Я немедленно оказался сверху. Налег на Тарика коленом и принялся хватать его за руки, заламывать за спину.
Хан рычал, плевался кровью. Лицо его быстро превратилось в страшную кровавую маску.
— Мариам, — обернулся я, — у тебя есть чем связать ему руки⁈
Девушка, словно бы очнулась от какого-то сна наяву. Глаза ее были остекленевшими, но тут же прояснились. Она быстро сфокусировала на мне зрение. Несколько мгновений понадобилось девушке, чтобы прийти в себя.
Потом она быстро покивала мне, торопливо поднялась и убежала куда-то во двор.
— Я… Я тебя голыми руками… — Бормотал Тарик, отплевывая кровь.
Речь его представляла собой жуткую смесь из урду, русского и не пойми чего еще. Он ругался, пыхтел, плевался и постоянно грозился меня прикончить.
— Хлебало закрыл, — проговорил я зло.
Хан не послушался, он продолжил бормотать что-то на смеси разных языков. А еще не унимался, норовя вырваться.
Когда я заломил ему руки так, что тот застонал от боли, пакистанец немного успокоился.
Я слегка опустился к нему.
— Меньше б болтал, ты Тарик. А так, твоя болтовня тебя и подставила.
Тут вернулась Мариам. Она принесла кусок какой-то жесткой пеньковой веревки. Когда я взял ее у девушки, тут же принялся жестко вязать Тарику руки.
Теперь Хан молчал. Он уткнулся лицом в ковер и тяжело, громко дышал. Хрипел. Я прямо-таки чувствовал, как какая-то почти осязаемая злость, почти осязаемая досада вырывается из пакистанца с каждым выдохом.
— Мешок, еще нужен мешок, — сказал я Мариам, — есть?
— М-мешок? — Застыла девушка в нерешительности.
— Маленький. На голову ему нацепить!
Мариам убежала снова.
И уже через минуту вернулась с улицы с каким-то грязным мешком, видать из-под овса или ячменя, а еще с тряпкой.
— Если мешок не пойдет, — объяснила она, — глаза ему можно завязать!
— Пойдет! Все пойдет! — Сказал я, — давай сюда все!
Я с трудом засунул Тарику в рот кляп. Для этого мне даже пришлось взять его за волосы и изо всех сил потянуть. Чуть скальп поганцу не оторвал, но заставил раскрыть пасть и затолкал внутрь тряпку.
Тогда Тарик принялся злобно, с трудом сопеть при каждом вдохе. Он отсмаркивался от крови, изо всех сил стараясь прочистить нос.
На глаза я намотал ему остальную часть тряпки. Потом Мариам помогла надеть ему на голову мешок. Перемотать его на шее, чтоб не развязывался.
Только тогда я отпустил Хана и встал. Выпрямился, одергивая китель и отряхивая его от пыли.
Мариам, переводя дыхание, сидела на полу и смотрела на лежащего у своих ног Хана. Тот тоже лежал без движения. Только глубоко, с трудом дышал. Из раны у него на ноге шла кровь. Уже целая лужица на палас натекла.
Судя по месту, куда я попал, я решил, что скорее всего отстрелил ему большой палец. А может даже пару пальцев.
— Ему нужно перевязать рану, — сказал я, — а то не дойдет.
— С-сейчас… — Девушка быстро встала, — с-сейчас… У меня есть травы, чтобы промыть…
Она побежала было в женскую комнату, но я остановил девчонку. Окликнул:
— Мариам.
Та замерла, обернулась.
— Ты мне скажи, — начал я беззлобно и даже не строго, — ты зачем в дом вернулась-то?
— Я… — Мариам виновато опустила взгляд. — Я переживала.
Она сглотнула. Отрывисто и как-то тихо продолжила:
— Прости… Я не думала…
— Все в порядке, — сказал я с улыбкой.
Мариам робко подняла на меня глаза. А потом столь же робко улыбнулась.
Девушке понадобилось некоторое время, чтобы приготовить какой-то травяной отвар. С трудом я заставил Хана сесть. Пока я держал Хана, Мариам резала ему ботинок на раненой ноге ножницами для стрижки овец. Стоит отдать должное Тарику. Он не издал ни звука.
Как я и предполагал, я отстрелил ему большой палец.
— Ты поведешь его прямо так? Без оружия? — Спросила Мариам, когда грубо, наспех забинтовала Тарику раненую ногу.
К чести Мариам, при виде страшной раны Хана девушка даже не поморщилась. Она работала торопливо, но рука ее была крепка.
— Это был последний патрон, — ответил я.
Тогда Мариам вдруг обернулась и глянула на старинную винтовку, висевшую на стене. Винтовку ее отца.
Я проследил за взглядом девушки.
Раньше я особо не рассматривал винтовку. Всмотрелся только сейчас. Сложно было сказать наверняка, но мне показалось, что оружие было ничем иным, как винтовкой Мартини-Генри. Это было старинное, архаичное оружие. Винтовка была однозарядная. А еще казнозарядная. И стояла на вооружении английской пехоты еще во второй половине девятнадцатого века.
Видимо, этот древний экземпляр остался здесь, в Афганистане еще со времен англо-афганских войн. А точнее второй англо-афганской.
— Это оружие принадлежит Абдуле, — сказал я.
Мариам кивнула.
— Она хоть стреляет?
Снова кивок.
— Да. У отца даже есть патроны.
Мариам быстро затянула на ноге Тарика Хана очередной узелок. А потом поднялась и убежала в другую комнату.
