Она щелкнула пальцами и платье исчезло. Не то, чтобы это что-то сильно изменило, разве что морально. Но мораль тогда как-то казалась не относящейся к делу.
— А теперь иди ко мне, дорогой мой. Мой волк, мой первый в жизни «лоупгароу»… Не надо бы тратить так много времени на женщину, но я предчувствую так много нового, такое счастье. Иди ко мне!
Она снова бросилась мне на грудь.
Не могу сказать точно, что заставило меня ответить на ее поцелуй. Это было так, будто вокруг закружил окрашенный розовым вихрь.
— Каким-то образом мне удалось собрать остатки своей воли:
— Нет! У меня есть жена! В смехе Сибелиты послышались неприятные нотки: — Ха-ха! Как полагаешь, чем изволит быть занятым Амарис с того момента, как ты оставил свою девку одну?
Я издал какой-то короткий, полувизгливый звук.
— Это уже прошло, — мурлыкала Сибелита, — и что сделано, то сделано. Не порицай свою жену. Она всего лишь смертная. Можешь ли ты возвыситься над своим состоянием смертного?
Передо мной на минуту мелькнуло видение Ада. Затем, едва сознавая, что происходит, я резко привлек Сибелиту к себе. Целуя, я легонько укусил ее губу и почувствовал вкус демонской крови.
— Пойдем… — напевала она. — Мой любимый, отнеси меня в башню.
Я поднял ее и пошел через двор.
— Стив! — крик Джинни воткнулся в меня, словно нож.
Я выронил свою ношу. Сибелита шлепнулась на землю своим прекрасным задом и выпалила несколько весьма неприличных слов. Я изумленно уставился на Джинни. Она лежала, свесившись, на парившем над разрушенными воротами персидском ковре. Рыжие волосы ниспадали в беспорядке на голые колени. И хотя я знал, что она для меня потеряна (ибо ее отнял Амарис и прежнего между нами уже никогда не будет) мне стало ясно: кроме Джинни мне никого не нужно.
Сибелита поднялась. Она была совсем белая в лунном свете. Я более не желал ее. Пошла она к черту!
Она презрительно усмехнулась Джинни, повернулась к ней спиной и раскрыла мне свои объятия, сказав:
— Защищайся!
Я превратился в волка.
Сибелита уклонилась от моего выпада. Я снова услышал доносившийся, будто из другого мира, крик Джинни. Все мое внимание было привлечено к инкубу. Тело Сибелиты задрожало, посерело, и она тоже превратилась в волка. Она бесстыдно улыбнулась мне. Аромат самки ударил меня, словно дубиной.
Я не дал ей времени на попытку и вцепился ей в глотку. Мы покатились, сплелись в драке. Она была сильна, подвижна, упорна, но не тренирована в тонкостях рукопашного боя оборотней. Я, превращаясь в зверя, все равно владею приемами дзю-до. Я поднырнул под ее челюсти и сомкнул зубы там, где намеревался.
Кровь дьявола была сладка и отвратительна на вкус. Теперь она уже не могла возбудить мои желания. Слишком сильна была овладевшая мною любовь к жене. И ненависть к существу, с которым я сражался. И, если бы вы предпочитали современную терминологию, в моих железах накопилось достаточно тестостерона и адреналина, чтобы подавить все остальные, содержащиеся в ней гормоны. Я убил ее.
В последний миг я услышал, но не с помощью слуха, пронзительный вопль демона.
Грязный дух! Я почувствовал, не нервами, как взвихрилось пространство, когда демон пытался сопротивляться изменению предингеровской математической формулы и формы функции, вылетая в породивший его нижний континуум, и оставляя в этом мире лишь массу обмена.
Быстро и безжалостно действовали мои клыки. Тело погибло, и не обладающий душой демон исчез.
Я лег возле трупа волчицы. Я задыхался. Тело страшно корчилось. Менялась последовательность: волчица, женщина, мужчина, хвостатый и рогатый сатаноид.
Когда исчезли последние связующие силы, она задымилась и превратилась в клуб пара.
Медленно, шаг за шагом, возвращался мой, изодранный в клочья разум. Я лежал на коленях моей дорогой Джинни. Наверху дружелюбно мерцали звезды, и на нас лился прохладный лунный свет, и замок был ни чем иным, как грудой камней.
Я снова превратился в человека и обнял ее.
— Все хорошо, любимая, — выдохнул я. — Все хорошо. Я прикончил ее. Теперь я убью Амариса.
— Что?! — ее мокрое лицо оторвалось от моей груди, коснулось моих губ. — Разве ты не знаешь? Ты же убил!
— А?
— Ну да. Мои познания частично вернулись ко мне… после твоего ухода, — она прерывисто вздохнула, — Инкубы и сукубы — это одно и тоже. Они меняют свой пол, когда это требуется. Амарис и эта шлюха — одно и то же.
— Ты хочешь сказать, она не… он не… — я испустил вопль, который наверняка зарегистрировал сейсмограф в Байя-Калифорнии.
Этот вопль — самая благодарственная молитва, которую я когда-либо возносил Богу.
Не то чтобы я не был готов простить свою любимую. Я ведь на себе испытал мощь демона. Но когда я узнал, что прощать-то ее не за что, у меня словно гора с плеч свалилась.
— Стив! — воскликнула Джинни. — Я тоже люблю тебя, но у меня не железные ребра…
Я вскочил на ноги.
