«Мы видим чудесные приспособления везде и в любой части органического мира»[9], — писал Чарлз Дарвин, приводя в качестве примера, в частности, омелу, селящуюся на ветвях яблони и питающуюся её соками.
Разве не копию отношений между омелой и яблоней находим мы в жизненном укладе видов Полиергус руфесценс и Формика фуска? Почему же и это явление не назвать тем же словом — паразитизм!
Кровавые муравьи и муравьи-амазонки действительно паразитируют на муравьях фуска. Правда, это не такой шаблонный случай, какой можно наблюдать, когда паразит, вступив в соприкосновение с питающим его организмом, остаётся жить в нём или на нём, как это происходит с омелой на ветвях яблони. В случае с муравьями паразит (амазонки) сам добывает и доставляет в своё гнездо питающий его организм (фуска), за счет которого растет и развивается семья паразита.
Для науки эти случаи чрезвычайно интересны. Интересно, что существуют виды насекомых, которые сами для себя корм не добывают, а целиком и полностью воспитываются на корме, добываемом другим видом. Интересно, что два разных вида могут объединяться в одно целое. Интересно, что в роли паразита выступают не просто отдельные насекомые, а масса их, целая семья, и что у одних видов она живет за чужой счет только временно и частично, а у других требует постоянного подкрепления чужими силами.
Но пора уже покончить с рассмотрением подобных картин из мира муравьёв. Тем более, что, кроме хищничества и паразитизма, здесь имеется множество других форм связей, при которых два вида обеспечивают друг другу жизненно важные услуги… Это взаимопомощь разных видов, «симбиоз — мирная ассоциация, основанная на взаимной пользе», как разъяснял К. А. Тимирязев. И при этом добавлял: «Нам так прожужжали уши словом «борьба», к тому же понимаемом совершенно превратно, в самом грубом, узком смысле, что как-то особенно отрадно остановиться мыслью на этом мирном уголке природы, где два бессознательных существа подают пример разумного союза, направленного к обоюдной пользе»[10].
Поучительным примером такого союза, направленного к обоюдной пользе, могут служить отношения, связывающие некоторых муравьёв с некоторыми тлями.
Тли, обитающие на концах молодых побегов или на тыльной стороне листьев многих растений, сосут их соки и время от времени выделяют из брюшка каплю, которую муравьи жадно поглощают, а наполнив зобик, уносят в гнездо, уступая место новым сборщикам сладкого корма. Сладкого, потому что выделения тлей содержат значительное количество углеводов. Там, где муравьёв нет и отбросы, выделяемые тлями, остаются на растении, раньше или позже обязательно появляется черный сажистый грибок. Он вреден и растениям, и тлям. Польские исследовательницы Алиция Боровска и Зофья Демьянович установили, что сажистый налет образуют два гриба — они относятся к двум родам, но в названии обоих значится «пинофилум», то есть «соснолюбивый». Грибы эти живут только на выделениях тлей, питающихся соками сосны. Выходит, муравьи спасают сосну от вредоносных грибков, а сами подкрепляют свои силы углеводами.
Связи муравьёв с тлями не единственные в своем роде. Например, муравьи Экофилла смарагдина кормятся выделениями щитовок, сосущих листья. То же можно видеть у муравьёв и гусениц чешуекрылых.
Одну такую недавно прослеженную австралийскими натуралистами и весьма живописную историю о муравьях и бабочке-голубянке стоит пересказать подробнее.
В начале лета самка голубянки откладывает в углубление у основания листового черешка акации десятка полтора-два яиц. Затем она перелетает на другое, на третье, на четвертое место, чтобы отложить яйца и здесь.
В это время сотни муравьёв из ближайшего гнезда уже суетятся вокруг свежеотложенных яиц, бегут вверх и вниз по ветке. Они несут в челюстях песчинки и выкладывают из них над яйцами свод, который далее превращают в целое помещение. У входа, закрывая его головой, стоит муравей-страж.
Деревца акации покрываются иной раз сотнями таких сооружений.
Минует положенный срок — и из яиц вылупляются личинки.
По черешку листа сторожа выводят их на прогулку и охраняют, пока те грызут жировые тельца прилистников. К вечеру их гонят с пастбища обратно в землянку, а тех, что сбиваются с дороги, ударами усиков наставляют на верный путь.
Проходит время, гусеницы подрастают, но прежде чем они успевают стать завидной и заметной добычей для насекомоядных, выход из землянки оказывается настолько тесен, что они вовсе не покидают её. Заботу об их кормлении берут на себя муравьи. Они выгрызают с нижней стороны листа акации самые нежные участки ткани и доставляют этот корм в землянки.
Правда, теперь уже муравьи не только кормят гусениц, но и сами начинают лакомиться их выделениями. Они поглаживают усиками наросты и волоски на теле узниц, и те в ответ выделяют жадно слизываемые муравьями капельки. Вскоре за этими выделениями начинают приходить уже целые вереницы фуражиров. Но тут гусеницы окукливаются и, закутавшись в коконы, засыпают.
