«Звонят, как на похоронах», — вздрогнул он.
Он успокоил себя мыслью, что на его похоронах никто не станет звонить в колокола.
Через минуту, словно из-под земли, донесся мрачный, монотонный голос, однообразное гнусавое бормотание, в котором время от времени отчетливо слышалась какая-либо строка из псалмов Давида.
На галерее раздался звук кованых сапог. В дверь его кельи постучали. Альберт вскочил с постели.
— Анастазия!..
Он глядел на нее с удивлением. Анастазия, которая вошла в келью, казалось, не имела ничего общего с той прежней Анастазией в белом одеянии монашки. Теперь она напоминала скорее женщину с поезда. В офицерских, с высокими голенищами сапогах, в свободной юбке, открывавшей колени, в кожаной летной куртке, из-под которой виден шерстяной свитер, и пистолет в кобуре на широком поясном ремне. Волосы, в беспорядке спадавшие на плечи, оттеняли ее лицо с белой кожей монашки, орлиный нос и небольшие, чуть тронутые помадой губы.
— Я вызвала вас по просьбе Рокиты. Он хотел бы выяснить, собираются ли наши английские друзья хоть немного помочь ему. Момент сейчас исключительный, вам, видимо, это отлично известно. Думаю, что поездка не доставила вам особенных затруднений.
Альберт нахмурился.
— Вы, вероятно, забыли, что я прибыл сюда, если так можно выразиться, инкогнито.
— О, не беспокойтесь. Все будет сохранено в абсолютной тайне, — ответила она с иронией.
— А кроме того…
— Кроме того? — подхватила она.
— Почему вы говорите: ему, Роките. Мне кажется, что помощь необходима прежде всего вам. Вы должны выехать за границу.
Она пожала плечами.
— Почему именно я, а не Рокита или кто-то из его людей?
— Потому что вы красивая женщина, — сказал он.
— Моя песенка спета!
— Его тоже.
Она вскочила разъяренная, со сжатыми кулаками. Заговорила быстро, почти истерично:
— До тех пор, пока он был сильный, одерживал победы, вы расхваливали его в своих радиопередачах и газетах. Потому что вам это было выгодно. Теперь же, когда он потерпел поражение, вы бросаете его на произвол судьбы. Теперь он для вас сделался обузой, так как утратил былую силу и нуждается в вашей помощи.
Альберт полез в карман за сигаретами. Его забавлял этот разговор.
— Вы, разумеется, правы, — произнес он, пуская дым колечками. — Но не следует забывать, что мы не чувствуем себя в долгу перед людьми, которые по отношению к нам не всегда сохраняли абсолютную лояльность. Я имею в виду особу Перкуна. Мне хорошо известны его приказы, в, которых он проклинал эмигрантскую «клику», якобы торгующую кровью его солдат. Он стремился к независимости. Ту же политику проводил сперва и Рокита. Только теперь, когда ему грозит окончательная гибель, он оглядывается на своих друзей. Впрочем, это не мое дело. Я прибыл сюда с иными целями. Разумеется, в Польше есть человек, который может помочь Роките. Я мог бы их связать.
— Вы сегодня же будете говорить с Рокитой.
— Здесь?
— Нет.
Она присела рядом с Альбертом, попросила сигарету.
Альберту хотелось поймать ее взгляд.
— Вы были женой Перкуна? Она вздрогнула.
— Нет. У него была жена и двое детей. Я же — только любовницей. И горжусь этим. Он был большим человеком, — она посмотрела прямо в глаза Альберту.
Он кивнул.
— Понимаю.
— Что вы понимаете?
— Так как вы не верите, что на вашем пути может встретиться человек, достойный Перкуна, вы удалились в монастырь.
Она презрительно передернула плечами.
— Вовсе нет. За мной охотятся, как за бешеной собакой, поэтому я и укрываюсь в монастыре.
— У них есть подробное описание ваших примет. Заместитель начальника уездного УБ Крыхняк цитировал мне его на память.
Она засмеялась.
— Крыхняк? Это же был один из самых преданных друзей Перкуна. Какая нелепая случайность, что он пал от рук своих товарищей. Рокита не мог простить себе того, что кто-то из его хлопцев нечаянно застрелил Крыхняка.
Альберта все больше и больше забавляла эта беседа. Он взял в ладони ее руку и коснулся губами кончиков ее пальцев.
— У меня такое чувство, словно я совершаю святотатство.
Она вырвала руку.
— Почему?
— Потому что я по-прежнему представляю вас в монашеском одеянии.
Она улыбнулась и подала ему обе руки. Внезапно Анастазия вскочила.
— Уже пора! Пошли!
Была теплая лунная ночь. Они остановились около монастырского костела. Благоухала черемуха. В лунном свете волосы Анастазии казались черными, такими же черными были поля, убегавшие к самой опушке расположенного неподалеку леса, поблескивала только песчаная дорога…
— Смотрите, — стиснула она его руку.
На опушке словно засветились немеркнущие искры. Их становилось все больше — неверных, блуждающих огней. Они выплывали из лесу, выстраивались длинной цепочкой и растекались по песчаной дороге среди полей, двигаясь в абсолютной тишине. Когда они оказались уже совсем рядом, до Альберта донесся скрип телег, он различил очертания лошадей и человеческие фигуры с факелами в руках.
