— Хорошо. Это меняет дело. Я согласна, — стараясь не показывать бушующую в душе радость, произнесла Люба. — Сегодня вечером у нас заключительный тур конкурса. Я должна была получить титул «мисс очарование», но председатель жюри — моя самая ненавистная противница. Она раньше терлась возле графа. Считалась официальной любовницей. Я ее, видите ли, потеснила. Уж постарается сделать все, чтобы я получила дырку от бублика… — на глазах у Любы вновь навернулись слезы. Она закурила и призналась: — Поверь, Антигони, у меня с Пашей так ничего и не произошло.
— Как? — не поняла гречанка. — Ты же жила в его каюте?
— Жить жила, а спали, как брат и сестра. Он меня за женщину не считает. Говорит, что без любви не может.
— Совсем?
— Совсем. Не позволял к себе притрагиваться. Все время заставлял одеваться. А эта старая дура ревнует и лишает меня титула!
— Какие твои годы! — обняла ее Антигони. — Знаешь, сколько в Греции таких конкурсов проходит? Ноги устанут бегать с одного на другой.
— Я готова… — Любе уже никуда не хотелось уходить из этой квартиры. Она бы с радостью согласилась, чтобы Антигони вместо нее вышла сегодня на подиум. Но такое и представить себе невозможно.
— Нет, нет! — замахала руками Антигони. — Сейчас я отвезу тебя на корабль, а вечером из зала полюбуюсь тобой и понаблюдаю за твоей походкой. Поехали, а то опоздаешь.
Она не глядя запихнула наряды в шкаф и, закрыв балконную дверь на замочек, повела Любу вниз.
Назад они ехали с большими задержками. То тут, то там образовывались пробки. Люба не нервничала. Она уже вживалась в роль одинокой и независимой иностранки. Ей предстояло решить, сколько денег взять у графа. Говорить о своем исчезновении она не собиралась. Значит, и деньги придется брать по-тихому, чтобы не заметил. Люба не считала подобные действия зазорными, наоборот, ей казалось, что она заслужила компенсацию за свои моральные страдания. В конце концов, он сам пренебрег ее чувствами, отказался от ее любви и предложил любую сумму, только бы она от него отстала.
Антигони остановила машину, не доезжая до корабля. Она не хотела, чтобы их кто-нибудь заметил вместе.
Люба махнула ей рукой и поспешила на причал. Но попасть на корабль оказалось непросто. Он стоял под погрузкой. Последние контейнеры грузились при помощи передвижного крана в трюм. Вокруг сновало много постороннего народа. Руководили погрузкой Янис и Лавр.
Депутат Правоторов не уставал давать интервью поджидавшим возвращения моделей журналистам. На его лице явно обозначилась просьба: «Ну спросите меня еще о чем-нибудь». Периодически в его беседы у микрофона влезал Петр Кабанюк. Он был слегка нетрезвым и тоже не хотел отставать от своего старшего товарища. В целом, они добились своего, и для программы новостей греческой столицы были записаны пространные интервью с ними о государственных и деловых контактах между Россией и Грецией. Снимали представителей России на фоне одного из контейнеров, рядом с которым гордо расхаживал Василий Васильевич Правоторов, приговаривая:
— Все оборудование, находящееся в них, за собственные деньги приобрел наш большой друг и партнер господин Ликидис.
Кабанюк, в свою очередь, настойчиво приглашал приезжать в Брянскую область, где до сих пор существуют экологически чистые заповедные места. Услышав вопрос о радиоактивном загрязнении почвы после Чернобыля, он искренне удивился и возмущенно ответил:
— Какое отношение имеет к нам Чернобыльская АЭС? Она же в другом государстве находится. Это проблемы Украины.
После этого он как-то потерял интерес к телекамерам, бочком протиснулся подальше от грузового отсека и обрадовался, увидев возвращавшуюся Любу.
— Здоровеньки булы! Где ж ты пропадала?
— В музее, — выпалила Люба.
— А… нет шоб по магазинам. Хотя какие у тебя деньги! Разве шо на музеи. Ничего, не журись, завтра пойдем вдвоем. Я тебе кое-что оплачу.
— Спасибо. А вы не видели графа Нессельроде?
— Эка девка! Неужто граф от тебя погуливать начал? — подмигнул ей Кабанюк и расхохотался.
Люба шутливо постучала по его могучему животу кулачком с зажатым в нем кусочком бумажки, на которой Антигони записала свой домашний телефон.
— Тебе-то, слон, какое дело? Сам только и выжидаешь, чтобы затащить кого-нибудь в койку.
— Ага. Но все попадаются такие худющие, как ты. А меня волнуют женщины с формами, — продолжал веселиться Кабанюк.
— Петро, а вы не откажетесь сегодня вечером подержать мой рюкзачок, пока я буду занята на подиуме?
— А шо мне за то будет?..
— После ресторана пойдем на всю ночь гулять вдвоем! Годится?
— Шуткуешь?
Люба приподнялась на цыпочки и поцеловала Кабанюка в толстые мокрые губы.
— Это аванс. Перед отъездом в театр ждите меня возле автобуса, — крикнула она и направилась к трапу.
Пограничник едва взглянул на протянутый ему паспорт, зато прошелся горячим взглядом по всему девичьему телу. Она в ответ показала ему язык. Военные, стоявшие рядом с ним, рассмеялись.