Казалось, дальнейшее уже не должно бы представлять интереса для муравьёв, но они всё-таки продолжают опекать куколок и снимают свою охрану только после того, как из коконов выйдут бабочки.
Подробности сожительства бабочки-голубянки с австралийскими муравьями довольно сходны с теми, которые обнаружены в биологии африканских бабочек того же семейства. Их серые с черными пятнами гусеницы, живущие в наростах на листьях акаций, тоже кормят муравьёв сладкими выделениями своих желез.
Открыты и более сложные примеры. Муравьи опекают, например, гусениц некоторых видов бабочек Псекадина, непосредственно от которых ничем не пользуются. Но гусеницы бабочки питаются листьями воробейника: повреждая их, они вызывают «плач растения», а муравьи, не способные сами прокусывать листья, слизывают изливающийся сок…
Во всех этих примерах муравьи так или иначе связаны с разными растениями только через каких-нибудь насекомых, которые на этих растениях кормятся.
Но бывают случаи, когда посредником между муравьями и питающими их растениями служат грибы. Однако с рассказом о них придётся повременить.
Крокодиловы слёзы, лебединая песнь, муравьиное скопидомство
Ещё в начале книги было дано обещание рассмотреть басню о Стрекозе и Муравье. Этот классический сюжет начиная со времени Эзопа не раз использован в произведениях баснописцев чуть ли не всех народов мира.
Приходится, однако, заметить, что басни, по сути дела, ни за что, ни про что ославили муравья, без всякого основания обвинив его в скаредности.
Немало повинен в этом и Иван Андреевич Крылов.
Почему стрекоза названа в знаменитой басне попрыгуньей, которая лето красное все пела? Разве может стрекоза петь? Да и какая она попрыгунья?
Поющая попрыгунья — это, если разобраться, скорее стрекочущий кузнечик.
У Эзопа речь и идёт о кузнечике, обратившемся за помощью к муравьям, которые, как сказано в басне, «в ясный зимний день просушивали зерна, собранные летом…»
Муравьи, собирающие летом зерна, действительно существуют. Примером могут служить муравьи-жнецы, о которых дальше рассказывается подробнее. Вполне возможно также, что на юге в жаркой Греции и зимой в муравьином гнезде есть запасы зерна, требующего подсушки. Но И. А. Крылов писал не о Греции; в условиях же русской равнины ни о просушивании корма на зиму, ни о зимнем просушивании корма и речи быть не может. Кроме того, муравьи в средних широтах ни растительного, ни животного корма на зиму вообще не запасают, так что и стрекозам, и кузнечикам здесь одинаково нечем поживиться.
Получается, что в природе не существует муравьёв, которых можно было бы рассматривать как героев знаменитой басни.
Алчность, скопидомство, расчетливую запасливость муравьёв можно, видимо, поставить в один ряд с мрачным карканьем-вещаньем чёрного ворона, последней лебединой песней или лицемерными крокодиловыми слёзами.
Если бы беззаботной хищнице стрекозе или кузнечику имело смысл напрашиваться на иждивение к муравьям, то, во-первых, не на зиму, когда в их гнёздах не бывает запасов, и, во-вторых, конечно, не к собирающим зерно муравьям-жнецам. Уж если и идти в гости, то летом — перед дождями, например, на время которых многие южные виды создают запасы корма; и идти, конечно, к муравьям, собирающим мёд: он одинаково привлекателен и для вегетарианцев, и для хищников.
В муравейниках, как известно, нет тех ячеистых сотов, из которых состоит пчелиное гнездо, нет здесь и восковых горшков для мёда: ни таких, какие имеются у американских пчёл мелипон, ни таких, какие строят наши шмели. У муравьёв в гнезде вообще не водится никакой посуды для жидкого корма. И однако же мёд здесь бывает.
Осторожно разрывая летом муравейники некоторых видов, относящихся к родам Кампонотус или Формика, удается обнаружить хорошо запрятанные, уютные камеры, в которых рядами висят рабочие с нормальной головой и грудью, но чудовищно раздувшимся брюшком. Это живые муравьи.
Зобик, полный сладкого сока растений и сладких выделений тлей и кокцид, так распирает брюшко, что оно становится похожим на зрелую, почти прозрачную, просвечивающую между сегментами ягоду, иногда с крупную смородину величиной.
Сладкий корм, слитый в живой бурдюк, и называют муравьиным мёдом.
Если скормить семье, имеющей таких муравьёв, цветной сироп, то брюшко хранителей корма становится — по цвету сиропа — розовым, голубым, желтым. Достаточно угостить ту же семью парочкой мух — и прозрачное содержимое брюшка живых бидонов замутится. Видимо, рецепты изготовления муравьиного мёда не слишком строги.
Конечно, муравьиный мёд отличается от пчелиного и бывает его в гнезде не так много, чтобы им можно было пользоваться до вешних дней, но все же это настоящий запас корма, которым семья может какое-то время поддерживать своё существование.
В Австралии, например, где в прошлом не было медоносных пчёл, медовые муравьи до сих пор считаются у коренных обитателей страны лакомством.