— Очевидно. Апостолос готовится к большой игре. Завидую тебе, сможешь хорошо выспаться.
— Спать в Афинах — грех. Ты не волнуйся за меня. Я обзавелась надежной охраной — Кабанюком. Он ужасно смешной и добрый. Как жалко, что мы уже никогда не будем вместе.
— Ну, к чему такие страдания. Многое еще впереди, — решительно воспротивился граф.
— Не у нас с тобой. Я решила больше не приставать к тебе. Живи своей жизнью. Благодарности к тебе не испытываю. Любовь как-нибудь переживу. Однажды ты в полном одиночестве вспомнишь Афины, прижавшуюся к тебе любящую девушку, черное звездное небо и поймешь, что от собственного счастья ты был всего в нескольких сантиметрах. Афины будут существовать всегда, небо тоже, а той девушки уже не будет никогда. Жалко мне тебя, граф…
— Эта девушка до Одессы еще помучает меня, — пошутил Павел и провел пальцами по щекам Любы. Они были мокрыми от слез. — Ты кого хоронишь — меня или себя?
— Свою первую несчастную любовь… — грустно, без фальши ответила она.
— А Ваня-Нахичевань?
— Что Ваня? Его, быть может, и не было вообще…
Их тихий разговор заглушил шквал аплодисментов, предназначенных Полине.
— Давай пойдем чего-нибудь выпьем, — предложил Павел.
— Я же не пью, — напомнила Люба. Ей не хотелось уходить. Потому что только на этих каменных скамьях и насиженных подушечках она ощущала его близость. В отличие от графа, Люба знала, что они видятся в последний раз.
— Поцелуй меня, — прошептала она, как только погасли огни, давая возможность подготовить сцену для следующего номера.
Павел беспрекословно подчинился. Люба почувствовала, насколько холодны и неповоротливы его губы. Ее язык натолкнулся на стиснутые зубы, не позволявшие отпраздновать последнюю маленькую победу.
— Дурак, — прошептала Люба и направилась к выходу.
После концерта участники представления быстро расселись по автобусам, потому что здорово проголодались. Руководил всем Янис. Он недавно вернулся из порта, где закончили погрузку контейнеров и оформление таможенных документов, и находился в несколько приподнятом настроении. Бумаги со штампами и печатями лежали в кармане пиджака. Это означало, что груз уже покинул территорию Греции. Полдела было сделано. И для Яниса пришло время расслабиться и отдохнуть.
Лавр, приехавший вместе с ним, заметив Любу, подошел к ней.
— Мне сказали, ты рассталась с графом?
— А что? — съежилась от страха Люба.
— Ничего. Я хочу спать с тобой и не советую сопротивляться.
— Посмотрим, разрешит ли тебе граф, — выдавила она из себя угрозу.
— Плевать я хотел на твоего графа. Пусть убирается в Баден-Баден, пока я не задавил его, как таракана, — грозно предупредил Лавр и пошел к машине, в которой его ждал Маркелов.
Не успела Люба опомниться, как возле нее оказалась Татьяна. Сделанной любезной улыбкой она, буравя ее колючими глазами, нараспев проговорила:
— Если ты, шлюха, еще раз появишься в каюте Нессельроде, тебя обольют серной кислотой с ног до головы. Учти, с Лавром шутить не стоит. Лучше ответить на его ухаживания. И не вздумай об этом рассказывать Павлу.
И все с той же улыбкой прошла мимо.
— Старая ты проб…! — вслед ей крикнула Люба.
Все, кто находился рядом, замерли. Татьяна — единственная — отреагировала должным образом. Она продолжала идти, делая вид, что не услышала… и этим разрядила обстановку. Многим даже показалось, что девушка выкрикнула что-то другое. Но правильно услышавший Кабанюк подошел к Любе и обнял ее.
— Негарно, когда девушки ругаются при посторонних. Поехали, голубонька. Там, кажуть, столы ломятся от кушаний.
Он своим мощным животом прикрыл Любу от любопытных взглядов.
Шумная толпа гостей постепенно расселась по машинам и автобусам, и все отправились в морской клуб, находившийся в фешенебельном районе Кифисья. За окнами, среди пальм и кипарисов, возникали фантастические белые виллы, соединившие в себе античную греческую архитектуру с восточными башенками и балкончиками. Много было и ультрасовременных строений. Из высоких автобусов можно было разглядеть подсвеченные зеленые лужайки за заборами, античные скульптуры и бассейны.
Ресторан оказался действительно насыщен морской атрибутикой. Всюду, на любом возвышении, стояли макеты парусных судов филигранной работы из дерева, холста, с бронзовыми деталями и стальными якорями. Стены украшали картины с изображением батальных сцен и идиллических эпизодов из жизни рыбаков. В этом ресторане не присутствовала поднадоевшая уже античность. Скорее, веяло вольным духом европейских моряков и путешественников.
На столе на овальных блюдах горами лежали лобстеры, кальмары, осьминоги, креветки, мидии и прочие обитатели морских пучин.
Что для русского человека, попадавшего на подобные банкеты, оказывалось непривычным? Отсутствие тостов. Все гости, не обращая внимания друг на друга, начинали есть и выпивать каждый по своему усмотрению. Но после первых рюмок все-таки сработала привычка, и начались тосты.
Первым дал затравку Петр Кабанюк, предложивший выпить за Грецию стоя. А потом каждый старался уже перекричать соседа.