— Идем! — потянула его за собой Анастазия. Они вышли на дорогу, навстречу приближавшейся цепочке огней. Около них с тяжелым стуком копыт пронеслось несколько вооруженных всадников в польской военной форме. Одному из них Анастазия махнула рукой. Он козырнул.
На башне ударил большой монастырский колокол. Его гулкий, заунывный звон прокатился над полями и, отразившись от стены леса, вернулся назад еще более мрачным.
Они опять разминулись с тремя вооруженными всадниками. Показалась вереница телег, впереди которой шла небольшая группа мужчин в военных мундирах. Они шли небрежной походкой, с автоматами на груди. Встречаясь с Анастазией, заглядывали ей в лицо. Офицер с двумя звездочками на погонах козырнул. На головах у них были конфедератки и почти у каждого — большая серебристая бляха рынграфа[10].
Проследовали и сами подводы — обычные крестьянские фурманки, на досках которых поверх соломы лежали мертвые тела. Зыбкое, колеблющееся пламя перебегало по их вздувшимся, почти черным лицам. От телег тянуло тошнотворным трупным запахом.
За подводами в полном боевом порядке, с обнаженными головами медленно шли две роты солдат Рокиты. Мерцали факелы, разбрызгивая, искры, выл колокол на башне костела. Бледный свет странно преобразил человеческие лица: они напоминали посмертные маски — черный провал носа, пустые ямы глазниц.
— Вы еще ничего не понимаете? — услышал он шепот Анастазии.
Да. Он пока ничего не мог понять.
— Это везут на кладбище тех девятерых, которых расстреляли. Чтобы похоронить как полагается. Их расстреляли на тюремном дворе. Трупы свалили в старый бункер в лесу, только немного присыпав землей. Пастух, который рано утром выгнал коров на лесную опушку, заметил это… Рокита направил туда своих людей, и тела откопали.
Похоронная процессия уже миновала их. Постепенно осела пыль на дороге, поднятая копытами лошадей. Колокол продолжал стонать.
— Идем, идем на кладбище, — Анастазия потянула Альберта за руку.
Он вырвался.
— Вы что, с ума сошли? — грубо крикнул он. — Вы забываете, что я выступаю в роли сотрудника органов госбезопасности. Мне только не хватало, чтобы кто-нибудь из ваших парней, попав в лапы Яруги, выложил ему: «Я видел майора УБ на кладбище в компании Рокиты и пани Перкун. У них очень трогательная дружба».
— Смелостью вы не отличаетесь.
— Просто я не хочу быть дураком.
Цепь огней уже сворачивала к монастырю. Там, на невысоком пригорке, находилось небольшое сельское кладбище. Луна скрылась за тучами. Налетел порывистый ветер, лес мрачно зашумел, вторя голосу приближавшейся грозы.
…Альберт и Рокита сидели в двух шагах друг от друга на стволе поваленной сосны у самой опушки.
Их разделяли полная темнота, осторожность, а может быть, и взаимное недоверие. Когда над лесом вспыхивали молнии, они различали только силуэты друг друга: на мундире Рокиты поблескивали металлические пуговицы, орел на околыше и окантованный жестью козырек воинской фуражки. Голос Рокиты звучал низко, приглушенный шумом ветра и далекими громовыми раскатами. С минуты на минуту мог хлынуть дождь. Рокита говорил торопливо:
— Благодарю вас, пан майор, за предостережение относительно Медведя. Признаюсь с сожалением, что вначале я сдержанно отнесся к вашему предупреждению. Впрочем, вы выражались очень неясно или же мне неточно передали. Медведь? Боже, это же мой лучший друг, приятель. И вдруг — изменник. Продался Яруге… Мы его подвергли допросу. Он признался. Я пристрелил его из своего пистолета. Собственноручно. Сделал я это для острастки. Я слышал, пан майор, будто вы сетовали по поводу того, что я подсылал к вам своих хлопцев. Правда ли это? Парнишка, который был у вас, вернулся ко мне и говорит: «Этот тип никакой не англичанин, а убек». Я спрашиваю его: «Почему ты так думаешь?» — «Сам мне так сказал». — «Он тебе об этом сказал?» — «Ну да…» Чувствую, что парень чего-то недоговаривает. Прижал я его как следует и узнал, что вы отобрали у него пистолет и швырнули на газон. Это окончательно убедило меня в том, кто вы на самом деле.
«Эх ты, глупец, — говорю я парню. — Если бы это был настоящий убек, ты бы уже давно сидел за решеткой. А он тебе пистолет возвратил. Откуда ему было знать, что ты от Рокиты, а не подослан из УБ?» И тогда я решил, что лучше всего поручить Анастазии связаться с вами. Но потом мы снова перепугались. Нам показалось, что вы действительно из УБ, а между тем Анастазия уже успела показать вам подземелья в монастыре…
— А потом вы попали в безвыходное положение, — сухо прервал его Альберт.
— Вы осуждаете меня за этот налет на город?
— Зачем вы убили учителя Рамуза? Вам хочется настроить против себя интеллигенцию?
— Что делать! Интеллигенты должны помнить, что всегда найдутся люди, которые будут вести счет каждому проступку любого из них. Впрочем, Рамуз погиб по другим причинам. В моих отрядах его считали другом Перкуна. Но какой это, с позволения сказать, друг, если на него нельзя положиться, если он может всадить нож в спину? Я не нуждаюсь в вероломных друзьях. Он, видите ли, собирался помирить меня с коммунистами!