монографию о Ласском, трудно поверить в существование такого сложного человеческого характера. А ведь такие же люди могут жить и в наше время, среди нас?
— Перкун, Рокита? — Рамуз пожал плечами. — Даже само сравнение кажется мне несерьезным. На суде Перкун подтвердил правильность предъявленных ему обвинений, но не признал своей вины. «Нельзя обвинять человека за то, что он любит свою родину», — сказал тогда Перкун. Он был сельским учителем. Так же как и Рокита. И… Яруга, новый начальник уездного УБ. Я их очень хорошо знаю. До войны мы вместе занимались внешкольным воспитанием детей. По правде говоря, они все трое должны сидеть в классах и учить. У нас говорят, что подпольем руководят сынки помещиков и капиталистов. Неправда! Те забавляются в ночных ресторанах, пропивая то, что уцелело у них после конфискации имущества. Каштаны из огня таскают для них вот такие сельские учителя.
Перкун преподавал польский, — продолжал Рамуз после паузы. — Его приказы и обращения к населению написаны хорошим литературным языком. Рокита — математик. Холодный, точный ум. Изощренный убийца, властолюбивый, с садистскими наклонностями.
— А Яруга?
— Преподаватель географии в нашей гимназии. Но не слишком ли вы любопытны?
Альберт погасил сигарету в пепельнице. Встал из-за стола.
— Я приехал, чтобы узнать о Ди и Келли. Если вы можете показать мне свои записи, я буду вам очень признателен.
— Я должен сначала разобрать бумаги… — заколебался Рамуз.
— Это займет много времени?
— Дня три по крайней мере.
— Отлично. Я зайду к вам через четыре дня. Вернувшись к себе, Альберт принял ванну, уложил вещи в чемоданы. Один из них, большой, задвинул под кровать. Другой решил взять с собой. Уже в пальто и шляпе он спустился вниз и заглянул на кухню, где суетилась хозяйка.
— Мне необходимо на несколько дней выехать из Р., — заявил он. — Комнату я оставляю за собой и хочу заплатить за две недели.
В кухне находилась прислуга. Осторожным кивком головы он дал понять Рачинской, что хочет поговорить с ней наедине. Они прошли в гостиную.
Альберт как-то неуверенно улыбался, лицо его выражало смущение и неловкость.
— Я в этом городе никого не знаю, — начал он просительным тоном. — К сожалению, так получилось… у меня имеются только доллары. Я боюсь менять их на злотые. Знаете, в чужом городе… Не согласитесь ли вы взять плату в иностранной валюте?
— Да, да. Пожалуйста…
Она сообщила ему курс бумажных долларов. Альберт вынул бумажник из заднего кармана брюк. Когда он отсчитывал деньги, Рачинская осторожно заглянула через плечо. Ей казалось, что бумажник того и гляди лопнет от наполнявших его толстых пачек денег.
«Прежде чем сообщить обо мне в УБ, она постарается освободить мой бумажник от долларов. Так что у меня есть еще немного времени», — думал Альберт, целуя надушенную руку хозяйки.
— Возвращайтесь как можно скорее, — шепнула она, прощаясь.
…Шел дождь. Альберт укрылся под балконом двухэтажного дома на рыночной площади, освещавшейся одиноким грязным фонарем.
В узкой полосе света то и дело мелькали съежившиеся, спешащие куда-то фигуры людей с мокрыми, словно заплаканными лицами. Отсюда, как сообщили Альберту, каждый вечер отъезжал в Домброво автобус — вернее, обыкновенная грузовая машина, переделанная под автобус.
Альберт ждал уже около часа, так же как и еще несколько человек, прижавшихся к стенам домов.
Неожиданно в полосе света появилась высокая женская фигура. Альберт заметил ее слишком поздно, чтобы успеть отвернуться. Дочь Рамуза остановилась рядом с ним, кокетливо заглянула ему в глаза.
— Вы решили вернуться в Варшаву? Если не возражаете, могу проводить вас до вокзала.
— Я еду в Домброво, — не было смысла врать: автобус мог подойти в любую минуту.
Ее кокетство мгновенно исчезло. Она хмуро молчала.
Альберт попробовал пошутить:
— Еду за «хрустальным зеркалом».
— Вы едете на верную смерть, — сказала она спокойно, без всякого пафоса. И добавила: — За Домброво начинаются леса, царство Рокиты. Вы третий, кого я провожаю туда. Те двое не вернулись. Боже мой, как теперь все это просто! Не понимаю только, зачем вам нужен был разговор с моим отцом?
Она повернулась и пошла быстрым шагом, на ходу закутывая голову шерстяным платком…
Настоятельница монастыря камедулок в Домброво открывала письмо прелата кончиками пальцев, как бы боясь испачкаться чернилами. Кисти ее рук, высовывающиеся из широких рукавов одеяния, казались особенно маленькими, хрупкими, почти прозрачными.
Она долго читала письмо, обдумывала каждую фразу. Иногда, прервав чтение, бросала взгляд на Альберта.
Настоятельница спрятала письмо.
— Вы можете оставаться у нас столько, сколько захотите, — говорила она тихо, почти шепотом. Ее голос показался Альберту мелодичным и теплым. — Вас поместят в монастырской келье на втором этаже северного крыла. В другом крыле живут монахини, я попрошу вас ни в коем случае не беспокоить их…
Она кивнула ему на прощание и не спеша прошла в глубь трапезной.
