Иностранцы решили было, что в России полиция такая гуманная. Солонин и сам удивился, но тут вышел к нему старший лейтенант, заместитель начальника отделения, поманил пальцем в свой кабинет, запер дверь на ключ и тихо сказал:
– Ты откуда такой шустрый?
Солонин промолчал.
– Документы! – гаркнул старлей.
Солонин показал паспорт.
– Ты знаешь, козел хренов, что сорвал плановую операцию по выявлению поставщиков наркотиков?! – орал старший лейтенант.
А Солонин холодно отметил, что голос его очень похож на голос старшого. Солонин тогда впервые подумал: «М-да-а-а…»
И порадовался, что пассажиры не разошлись.
– Ты умеешь забывать плохое? – спросил старшой.
– Умею, – кивнул Виктор.
– Так вот забудь дорогу в этот район.
«Шутник, – снова отметил Солонин, – юморист, так его перетак!»
– Если еще раз увижу тебя на моей территории, – прошипел старшой, – считай, это будут последние минуты твоей жизни. Понял?
И старший лейтенант сплюнул в урну красной слюной.
Сначала Солонин отправился в клинику и просмотрел истории болезней нескольких пациентов доктора Фридмана. Все это с помощью личного обаяния, улыбки, комплиментов, которыми так обделены медсестры. Потом отправился искать самого доктора.
Семена Семеновича Фридмана Солонин нашел на даче в городке художников, что возле метро «Сокол». Это вообще удивительное место. Вдруг посреди шума и гама, пыли и выхлопных газов – тихий уголок природы, дачные улочки с названиями – Репина, Врубеля, Левитана…
Он был из породы тех евреев, которые ведут себя грубовато и независимо, не стесняясь пятого пункта. Широкоулыбчивый, грубоватый – ни слова без матерка, – гостеприимный, разговорчивый, с подвижными тонкими руками и, что нетипично для этого «пункта», сильно пьющий.
Не особенно даже поинтересовавшись, кто такой Солонин, откуда и зачем, затащил его в дом, усадил на кухне и тут же достал из холодильника заиндевевшую бутылку «Абсолюта».
Дом был старый, деревянный, с почерневшими балками перекрытия на потолке. Впрочем, они придавали помещению характер мужской, охотничий, средневековый.
– Я ведь раньше в Склифе работал, – тут же начал рассказывать Фридман, – вот где сюжеты были – обхохочешься. Представляешь, приходит к нам как-то мужик, а на голове доска.
Фридман смачно хрустнул соленым огурчиком.
– Что, почему, как? Оказывается, шел мимо стройки, сверху доска и свалилась. Вот с такенным гвоздем! – Семен Семенович развел руки, как заправский рыбак. – И этот гвоздь мужику прямо в голову. Но так удачно, мозг не задел, только черепушку пробил.
Семен Семенович налил по второй.
Ловко опрокинул в себя, крякнул и снова хрустнул огурчиком.
– Ну что, сделали операцию. Сначала, слышь, пилили доску, потом вынимали гвоздь. Через неделю выписался! А?! Не, жизнь, твою мать, сплошной ребус! – вдруг закончил он грустно.
– Я хотел спросить про Георгия Карловича Цирева, – напомнил о цели своего визита Солонин. – Что там случилось?
– Да что случилось – ласты склеил мужик. Да и то сказать, твою мать, вот такая язвища! – Он снова по-рыбацки развел руки. – Я сам операцию делал. Вроде на поправку пошел, а потом раз – и лапти на полку, твою мать… – весело закончил Фридман. Он потянулся за бутылкой.
– А кто-нибудь к нему приходил, разговаривал? – Честно говоря, Солонин не знал, что и спрашивать хирурга. Турецкий был уж слишком лапидарен. Приказал ориентироваться по обстановке. Собственно, главное было узнать, как скончался гэбэшник Цирев.
– Да нет, вроде никаких посетителей. Он только с соседом по палате все трепался. Да ты его знаешь – Малинов Дмитрий Яковлевич. Не слышал разве? Ну, твою мать! Этот же человек политику у нас делает. Какая-то темная лошадка. Но везде первая.
Фридман опрокинул третью стопку.
Солонин уже изучил историю болезни Цирева, все было так, как говорил Фридман. Неожиданное кровотечение – и летальный исход. С картой Малинова он тоже ознакомился – тот лежал на каком-то профилактическом осмотре. Собственно, больше спрашивать у Фридмана было нечего. Хотя тот так и горел желанием что-нибудь рассказать.
– А как он вообще был? Ну, человек какой?
– Хреновый был человек, – сразу подхватил Фридман. – Дерьмо засохшее. Мой папашка когда-то по делу врачей-отравителей проходил. Так вот его такой же из дому уводил. У них, знаешь, твою мать, что-то в глазах… говнистое-говнистое…
– А как он в вашу клинику попал?
– Твою мать! «Вашу»! Да была б она моей! Я б тебя не тут принимал, а в Барвихе где-нибудь. Как попал? Как они попадают? Говнял человек всю жизнь, вот ему за это и награда – чистый горшок!
Солонин подумал, что тяга к фекальным метафорам и сравнениям у Фридмана, очевидно, профессиональная. Как-никак всю жизнь в чужих желудках копаться…
– А перед смертью он ничего не говорил? – задал совсем уж литературный вопрос Виктор.
– Ага! Исповедовался он мне, твою мать! – хохотнул Фридман. – Хрипел он перед смертью, как поросенок. Впрочем, я самой смерти не застал. Что я, нянька ему? Там сестры есть.
