А потом я увидел и самого старца. Абдула проводил его в свой дом. Крепкие парни же остались ждать снаружи.
— Давай поведем разговор на русском языке, — сказал вдруг Малик Захир с едва уловимым акцентом. — Невежливо будет, если твои гости не поймут нашего разговора. Ведь так?
— Так, уважаемый Малик Захир, — едва заметно поклонился старейшине Абдула.
Старейшина был стариком лет семидесяти. Невысокий, согбенный и сухонький, он носил чистые белые, и казалось бы совсем новые халат с тюрбаном.
У старика было треугольное, морщинистое лицо, длинная седая борода, а еще светловатые глаза. Хоть и выцветшие от старости, они оказались проницательными и очень внимательными. Старик улыбался. Выглядел он крайне доброжелательным и приветливым. Вернее, выглядел бы, если бы не эти его внимательные глаза.
Я заметил, что двое «молодцев» встали по обе стороны двери, словно охрана. Старейшина же принялся осматривать всех в мужской комнате. Его проницательный взгляд оценивающе задержался на мне. Потом старик снова посмотрел на Абдулу.
— Я слышал, у тебя гости, сын мой? — спросил он вежливо. — Раненые советские воины, попавшие в беду.
— Да, уважаемый, — проговорил Абдула тихо. Его голос едва заметно дрожал. — Мы с сыном нашли их на берегу реки, когда искали сбежавших овец.
Я не спешил ничего говорить. Только смотрел на старейшину. К слову, старик это заметил. Взгляд его иногда скакал от меня к Абдуле.
А вот мальчишка Карим не отваживался взглянуть на старика. Он смиренно склонил голову, уставившись на хлебную лепешку и переминая в пальцах ложку.
— Я пришел сюда почти сразу, когда освободился, — сказал Малик. — Направился узнать, как у тебя, твоей семьи и твоих гостей дела.
— Все хорошо, уважаемый Малик Захир, — снова поклонился Абдула. — Моим гостям ничего не угрожает. Я поделился с ними всем, чем мог поделиться. И кровом, и пищей.
Малик Захир улыбнулся.
— Ты хороший человек, Абдула Рашид. Да благословит тебя, твой дом и твою семью Аллах.
Не ответив, Абдула поклонился.
— И все же… — Взгляд старика снова остановился на мне, — кишлак беспокоится о твоих гостях. Все ли у них хорошо? Не нужен ли им врач?
Предложение казалось вежливым и добрым. Вернее, оно показалось бы таковым невнимательному человеку. Я же сразу понял — старейшина пришел показать свою власть. Пришел сказать, что они знают. Они контролируют. Что ничего не ускользнет от их чутких ушей и внимательных глаз. Судя по испарине, выступившей на лбу Абдулы, он тоже понял намек старейшины верно.
— Здравия желаю, уважаемый Малик Захир, — сказал я.
Абдула аж вздрогнул, услышав мой голос. Обернулся. Мальчишка Карим уставился на меня с настоящим изумлением во взгляде.
Старейшина улыбнулся. Едва заметно поклонился.
— Меня зовут Александр Селихов. И я уверяю вас — мы с другом не собираемся надолго обременять кишлак своим присутствием. Как только раны позволят нам крепко держаться на ногах — мы уйдем.
Старейшина снова мне улыбнулся.
— И тебе я желаю здравствовать, молодой шурави, — сказал он вежливо. — Уверяю тебя, ни твое присутствие, ни присутствие твоего товарища, ни капли не обременяют нас. Мы всегда рады приветствовать в нашем кишлаке славных воинов-интернационалистов.
Старик говорил медленно и вкрадчиво. Проговаривал каждое слово так, будто опасался, что их смысл хоть на малую долю может ускользнуть от слушателей.
— Все же, — сказал старик после секундного раздумия, — мы в долгу перед Советской Армией…
Старик глянул на меня, и его тускловатые глаза вдруг блеснули чем-то… Что сложно было определить. То ли это… заинтересованность? То ли простое любопытство? А может быть… корыстный интерес?
Несомненно, старик был мудр. А еще хитер. Хитер настолько, что мастерски скрывал свои эмоции. Играл ими так, что даже мне, достаточно наблюдательному человеку, совсем не просто было определить его настроение.
… Советские воины, — продолжал он, когда этот странный блеск в его глазах, возникший лишь на долю мгновения, сменился открытой добродушностью, — Советские воины помогли нам. Избавили нас от злостной банды душманов, поселившейся в этих местах.
На несколько мгновений мы с Абдулой встретились взглядами. В глазах хозяина дома читалось какое-то странное смятение. А еще страх. Я уже давно понял, что Абдула боится этого старика. Но теперь этот страх настолько сильно проявлялся в глазах мужчины, что скрыть его он уже был не в силах.
— Я благодарен вам за заботу, уважаемый старейшина, — сказал я со спокойной твердостью, — уважаю ваше стремление помочь нам с товарищем. Но все же, этого не требуется.
— Что ж, — старик улыбнулся. — Так тому и быть, молодой шурави. Если такова твоя воля.
Потом старейшина обратился к Абдуле.
— А где же товарищ этого славного юноши?
Абдула побледнел еще сильнее. Сглотнул.
— У нас… У нас небольшое жилище, уважаемый Малик Захир. Ты видишь это сам. Мы живем втроем, и даже так нам бывает тесно долгими вечерами. А теперь у нас двое раненых. Потому… — Он осекся. Нервно засопел. — Потому второго шурави нам пришлось положить в женской комнате.
