— Советские солдаты уйдут, — сказал Малик Захир. — А соседи останутся.
— Вот именно, — согласился я. — Советские солдаты уйдут. И мы уйдем. И не будем заставлять многоуважаемого Абдулу нарушать ваши традиции, которые мы несомненно уважаем.
Старик мне ничего не ответил. Он только молчал. Молчал долго. А еще все это время пристально смотрел мне в глаза.
— Ну что ж, — наконец сказал он. — Если на то ваша воля, молодой шурави, то видит Аллах, так тому и быть. Я буду молиться Всевышнему, чтобы он послал вам здоровья. Чтобы ваши раны как можно быстрее затянулись, а ноги окрепли. Ибо мы всегда рады гостям и привыкли молиться за них. Ибо старые обычаи призывают нас всегда оставаться радушными хозяевами. Не бегите. Не торопитесь. Наш кишлак будет вашим пристанищем столько, сколько потребуется.
Старик говорил с напускным добродушием. И все же суховатые нотки едва уловимого недовольства проскальзывали в его голосе. Я их уловил. Судя по обеспокоенному лицу Абдулы — он тоже.
— Я благодарю вас, — с не менее напускным добродушием сказал я. — Желаю вам здоровья и долголетия, уважаемый старейшина.
— Иншаллах, — слегка поклонился Малик Захир. Потом он повернулся к Абдуле и сказал ему: — Уже поздно, сын мой. А у меня еще есть дела. Потому я должен идти. От всего моего сердца прими мои глубочайшие извинения в том, что в такой трудный час побеспокоил тебя. А еще в том, что не нашел времени отужинать с тобой по твоему приглашению.
— Ничего страшного, уважаемый старейшина, — Абдула поклонился почтительнее и глубже, — ты почтил мой дом визитом. Это честь для меня.
— Спокойной ночи, дорогой Абдула.
С этими словами старик медленной, немного валкой походкой отправился к выходу. Абдула поспешил его проводить. На ходу сказал:
— И тебе, уважаемый Малик Захир.
Вместе они исчезли за дверью. Я видел, как крепкие родственнички старика покинули свой пост и встали по обе руки от Малика. Абдула раскланился ему, прощаясь на пушту. Старик только кивнул. А потом неторопливо отправился по своим делам. Абдула последовал за ним, чтобы проводить старейшину со двора.
Я посмотрел на Карима. Мальчик все еще был бледен. Из-за занавески опасливо выглянула Мариам.
К этому моменту вернулся и Абдула. Он выглядел уставшим. Уставшим настолько, будто только что закончил многокилометровый марш. Старик с трудом закрыл входную дверь. С тревогой на лице посмотрел на меня.
— Ты боишься его, — сказал я Абдуле, — боишься этого старика. Ведь так?
Абдула не ответил. Он с усилием сглотнул. А потом медленно покивал головой.
— Они не согласились, ведь так, дедушка? — спросил Ясин, зло оглядываясь на скромный домик Абдулы Рашида. — Шурави не пойдут с нами?
Ясин — невысокий и коренастый, постоянно дергался. По старой привычке пожимал сбитыми, крепкими кулаками.
Второй внук Малика — Насим молчал. Высокий, костлявый, словно скелет, но все равно крупный мужчина молча сопровождал своего дедушку. Он походил на безмолвного и послушного стража, тенью ходившего по пятам за старейшиной.
— Нет, Ясин. Не пойдут, — проговорил Малик Захир хрипловатым, усталым голосом.
— Выходит… Выходит, мы ходили к Абдуле зря? А я говорил тебе! Говорил, позволь мне самому поговорить с Абдулой! Этот старик — трус! Я бы быстро убедил его выдворить шурави со двора! Тогда им бы ничего не осталось, как…
— Нет, Ясин, — возразил Малик спокойно, — не зря. Я посмотрел на шурави своими глазами. По крайней мере на одного из них. А еще — поговорил с ним. И скажу тебе…
Малик остановился. Его внуки тоже замерли рядом со стариком.
— … Скажу тебе, что молодой шурави не испугается тебя, Ясин. И теперь будет защищать Абдулу, если придется.
Ясин неприятно скривил губы.
— Ты же знаешь, дедушка. Во всех кишлаках округи нет мужчины, кто бы осмелился меня…
— Этот осмелится, — вздохнул старейшина. — Еще как осмелится. И тебе, любимый мой внук, точно с ним не совладать.
Ясин нервно выдохнул. От того его широкий, плоский нос сделался еще крупнее.
— Так что? Значит, все зря? Аллах подкинул нам такую возможность, а мы ей не воспользуемся⁈
Малик Захир тепло улыбнулся своему внуку.
— Тише, Ясин. Не кричи. Наберись терпения и…
— Я могу набраться, — покачал головой молодой Ясин, — но ты же и сам знаешь, дедушка, что Шахин — не терпеливый человек. Крайне не терпеливый. И если не будет добычи — он уйдет. А уйдет — мы ничего не получим!
Малик Захир терпеливо выдержал импульсивный порыв внука. Потом наградил его таким суровым взглядом, что вспыльчивый Ясин будто бы скукожился. Внук был на две головы выше старого Малика. Но теперь, под властным взглядом старика, он казался маленьким и незначительным.
— Наберись терпения, мой любимый внук, — продолжил Малик. — То, что не удалось нам, сделает за нас кишлак. И тогда Шахин получит своих шурави. А мы — свою долю.
Глава 20
В маленьком доме Абдулы стало тихо. Мариам застыла во входе в женскую часть дома. Мальчишка Карим уставился на меня, совсем по-детски округлив глаза.