Солонин понял, что Фридман питает к Циреву, даже покойному, какую-то генетическую ненависть. Он эту ненависть понял.
Не понял только одного – на кой черт его послали в Москву?
Глава 18. Париж
Куранты католического собора пробили три раза, когда красный «рено» въехал во двор П-образного кирпичного дома старой постройки и остановился у первого подъезда. С момента смерти Агнешки и ее мужа прошло всего полтора часа, их тела еще не были обнаружены, а «официальное возвращение домой» уже состоялось.
– Выходи из машины и поднимайся в квартиру, – сказал Турецкий.
– А ты?… – дрожащим от волнения голосом спросила Маргарет.
Александр многозначительно приложил палец к губам и кивнул в сторону микроавтобуса с затемненными стеклами и спущенными шинами, который вот уже третьи сутки был припаркован неподалеку от входа в магазин нижнего белья, занимавшего весь первый этаж здания.
– Прошу тебя, не задерживайся. – И Маргарет, выскочив из автомобиля, быстро зацокала каблучками по асфальту.
Ливень не затихал, и она в долю секунды вымокла до нитки, а ее волосы, превратившись в ужасное макраме, прилипли к щекам.
Турецкий дождался, пока Ляффон скроется за парадной дверью, и дал задний ход. Нужно поставить «рено» в подземном гараже, а оттуда есть прямой ход к лифтам.
– Доброй ночи, мадам Лябушински, – встрепенулась задремавшая было за конторкой консьержка.
Ее признали! Значит, все хорошо, все идет по плану.
– Доброй ночи, Жюстин.
– Ну и погодка сегодня… Льет как из ведра!…
– И не говорите. – Повернувшись спиной к консьержке, Маргарет вдавила кнопку, и лифт, по закону подлости, отозвался приглушенным грохотом с верхнего этажа.
– Осмелюсь спросить… У вас что-то случилось?
– Почему вы решили?
– Ну, вы с мужем так спешили, что даже забыли со мной поздороваться…
– Мама Анри позвонила, ей стало плохо с сердцем, давление поднялось…
– Во всем магнитные бури виноваты. У меня, знаете ли, тоже сегодня голова тяжелая. И как теперь поживает мадам Делетр?
– Ей значительно лучше. Кстати, сейчас сюда прибудет наш лечащий врач. Пожалуйста, пропустите его.
Наконец– то подошел лифт, и Маргарет поднялась на седьмой этаж. Ей вдруг сделалось жутко -лестничная клетка совершенно не освещалась. А если ее уже поджидают в этой кромешной тьме? Ляффон затаила дыхание, прислушалась. Как громко колотится сердце…
Выключатель оказался на уровне плеча, надо было только пошарить рукой по стене. Вспыхнул яркий свет. Квартира Агнешки была направо по коридору.
Маргарет уже вставляла ключ в замочную скважину, когда краешком глаза заметила на дверном косяке мигающую красную лампочку.
– Джек, отзовись…– прошептала она, с силой надавливая на клипсу. – Кажется, у нас проблемы…
– Что такое? – в ухе зазвучал обеспокоенный голос Фрэнки.
– Здесь сигнализация. Почему меня не предупредили?
– Ч-черт! Дай мне двадцать секунд!…
Брелок со звоном полетел на пол. Маргарет зажала сумочку под мышкой, присела на корточки, но брелок долго «не находился».
– Путь свободен! – облегченно выдохнул Джек. – Все оказалось гораздо проще, чем я предполагал. Вперед, Марго. Главное – ничего не бойся.
Оказавшись в квартире, Маргарет первым делом зашторила все окна. Плотно зашторила, чтобы ни одной, даже самой крохотной, дырочки не осталось. Затем прошла в ванную комнату, вынула из сумочки пластмассовую мыльницу и аккуратно положила ее на стеклянную полочку. Мыльница как мыльница, ничего особенного, если не считать спрятанного внутри специального приборчика, который создает мощный электромагнитный фон и тем самым нейтрализует все подслушивающие устройства в радиусе тридцати метров.
В прихожей раздалась трель механического звонка – кто-то несколько раз повернул заплесневевшую от древности голову бронзового льва, прикрепленного к наружной стороне двери. Ляффон прильнула к глазку. В коридоре стоял незнакомый мужчина с изрытым багровыми шрамами лицом и держал в поднятой руке огромный пистолет. Маргарет зажмурилась что есть силы, встряхнула головой и снова посмотрела в глазок. Чего только не померещится от страха… Ей улыбался Турецкий…
– Не терять времени, – стягивая пальто, суматошно проговорил он. – За работу, Риточка, за работу.
– С чего начать?
– Ты начинай с гардероба. – Александр вынимал из принесенного с собой чемодана бумажный сверток. – Обращай внимание на каждую мелочь, рассматривай со всех сторон каждую бирочку!
Они должны были отыскать хотя бы микроскопическую зацепочку, которая помогла бы им распутать весь клубок сложнейших загадок, ребусов и шарад.
Квартира состояла из пяти комнат – гостиной, двух спален (для хозяев и гостей), кабинета господина Делетра и чего-то вроде маленького зальчика для развлечений, напичканного всевозможной аудио-и видеотехникой.
Предстояла гигантская работа, с которой бригаде из восьми человек можно было справиться через сутки. А их всего двое – Маргарет и Александр. Значит, минимум четыре дня, но у них не было столько времени. Тогда как повезет… А почему бы и нет? Надеяться не вредно.