Хан, услышав ее шаги, заволновался. Я тут же отвесил ему затрещину. Сказал:
— Тихо ты. Сиди спокойно. Итак последнюю перевязку на тебя, суку такую, потратил.
Потом девушка прибежала откуда-то из женской, видимо, из крохотной родительской комнаты, где спал Абдула. Комната, насколько я знал, одновременно была еще и кладовкой.
— Вот, — сказала она, протягивая мне руки.
В ее смуглых ладошках я увидел штук пятнадцать крупных бледно-золотистых патронов с тупорылыми головками.
— Это все, что есть.
— Я не могу взять, — покачал я головой, — она может понадобиться твоему отцу, если придется защищать вас с братом.
Мариам немного грустно улыбнулась.
— Да он и стрелять-то не умеет. А ты — умеешь, — сказала девушка. А потом, мгновенье помолчав, добавила: — Он поймет.
Я по-доброму хмыкнул. Потом кивнул:
— Спасибо.
С этими словами я встал, принял патроны и сунул их в подсумок. Мариам было кинулась к ружью. Попыталась снять его с гвоздя, но не смогла. Тогда я подошел и помог ей.
Винтовка оказалась тяжеловатой, громоздкой и грубой. Как минимум, ощущалась она тяжелей АК. И несравнимо неудобней. Длинная, тяжелая, с характерным рычагом перезарядки под шейкой приклада, она носила на себе следы многих и многих десятилетий. Ее дерево оказалось потертым, металл местами покрывали патина и ржавчина.
Тем не менее, когда я щелкнул рычагом, винтовка послушно обнажила мне казенник. Патрон зашел в него легко, и я с неприятным лязгом и щелчком закрыл казенную часть.
Предохранителя на этом чудовище не было. Но я быстро отыскал на внутренней стороне спусковой скобы маленькую задвижку и зафиксировал ею спуск, чтобы исключить случайные выстрелы.
Не успел я осмотреть винтовку полностью, как в дверь постучали.
Мариам немедленно затихла. Я насторожился.
У пуштунов было не принято стучать. Если требовалось позвать хозяина — его окликивали со двора. Стук в дверь предвещал что-то недоброе.
Я прислушался. За дверью кто-то галдел. Со двора доносились многочисленные голоса. Мужские голоса. Говорили они на пушту. Причем говорили возмущенно.
— Это… Это люди… — Испуганно сказала Мариам. — Что происходит?..
— Сбежались на выстрел, — ответил я.
Потом глянул на Тарика. Тот притих, сидя под стеной и раскинув ноги.
Тогда я повесил винтовку на плечо. Подошел к нему и заставил подняться.
У раненого Хана это вышло не сразу. Тем не менее, он встал на ноги. Схватив его за веревку, что сковывала ему руки за спиной, я пошел к выходу.
— Ты пойдешь к ним⁈ — Испуганно окликнула меня Мариам.
— Да. Их нужно успокоить, — невозмутимо ответил я.
Девушка колебалась недолго. Она ступила следом и сказала:
— Мало кто из местных умеет говорить на русском. Если кто и может — то очень плохо. Они тебя не поймут.
Я оглянулся. Посмотрел Мариам в глаза, но ничего не ответил. Только снова подогнал Хана и шагнул к двери.
— Я пойду с тобой! Я буду им переводить!
Застыв, я снова бросил взгляд девушке. Теплый взгляд.
— Ты ведь сможешь защитить меня, если что… — Смутилась Мариам и снова побронзовела от своего смущения.
— Смогу, Мариам.
Тогда мы вышли наружу. Первым я вытолкал к народу Хана. При этом какой-то бородатый мужик, лет пятидесяти, испуганно отскочил от двери. Кажется, стучал именно он.
Я пнул Хана по голени, заставив его опуститься на колени. Девушка робко вышла следом и остановилась за моей спиной.
Во дворе собралось человек десять мужчин. Одетые по-простому, в белые рубахи, тюрбаны, тюбитейки и чалмы, они на миг затихли, увидев эту странную картину: перед ними стоял вооруженный советский пограничник, у ног которого оказался некто с мешком на голове.
А я наблюдал за ними. Анализировал. Мужчины оказались разновозрастными. Младшему было около шестнадцати. Старшему — за шестьдесят. Но главное — они были вооружены. Местные взяли с собой палки, какие-то дубинки и даже камни. Один из них, мужик лет сорока, даже притащил с собой старую винтовку-берданку.
Их молчание продолжалось недолго.
Потом они, все как один, загомонили. В голосе я слышал возмущение. А еще — страх.
— Они спрашивают, — начала переводить Мариам, словно бы не зная, за какой из голосов зацепиться, — спрашивают, кто ты такой. Почему тут стреляли. Спрашивают, кто этот человек…
Девушка указала на Хана.
— … и почему он ранен и связан.
Я покивал ей.
— Переводи мои слова предельно точно, — сказал я.
— Да. — Ответила Мариам.
В голосе ее слышалась какая-то смесь страха и решительности. Девушка сейчас, в этот самый момент переступала через себя. Она была храброй. Воистину храброй.
Гомон все не унимался. В толпе то и дело мелькали недовольные, злые лица. На нас с Мариам постоянно обрушивались злые вскрики и дерзкие вопросы.
Когда я поднял руку, пуштуны не сразу, но затихли. Только один из них, тот что стучал, что-то крикнул мне вопросительно.