Старик некоторое время смотрел на Абдулу. Лицо старейшины оставалось бесстрастным. Взгляд — глубоким и проницательным.
— Я понимаю, уважаемый Абдула, — сказал Малик Захир, — что ты долгое время жил в городе. В городе, где добрые нравы и традиции предков быстро истлевают под ношей разгульной городской жизни. И все же… И все же ты должен понимать — времена нынче тревожные, Абдула. Змеи заползают даже в самые чистые дома. Недобрые глаза смотрят. Нужно быть осторожным. Ради безопасности… всех, кто живет в кишлаке.
С этими словами взгляд древнего старика на мгновение скользнул по мне, но потом Малик Захир снова заглянул в глаза Абдуле.
— Ты же знаешь, сын мой, обычаи. Женская половина… священна, — продолжил Малик, — Посторонний мужчина там… это искра в сухой траве. Огонь может спалить весь кишлак.
— Уверяю тебя, уважаемый Малик Захир, — поклонился Абдула. Причем голову он опустил ниже и почтительнее, чем обычно, — я никогда не желал кого-то оскорбить. Никогда не выражал неуважения к традициям. Но… Но вы сами видите, что поступить таким образом меня вынудила необходимость.
Старейшина молчал. Во взгляде его не было никакого укора. Не было даже несмотря на то, какие слова он сейчас говорил перепуганному до смерти Абдуле.
— Могу ли я посмотреть на этого несчастного шурави, что лежит в женской комнате? — спросил Малик Захир с добротой в голосе.
— Сожалею, уважаемый старейшина, — поспешил я ответить, — его ранение тяжелее моего. Потому сейчас он спит. Чем меньше его беспокоить, тем быстрее он встанет на ноги. Тем быстрее мы сможем покинуть ваш кишлак.
Старейшина снова наградил меня взглядом, который казался безразличным, но потом сделался мягким и теплым.
— Конечно, молодой шурави. Если на то будет твоя воля. И все же… — Он обратился к Абдуле, — и все же… это искра в сухой траве, сын мой. Искра в сухой траве… Огонь может спалить весь кишлак. Подумай об этом. Подумай о своей семье.
Абдула, казалось, находился на пике своего напряжения. Он закрыл глаза и молча покивал. Потом добавил:
— К-конечно, уважаемый Малик Захир. Я подумаю над вашими словами.
Я не выдал своих эмоций. Не выдал, хотя понимал — старейшина открыто угрожает Абдуле. Открыто и совершенно бессовестно. А еще — внезапно. Все же, как бы тщательно старик ни «шифровался», он наконец выдал себя.
Тогда я припомнил «соседей», о которых упомянула Мариам в нашем с ней разговоре. Было совершенно ясно — старейшина недоволен тем, что шурави в его кишлаке. Недоволен, что Абдула позволяет себе нарушать сложившийся веками уклад жизни. И теперь одно обстоятельство наложилось на другое.
Что ж… Чуйка подсказывает, что это место не такое уж и безопасное и уютное, как думалось мне в первые часы, проведенные здесь.
— Если дело в этом, уважаемый старейшина, — нахмурился я, — то мы уйдем немедленно, чтобы не доставлять никому хлопот.
— О нет, молодой шурави, — старик даже замахал рукой, — закон гостеприимства обязывает нас заботиться о любом госте, посетившем наше жилище. Но… Вы должны понять — у нас много соседей. И мы должны поддерживать с ними дружбу ради всеобщего процветания. Должны торговать и сами быть им добрыми соседями.
Он состроил озабоченную мину и вздохнул.
— Но все же, к сожалению, не все наши соседи столь же дружелюбно относятся к шурави. А вести в этих краях разлетаются быстро. Потому, молодой шурави, не воспринимай мои слова превратно. Я лишь желаю добра и процветания всем людям, кто ходит под небом. И нам, и вам тоже.
Я не ответил старику. Выдержал его потяжелевший взгляд. Тогда он снова обратился к Абдуле:
— Может, твоим гостям было бы… спокойнее… под защитой старейшин? Мы найдем им место в мужском доме. Безопасное место.
Абдула было открыл рот, но я его опередил:
— Уверяю вас, старейшина Малик Захир, и мы, и вы находитесь в полной безопасности.
Старик повернулся ко мне. На миг он сузил глаза, но тут же очень спокойно спросил:
— О чем ты, друг мой?
— Мы уйдем сами, как только сможем, — покачал я головой. — Но если выйдет так, что пребывание наше тут затянется, за нами придут.
Старик молчал. Лицо его снова ничего не выражало.
— Начальство знает, где мы, — продолжал я. — Знает, где нас искать, и что скоро мы должны вернуться. Но если этого не произойдет, к нам вышлют помощь. Ваш кишлак будет под защитой Советской Армии. Не думаю, что кто-то из «соседей» решится высказать вам свое недовольство.
Мало того, что старик перепортит мне все мои планы своим вмешательством, так он еще и явно что-то задумал. Его практически прямая угроза Абдуле, его настойчивость — все его поведение говорило мне об этом.
Да еще и это его предложение «взять под защиту советских солдат» казалось мне слишком уж подозрительным.
Нужно отделаться от старого Малика как можно быстрее. А еще быстро покинуть дом Абдулы, чтобы не доставить ему неприятностей. Но сейчас, в эту минуту, я могу только выиграть немного времени. Потому и решил навешать аксакалу той же лапши, что и Хану.