меня пробрала дрожь. В воздухе пахло какой-то бедой.
«Вероятно, — подумал я, — во всем виновато мое скверное настроение»…
И все же я чуял — в недалеком будущем быть беде.
От воплей старшекурсников чуть не лопнули барабанные перепонки. В лунном свете показались команды — «Трисмегистские грифоны» и «Чародеи Альберта Великого». Глубокие старики недовольны тем, что в командах так много измученных образованием очкастых коротышек. Такие игроки кажутся им бесполезными в американском футболе. Вероятно, до эпохи магии команды комплектовались из динозавров. Но, разумеется, неотъемлемая и основная составляющая искусства — интеллект, и он придает спорту характерную окраску.
В этой игре были интересные моменты. «Чародеи» взлетели над землей, и их защитник превратился в пеликана. Душанович, в образе кондора, закогтил его на нашей двадцатке. Андриевский был лучшим в линии оленей-оборотней (он входил в большую десятку). Он держал их так, что мяч дважды оказывался вне игры.
На третий раз мячом завладел Плисудский, тут же превратившийся в кенгуру. Его игра была изумительной. Как он увернулся от игрока, пытавшегося отобрать мяч! (Малый был в шапке-невидимке, но можно было наблюдать за ним по отпечаткам его ног, как он несся вперед). И отпасовал мяч Мстиславу.
«Чародеи» опустились пониже, они ожидали, что Мстислав превратится в ворона, чтобы забить мяч с поля. Но это было, как гром среди ясного неба, когда он превратился в… свинью. В жирного борова. (Естественно, это были мелкие превращения, быстрый жест и игрок превращается в заранее намеченное животное. Там не использовались те великие и страшные слова, которые мне, бывало, приходилось слышать в предрассветной мгле).
Чуть позднее явная грубость с нашей стороны стоила нам пятьдесят ярдов. Доминго случайно наступил на афишу, которую ветер занес на поле, и проехался по именам «Чародеев». Но большого ущерба наши не потерпели, а «Чародеи» получили точно такой же пенальти, когда Троссона в азарте вынесли с поля, да еще метнули вслед молнию.
К концу первого периода счет был 13: 6 в пользу «Трисмегистских грифонов», и толпа чуть не разнесла от восторга скамейки.
Я надвинул шляпу на лоб, бросил на старшекурсника нелюбезный взгляд и уставился в кристалл. Джинни проявляла больше энтузиазма, чем я. Она подпрыгивала и вопила, и, казалось, не замечала, что Аберкромби своей лапой обнял ее. Или, может, это у нее не вызывало протеста? Я обиделся и надолго приложился к фляге.
На поле высыпали ликующие люди, им понадобилось устроить парад. Дудя и барабаня, совершая в воздухе сложные, тщательно продуманные эволюции своими инструментами, они двинулись традиционным маршем туда, где ждала их Королева Красоты студенческого городка. Я сказал себе, это не менее традиционно, чтобы она встречала их верхом на единороге. Но, по некоторым причинам, данный номер был в этом году опущен.
Волосы поднялись у меня на затылке дыбом. Я ощутил слепой инстинктивный позыв поменять кожу на шкуру. Едва успел вовремя заставить себя остаться человеком и упал на сидение, обливаясь холодным потом. В воздухе вдруг отчетливо завоняло опасностью. Неужели никто больше не ощущал этого?
В поисках источника опасности я сфокусировал кристалл на скандирующей команде, краем сознания я смутно услышал приветственные выкрики:
АЛЕФ, БАТ, ДАЛЕТ, ХИ, ВА!