Люба, воспользовавшись всеобщим возбуждением, оторвалась от Кабанюка и вышла в небольшой садик, окружавший ресторан. Села в плетеное кресло, закурила и стала посматривать по сторонам, выжидая, когда можно будет незаметно ускользнуть.
Как молитву повторяла про себя: «Лофус Скузе, Збаруни стрит. Возле дома, в кадке, дерево и стеклянная дверь». Она могла бы позвонить Антигони из холла ресторана, но боялась привлечь внимание. Докурив, Люба бросила сигарету и уверенно вышла на улицу. Прошла по тротуару подальше от ресторана и остановила такси. Юркнула в желтый «мерседес» и жестом показала водителю, чтобы он побыстрее трогался. Потом принялась объяснять, куда ей нужно. Оказалось, что шофер не знал, где находится район Лофус Скузе. Выручили слова, пришедшие Любе на память:
— Омония, отель «Станлей», вокзал Ларисса.
— О’кей! — наконец врубился водитель. И с воодушевлением повторил: — Лофус Скузе, о’кей!
Он развернул машину, и они поехали в обратную сторону. Люба не смотрела в окно. Она сидела, прижав к себе рюкзачок, и прикидывала в уме, с чем начинает новую жизнь.
Ей скоро двадцать лет. Кроме джинсового костюма, в котором она сидит, и рюкзачка с двадцатью тысячами долларов у нее ничего нет. Даже паспорт и тот вынуждена будет отдать Антигони. Но что в таком случае она теряет дома? Вообще ничего. С родителями жить не может, а болтаться по чужим квартирам, спать на постелях с грязными простынями, трахаться неизвестно с кем и бояться, что не сегодня, так завтра убьют? Образования у нее нет и уже никогда не будет. Работать глупо. Если идти на большие деньги, значит спать со всем начальством. А на малые не проживешь. Получалось, что возвращаться в Россию ей, действительно, незачем. Она этой стране так же не нужна, как и страна ей.
Люба еще сильнее прижала к груди рюкзачок. Как-никак, но двадцать тысяч! Можно год прожить, ничего не делая. Совесть по поводу взятых денег ее не мучила. Она предложила графу себя и свою жизнь, а взамен взяла всего лишь деньги. Их он выиграет за сегодняшнюю ночь. Ей даже показалось, что следовало забрать и те, что остались за подкладкой замшевой куртки.
Водитель притормозил и сообщил: «Збаруни стрит!»
Люба заплатила полторы тысячи драхм по счетчику и пошла пешком, всматриваясь в попадавшиеся подъезды. Главным ориентиром ей служило зеркало, которое она запомнила в подъезде. Но оказалось, что почти в каждом висят подобные зеркала.
Она переживала, что не найдет нужный дом, и, не глядя перед собой, столкнулась с какой-то женщиной.
— Девушка, вы кого, собственно говоря, ищите? — услышала она знакомый веселый голос и подняла глаза. Перед ней стояла Антигони. Люба бросилась к ней в объятия. Они поцеловались, и обе рассмеялись, довольные такой удачной встречей.
— Я купила потрясающее мороженое! Пошли быстрее! — повела ее за собой гречанка.
Настроение у Любы мгновенно улучшилось. От размышлений в такси не осталось и следа. Она весело шагнула в новую жизнь, начинавшуюся за дверью подъезда Антигони.
— Хорошо, что долго не сидела в морском клубе. Честно говоря, я немного нервничала. У тебя ведь какие-то неприятности.
— К черту! Теперь они твои, — Люба вошла в комнату, скинула кроссовки и, бросив рюкзачок на диван, уселась рядом с ним. — Все! Я не взяла с собой даже зубную щетку, чтобы граф не заподозрил. Зато прихватила другое.
Она развязала рюкзачок и высыпала две пачки долларов.
Антигони не ожидала увидеть столько денег и, хлопнув в ладоши, опустилась на колени.
— Сколько здесь?
— Двадцать тысяч! Но ты не думай, я не украла. Когда мы последний раз выясняли с Пашей отношения, он разрешил мне взять сколько угодно денег и велел выматываться из его каюты… Вот я и взяла. Правда, не все. Там осталось гораздо больше. Как раз для тебя, — обрадовавшись пришедшей на ум шутке, Люба громко рассмеялась, чтобы скрыть смущение.
— Бедный граф! Дорого ему обошлись ночевки с тобой.
Люба опустилась на колени рядом с Антигони.
— А ты сама посуди. Я ему себя предлагала не за деньги. По любви. Готова была за ним на край света отправиться. А он мною пренебрег. Что ж, моя любовь дешевле этих денег?
Антигони обняла ее и прижала к себе.
— Милая девочка. На тебя и сердиться не стоит. Ты поступаешь по своему разумению. В этом нет никакой подлости. Надеюсь, граф не будет требовать с меня эти доллары.
— Да он за час больше выигрывает. Скорее обрадуется — так просто избавился от меня, — вдруг грустно закончила Люба.
Антигони не хотела, чтобы Люба погружалась в печальные воспоминания, способные изменить ее решение и вернуть назад на корабль. Она понимала, что, несмотря на кажущуюся легкость, с которой девушка отважилась на такой ответственный шаг, психологически она к нему не готова, поэтому в любую минуту может расплакаться, а затем станет умолять отправить ее назад к любимому графу.