В трапезной было холодно. Альберт промерз до костей. Наконец появилась сестра-экономка — молодая некрасивая женщина в грязной заштопанной одежде. Она провела Альберта в келью, сказала, что библиотека, где он будет работать, находится внизу. Лестница во двор и сад — рядом. Три раза в день ему будут приносить еду. Пища скудная, так как монахини постятся — питаются исключительно хлебом и водой, предупредила она. Из кельи, отведенной Альберту, вынесли черный гроб — в таких гробах спали обитательницы этого монастыря; вместо гроба в келью поставили деревянную лавку.
Монастырь в Домброво представлял собой высокий и ровный прямоугольник строений. В северо-западном углу прямоугольника находился небольшой костел. Над крышами поднималась башенка колокольни. С наружной стороны, на фоне гладких, беленых с рыжими потеками стен, виднелись зарешеченные окна. Изнутри, на высоте второго этажа, монастырь окружала галерея, на которую выходили двери монашеских келий. Внизу располагались службы: кухня, прачечная, а также библиотека и трапезная. Монастырский двор, похожий на тюремный, был вымощен крупным булыжником.
В шесть утра сестра-экономка постучала в келью Альберта. Внесли медный таз и кувшин с водой, кружку горячего молока и два кусочка хлеба, намазанные тонким слоем мармелада.
— В семь часов утренняя месса, — коротко сообщила она, и слова ее прозвучали, как приказ.
Невыспавшийся, голодный, до костей промерзший, Альберт забился в угол между исповедальней и железной решеткой, разделяющей надвое монастырский костел. По одну сторону решетки могли находиться верующие из близлежащих деревень, по другую — монахини, которым устав святого Ромуальда запрещал разговаривать с людьми.
Богослужение отправлял молоденький викарий. Близ алтаря стояло на коленях несколько деревенских женщин. Сквозь узкие просветы решетки Альберт насчитал шестнадцать монахинь, склонившихся над молитвенниками.
Зазвонили к причастию. Монахини подходили к алтарю, потом на коленях отползали на прежнее место. Неожиданно в полосе желтоватого света Альберт увидел лицо той женщины, с которой он ехал в поезде. Тот же орлиный профиль, бледное лицо, покрытое веснушками. Сходство было столь очевидно и неожиданно, что Альберт чуть не вскрикнул. Он прижался к решетке, стараясь как можно лучше рассмотреть это лицо, но монахиня миновала полосу света и скрылась в полумраке. Когда месса кончилась, монахини вышли из костела в боковую дверь, ведущую прямо к их кельям. Альберт вернулся к себе, а потом отправился в библиотеку.
На лестнице он встретил сестру-экономку, которая несла ему завтрак.
Неожиданно громко ударил колокол. Сестра-экономка перекрестилась, произнесла только два слова: «Memento mori»[4], — и, громко стуча деревянными сандалиями, побежала по галерее.
Едва он приступил к изучению библиотечного каталога, как явилась настоятельница монастыря. В ее быстрой походке не было и следа прежней благочестивой сдержанности. По-видимому, она бежала сюда, так как долго не могла отдышаться, прижимая руки к груди. На пепельно-серых щеках выступили красные пятна.
— Когда вы последний раз видели прелата? Альберт на мгновение задумался. Беспокойным движением руки пригладил волосы. Он вообще не видел прелата. Это Миколай устроил рекомендательное письмо.
— Последний раз я встретился с ним недели три назад. — Альберт нарочно говорил медленно, пытаясь справиться с охватившим его волнением…
— Прелат арестован!.. Его арестовали на прошлой неделе!
Почти бессонная ночь, завывание монахинь за стеной расстроили его нервы. Он побледнел, не смог скрыть волнения.
Рука настоятельницы легла на его плечо.
— Не бойтесь. В случае какой-либо опасности к вам придет сестра Анастазия. Можете ей доверять…
Альберт услышал тихий шелест. А когда поднял глаза, настоятельница уже исчезла за дверью.
Он пытался углубиться в изучение каталогов, но не смог сосредоточиться.
…Щелкнул замок. В дверях библиотеки стояла сестра-экономка.
— Вас ждет сестра Анастазия. Они уже пришли.
Он выбежал из библиотеки… На галерее, прислонившись к одной из колонн, стояла монашка. Теперь у него не было сомнений. Это та самая женщина с поезда. Альберт увидел свой чемодан, а на нем плащ, шляпу, все вещи, оставленные в келье. Сестра Анастазия молча протянула ему кобуру с пистолетом и узкий ремень. Уходя в библиотеку, он спрятал пистолет под тюфяк.
— Кто пришел? Что случилось?
Теперь, когда в руках у него было оружие, он чувствовал себя более уверенно.
— Сестре нельзя разговаривать, — вмешалась экономка. — Они в трапезной.
— Они?
— Ловят того, кто бросил парашют около леса. Подозревают, что этот человек скрывается у нас… Идите за сестрой.
Сестра Анастазия провела его в ту часть костела, куда монахиням входить не разрешалось. Здесь находилась погруженная во мрак часовня. Анастазия указала ему на вход в подземелье. Зажгла свечу.