Поднявшись на корабль, Люба первым делом направилась в каюту к Павлу. У нее был второй ключ. Откладывать изъятие денег на завтра не имело смысла. Тем более неизвестно, пустит ли он Любу вообще к себе. А может, и денег в последний момент пожалеет.
Она вошла в каюту. Перевела дух, подняла с пола валявшийся рюкзачок, в котором приносила свои вещи, и полезла в шкаф, где висели костюмы Павла. Среди них на плечиках скромно виднелась серая замшевая куртка. Спрятав листок с телефоном Антигони в карман рюкзачка, она сняла с плечиков куртку, оказавшуюся чересчур тяжелой. Через внутренний карман Люба проникла за подкладку и нащупала там пачки долларов. Павел сам при ней несколько раз доставал оттуда деньги, когда шел играть. Теперь пришло ее время.
Сотенные купюры были аккуратно перетянуты резинками. В каждой пачке по сто бумажек. Достав одну пачку, Люба замерла. Не отзвуков шагов за дверью, а от страха перед суммой, оказавшейся в ее руках. Она засунула доллары в рюкзачок и потрясла куртку. Там еще оставалось несколько пачек. Все забирать было неудобно, и, достав еще одну пачку на мелкие расходы, Люба повесила куртку обратно в шкаф.
Постояв немного посреди каюты, она даже ощутила потребность всплакнуть и пожалеть о графе, но боясь быть пойманной с деньгами, решила не задерживаться.
Размахивая рюкзачком, направилась в свою каюту, чтобы начать подготовку к вечернему выступлению.
Люба могла не торопиться, потому что граф Нессельроде находился далеко от причала. Он в обществе Маркелова обедал в одном из небольших дорогих ресторанов в районе Каланаки.
Маркелов, предельно вежливый, с дружеской улыбкой, смотрел на него глубоко посаженными глазами. Он придумал новый бескровный способ избавиться от графа. И тем самым заставить Татьяну если не вернуться, то хотя бы немного образумиться.
— Граф, хочу предложить тебе очень перспективное дело. Мы открываем нечто вроде туристического агентства с представительством в Баден-Бадене. Ты возглавишь его, сотрудники будут принимать солидных клиентов, приезжающих поиграть. Кроме того, у тебя будет возможность создать свою школу и обучать «новых русских» европейским играм, а также давать консультации желающим поиграть в казино. Поверь, граф, ты обогатишься, совершенно не напрягаясь. Начальным капиталом рискну я. Потом раскрутим этот бизнес, и потоки азартных людей потянутся в Баден-Баден. Приобретем в центре города гостиницу или построим новую. Назовем ее «Дом Достоевского» — и солидно, и патриотично. Соглашайся! Зачем проводить столько времени за зеленым сукном? Ты профессионал, тебе нужен размах…
Павел понимал, что Маркелов его покупает, чтобы убрать из Москвы. Все-таки странная логика у этих «новых русских». Ради собственной прихоти они готовы организовывать любые предприятия, бросать деньги там, где можно просто плюнуть и пройти мимо. Ведь Маркелов в глубине души понимает, что дело не в графе и не в его любви к Татьяне. Просто не способен Илья Сергеевич совладать с этой стервой. Ну и плюнул бы. Ан нет. Пыжится из последних сил.
Поскольку Павел готовился к длительной борьбе с ним, то отказываться от предложения было не резон. Но и сразу соглашаться — тоже не с руки. Он видел, что Маркелов не сомневается в успехе переговоров, и, чтобы доставить себе удовольствие, мягко ему возразил и ушел от конкретного ответа.
Так они провели несколько часов и поняли, что успевают лишь переодеться; нужно было торопиться в античный театр на финал конкурса.
Благодаря рекламе и весне, особо остро ставящей вопрос о женской красоте перед мужским населением Афин, подступы к входу в театр Геродота Аттика были забиты народом. Античные развалины, вмещавшие около двух тысяч человек, подсвечивались со всех сторон; еще незаполненный амфитеатр, с каменных скамеек которого древние греки наблюдали за героями трагедий Эсхила и Еврипида, волновали сердца и души участниц конкурса, в последний раз репетирующих дефиле.
Леонтович, стоявший возле подиума, говорил спокойным голосом, но акустика подхватывала его и разносила по всей получаше театра. Хуже всех дела обстояли у Любы. Казалось, она мысленно вообще отсутствует и с трудом воспринимает реальность. Вспыхнули фонари и прожектора. Задняя стена сцены, представлявшая собой три этажа каменных арок, осветилась и стала совсем невесомой. На ее фоне девушки из неестественно напряженных красавиц превратились в легкокрылых богинь.
— Ладно! Черт с вами. Мне нравится. Все — со сцены. А Люба — ко мне.
Она подошла и независимо грубо спросила:
— Чего еще?
— Твоя жизнь в конкурсах только начинается, — принялся распекать ее шоумен.
— Ой, не надо мне ваших конкурсов, — протяжно заявила Люба. — С меня графа Нессельроде вполне хватает. И вообще, больше на меня не рассчитывайте. С завтрашнего дня плевала я на вас и видеть вас не желаю.
От подобного хамства уголки повисших усов Леонтовича зашевелились. Но выяснять отношения не позволяло время.