— Мы прошли через это, — сам себе не веря, шептал я. — Мы действительно прошли через это. Мы действительно выиграли.
— О чем ты? — спросила она. Спросила по-прежнему робко, но глаза ее уже сняли светом.
— Что ж, — сказал я, — думаю, что мы получили хороший урок смирения. Теперь мы знаем собственное подсознание куда лучше, чем знает его обычный человек.
Мгновенный озноб пронзил меня. Я подумал, что никогда обычный человек не оказался бы так близко к гибели, как мы. На вторую ночь свадьбы! Но и сами по себе мы могли бы оказаться на краю гибели. Нам противостояло нечто большее, чем притязание мелкого демона. Не случайно мы оказались в его логовище. Кто-то хотел нас уничтожить.
Теперь я полагаю, что Сила, желающая погубить нас, тогда еще лишь наблюдала. Она не могла сама нанести удар. Никого, кто бы смог попытаться снова совратить нас, поблизости не было. И во всяком случае мы были здорово настроены против таких целей. Враг не мог вновь использовать глубоко кроющиеся в нас ревность и подозрение. И не мог натравить нас друг на друга. И от подозрений и ревности мы были свободны, как никто никогда из смертных. Мы очистились от них.
Но враг был терпелив и хитер, он выволок наружу все еще оставшееся в нас зло… И освободимся ли мы от тоски и боли? Или он не оставит нас в покос?
Не знаю. Но знаю, что внезапно мне открылись великолепные ночи, и что меня захлестнула, не оставившая места ни для чего другого, волна любви к Джинни. А когда много дней спустя мне вспомнилось то, что произошло на высившемся над морем утесе, это воспоминание было таким же смутным, как и все предыдущее, и я отделался от него, решив небрежно и в шутку: забавно, что получив по башке, я всегда вижу одну и ту же галлюцинацию.
— В итоге, любимая, я узнал, как велика твоя тревога за меня. Ты последовала сюда за мной, не зная, что может произойти… Когда я сказал, чтобы ты спасалась.
Она потерлась взъерошенной головой о мое плечо:
— И я узнала то же самое, Стив. Я рада.
Мы ступили на ковер.
— Домой, Джеймс, — сказал я.
И когда Джеймс взмыл в воздух, помолчав, добавил:
— Подозреваю, что ты смертельно устала.
— Ну, не особенно. Я еще слишком взвинчена… Нет, черт возьми, слишком счастлива…
Она сжала мне руку:
— Но ты, любимый мой, бедный мой…
— Я чувствую себя прекрасно, — ухмыльнулся я. — Завтра можем встать поздно. Выспимся.
— Мистер Матучек, о чем вы думаете?
— О том же, о чем и вы, миссис Матучек. Догадываюсь (в лучах луны плохо было видно), что она залилась румянцем.
— Понимаю, очень хорошо, сэр. Все вышло так, как мы это и предвидели…
17
Мы вернулись домой. На лето устроились на работу, и уволились, когда осенью вновь начались занятия. Ничего особенно серьезного, но, например, когда Джинни забеременела, нам пришлось продать ковер. За эти два года семейной жизни, с нами не происходило ничего захватывающего, когда мы оставались наедине.
А потом сиделка подвела меня к кровати, на которой лежала моя любимая. Ее всегда великолепного цвета лицо было сейчас белым от вынесенных страданий. Волосы огненным пламенем разбросаны по подушке, и хотя на глаза не опускались веки, никогда они еще не сияли таким ярким зеленым светом.
Я наклонился, поцеловал ее так нежно, как только мог.
— Эй, ты… — прошептала она.
— Как ты себя чувствуешь? — единственное, что пришло мне в голову.
— Прекрасно. — Она рассмеялась, а потом принялась меня рассматривать. — Но ты выглядишь так, будто вся эта чушь имеет под собой основания.
Действительно, многие акушеры, когда рождается ребенок, укладывают отца в постель. Но наш врач последовал наиболее распространенному мнению, что максимум симпатической помощи жене я оказываю, когда нотою в приемной. За последние месяцы я с таким остервенением учил все относящееся к этому вопросу, что стал чуть ли не специалистом. Первые роды для такой высокой и тонкой женщины, как Джинни, должны были быть трудными. Она восприняла это со своим обычным хладнокровием. В предсказании обратила внимание только на то место, где руны указывали пол ребенка, ибо только зная его, мы не опростоволосимся с выбором имени.
— Как тебе понравилась наша дочь? — спросила она.
— Она великолепна.
— Лжец, — она тихо рассмеялась, — еще не было на свете мужчины, не ужаснувшегося, когда ему сказали, что теперь он должен именоваться отцом сморщенного комка красной плоти, — ее рука потянулась к моей. — Но она еще станет красивой, Стив. Она такая беспомощная. Для нас она самая прекрасная на свете.
Я сказал себе, что не стоит орать прямо здесь, где в палате полно матерей.
Спасла меня своим вскриком нянька:
— Я думаю, вам лучше пока оставить вашу жену в покое, мистер Матучек. И доктор Акман предпочел бы, чтобы свидание закончилось. Ему пора идти домой.
Он ждал меня в помещении записи новорожденных. Я вошел, звуконепроницаемая дверь захлопнулась, и нянька запечатала ее, оттиснув на воске Звезду Давида. Это б