Старый Абдула молчал. Молчал и смотрел на меня.
— Почему? — спросил я, когда решил, что молчание наше затянулось.
На лице Абдулы заиграли желваки. Он почти до бела сжал свои крупные обветренные губы. Потом вдруг позвал:
— Карим…
— Да, отец? — Мальчишка тут же встал из-за стола.
— Проверь сарай. Посмотри, все ли засовы на месте.
Мальчик, не сказав ни слова. Кивнул, но несколько нехотя. Потом направился к выходу из дому. Прежде чем уйти, бросил на меня мимолетный и очень озадаченный взгляд.
— Мариам, — как только за спиной Карима захлопнулась дверь, сказал Абдула. — Проверь нашего раненого гостя. Не требуется ли ему чего.
Девушка тоже ничего не сказала отцу. Только кивнула и собралась было вернуться в женскую, но я ее остановил.
— Лучше не стоит, — сказал я, заглядывая Абдуле в глаза.
Мариам замешкалась. Абдула ничего мне не сказал. Ничего не возразил. Он только смотрел в ответ.
— Убери со стола, Мариам, — после недолгого молчания проговорил, наконец, Абдула.
Мариам не издала ни звука. На этот раз даже не кивнула. Она только направилась к столу.
— Саша… — кратко бросил Абдула и направился в женскую комнату.
Обернувшись, он позвал меня за собой.
Мы вошли.
Тарик Хан, казалось, спал, лежа на спине и свесил прикрытую покрывалом руку. Он не выказывал совершенно никакой внешней активности. Сложно было сказать — притворяется этот человек или же и правда спит. Его ужин оказался нетронутым. Чашка с фасолью, прикрытая лепешкой, мирно стояла у «изголовья» его настила.
«Должно быть, рука его жутко затекла, — подумал я. — Ну ничего. Пускай помучается».
Абдула отошел к окошку. Уставился наружу, стараясь проглядеть бычий пузырь и темноту вечера, что была за ним. Здесь, в женской, стояла полутьма. Свет давала лишь небольшая коптилка, представлявшая собой миску с жиром и промасленной щепой.
Она стояла в углу и неравномерно освещала комнату. Освещала так, что стена с окном оказывалась почти в полной тени.
— Подойди, прошу, — сказал Абдула тихо.
Я приблизился.
Абдула помолчал еще немного. Помолчал, как бы решаясь заговорить. Потом, наконец, начал:
— Малик Захир… Не простой человек. Он тот, кому лучше не переходить дорогу.
Я молчал, не перебивал. Только смотрел на старого пастуха. Тот, будто бы не решался взглянуть на меня. Он ссутулился, немного опустил голову.
— Я всегда рад помочь гостям. Рад помочь вам, советским солдатам, — продолжал Абдула. — Советские люди много сделали для меня в жизни. От них я слышал и получал только хорошее.
Старик наконец поднял взгляд. Посмотрел мне прямо в глаза. Взгляд этот был странным. Не таким, каким бывал обычно у этого человека. Не было в нем теплоты или задумчивой мечтательности, делавшей глаза Абдулы какими-то стеклянными. Зато в них была решимость. А еще — страх. И последнего оказалось намного больше.
— Но? — спросил я.
— Но моя семья всегда будет для меня самым главным, Саша, — сказал он. — Самым важным в жизни. И сейчас, видит Бог, я чувствую, что над нашими головами сгустились тучи.
— Я понимаю, — сказал я, не поведя и бровью. — Понимаю, Абдула.
Старик снова поджал губы. Устало засопел.
— Я обещаю, что отведу от вас беду, — сказал я несколько тише. А потом глянул на Тарика Хана.
Пакистанец казался мирно спящим. Даже слишком мирно. Лицо его побледнело и осунулось. Если бы не равномерно и едва заметно вздымавшееся покрывало на его груди, можно было бы подумать, что он мертв.
— Спасибо, Саша, — на выдохе пробормотал Абдула.
Я видел, как он боится за свою семью. Видел, как хочет защитить ее. А еще видел, насколько стыдно ему говорить мне такие слова. Насколько стыдно делать такие намеки. И все же я и правда понимал старого пастуха. Понимал и даже не думал держать зла.
— Что в нем такого? — спросил я, когда мы немного помолчали. — Что такого в этом старике, что ты боишься его?
Абдула нахмурился.
— Он… Он очень уважаемый человек в кишлаке и…
— Страха в твоих глазах было гораздо больше, чем уважения, — сказал я.
Абдула даже вздрогнул, услышав эти мои слова. Правдивые слова. Вздрогнул так, как вздрагивают, когда слышат печальную правду, от которой всеми силами стараются оградиться.
— Не думаю, что эти его родственники могут нагнать на тебя такой жути, — сказал я. — Нет… Только не они… Тут что-то другое.
Абдула поднял взгляд к беленому потолку. Почему-то сощурился, словно от солнца. Он недолго помолчал, моргая так, будто пытался что-то высмотреть на стене, над окошком. Я понимал — он думает. Думает, стоит ли мне рассказывать. Взвешивает все за и против.
Старик все же решился. Но заговорил он при этом тихо, почти шепотом. Будто бы каждая стена в доме могла его услышать.
— Несколько лет назад, — начал он, — у Малика Захира случилась ссора с одним мужчиной из нашего кишлака. Звали того мужчину Бехзад, и он был землевладелец. В его владении были пастбища и плодородная земля. И поссорился он с нашим старейшиной из-за одного плодородного участка у реки. Малик Захир упорно уговаривал Бехзада продать этот участок, но Бехзад не хотел.