а. Он не запаниковал, не стал попусту рвать глотку и звать на помощь. В первые минуты он страдал от саднящей боли в затылке, в височной области головы и за левым ухом. Трещалов сел, привалившись спиной к стене. Медленно двигая непослушными холодными пальцами, развязал узел галстука, превратившегося в мятую тряпку, отбросил его в сторону. Расстегнул ворот рубашки, мокрый от крови. Стал кончиками пальцев ощупывать затылок и ухо. К коже на шее и на щеках присохли чешуйки запекшейся крови, мочка левого уха надвое рассечена ударом пистолетной рукоятки. Волосы слиплись в твердые колючие сосульки. Ничего страшного, кажется, голова не проломлена, а мозги не вылезли из-под черепной коробки. Несколько ссадин не в счет, это не смертельно. Видимо, он отделался сотрясением мозга, но и с этой травмой можно жить. Судя по тому, что брюки и пиджак сырые, заляпанные свежей грязью, Трещалова вывезли из Москвы куда-то за город, возможно, в один из районов Подмосковья или в соседнюю область. Выгружая пленника, бесчувственного, обморочного, из машины, с ним не слишком церемонились. Волокли к подвалу по земле, по лужам, по грязи. Трещалов ощупал карманы пиджака и брюк. Как и следовало ожидать, бумажник, ручка «Мессенгер» с золотым пером, ключи от офиса, от квартиры исчезли. Также как и трубка мобильного телефона. Но тюремщики оставили в его кармане пачку сигарет, а вместо зажигалки положили коробок спичек. Трещалов прикурил сигарету, тут же испытал острый приступ тошноты, судорогой свело живот. Он вспомнил, что из-за проклятого зуба уже, по меньшей мере, ничего не ел. Поплевав на оранжевый огонек сигареты, бросил окурок в ведро. И только тут решил осмотреться по сторонам, изучить обстановку. Впереди какие-то стеллажи, заставленные пустыми пыльными банками, дальше, в темноте подвала, угадывались ряды полок, какой-то хлам. Посмотрев направо, Трещалов невольно передернул плечами. В трех метрах от него вдоль стены лежал небритый мужчина неопределенных лет в темных штанах и желтой майке. Видимо, мужчина был мертв уже не первый день, и ему здорово досталось перед смертью. Нижняя губа почернела, раздулась и вылезла вперед, желтая майка на груди залита кровью, из открытого рта вывалился язык, на лице ссадины. В руке покойник сжимал обгоревшую тряпку. Пальца почернели, закоптились. Трещалов, не напрягая воображения, представил картину происшествия. Видимо, избитого мужчину, такого же пленника, как и Трещалов, бросили сюда, в подвал. Мужик, предчувствуя скорую смерть, в приступе отчаяния пытался поджечь погреб. Вытащил откуда-то со стеллажей промасленные тряпки, подпалил их. Но из этой затеи ничего не вышло, ведь в погребе просто нечему гореть. Бедняга задохнулся или умер от тяжелых травм. Надо полагать, такая же мучительная смерть, от побоев, от издевательств тюремщиков, предстоит и Трещалову. Возможно, и он свихнется, форменно съедет с ума. И напоследок сам попытается поджечь подвал. Трещалов посмотрел на седую щетину на щеках покойного и вспомнил, что у мертвых волосы, борода и даже ногти растут, как у живых. Даже быстрее. Ему, новому пленнику, придется провести в этом подвале месяц-другой, а то и дольше. К тому времени у покойника отрастет окладистая седая борода, появится пышная шевелюра, а ногти загнутся и врастут в гниющую плоть. От этих мыслей сделалось совсем неуютно. Постепенно холод и сырость пробрали до костей, Трещалов застегнул пиджак на все пуговицы, но, ясно, не согрелся. Тогда он, преодолевая брезгливость, подложил под зад детскую подушку, завернулся в вонючее ватное одеяло. Полчаса сидел неподвижно, поджав колени к животу. Голова продолжала гудеть, как растревоженное осиное гнездо, запястье левой руки тер, врезаясь в кожу, браслет наручников. Мысли путались, воспоминания распадались на отдельные короткие эпизоды. Сначала Трещалов вспомнил молочную бутылочку, что катилась по мокрому асфальту, затем мужчину с коляской, его промокший плащ, серую кепку из букле. Вспомнил охранника Анохина, остановившегося на ступеньках подъезда. Негромкий хлопок выстрела, второй хлопок… Постепенно из этих мозаичных фрагментов сложилась общая картина случившегося. После недолгих раздумий Трещалов решил, что никаких подарков судьбы ждать не следует, для него все кончится плохо, шансы выбраться живым из этого зиндана нулевые.
Крышка погреба открылась и упала, тяжело, как могильная плита. Трещалов поднял голову. Наверху горел электрический свет. Какой-то человек спускался в вниз, осторожно, чтобы не упасть, ставил ноги на ступеньки. Трещалов не хотел выглядеть глупо и жалко, он сбросил с плеч одеяло, вытащил из-под себя подушку. Стерн остановился в двух шагах от пленника, наклонился вперед, чтобы лучше его рассмотреть.
– Холодно тут, – поежился Стерн. – Здесь лежит труп. И воняет.
Трещалов показал пальцем на мертвого Василича.
– А кто, по-вашему, должен здесь лежать? Королева красоты? Или парочка манекенщиц из журнала «Вог»?
– Что тебе нужно? – спросил Трещалов.
– Деньги, больше ничего, – ответил Стерн. – Немного наличных. Пятьдесят тысяч долларов – моя цена. Бизнесмену, владельцу двух десятков фирм, нетрудно будет наскрести эту сумму.
– Сам не помню, когда держал в руках такие бабки. Все свободные средства вложены в дела. Но главное не в этом. Лично для меня ничего не изменится от того, получишь ты свой бонус или нет.
– Что вы имеете в виду?
– Ты не оставишь меня в живых. Я видел твою гнусную рожу. Я стал свидетелем двойного убийства. Значит, мне так и так не выжить.
– Не фантазируйте, пожалуйста. И не придумывайте всякой чепухи. Например, как столовой ложной прорыть тоннель до ближайшей помойки и выбраться отсюда через земляной лаз. Вы спасетесь, только если заплатите. За последнее время вы больше денег потратил на девочку по имени Настя. Речь не о плотских утехах, о вашей жизни. Сейчас вы сделаете один телефонный звонок, а затем пообедаете, выпьете кофе. Я кое-что приготовил, горячее. Вам понравится.
Но Трещалов не слушал, его пробирала дрожь ярости.
– Откуда ты все обо мне знаешь?
Трещалов заскрипел зубами, дернул рукой, зазвенела цепь. Браслет глубоко впился в запястье руки.
– Перед тем, как убить моих охранников, а меня похитить, ты навел справки. Хорошо подготовился. Наверное, нанимал какую-то частную ищейку?
– Просто некоторое время был близок с вашей бывшей любовницей, – ответил Стерн. – С Еленой Юдиной. Вы оставили на ее квартире целую кучу своих вещей, фотографии, заметки. Даже старую записную книжку бросили. И теперь я знаю о вас больше, чем вы сами знаете о себе.
– Вот как? – переспросил Трещалов.
– Вот так, – кивнул Стерн. – Вы сами во всем виноваты. Запутались в своих женщинах, увязли в личных проблемах. Записные книжки и ежедневники бросаете, где попало. Было бы свободное время, я бы написал о вас поучительную реалистичную книгу в серию «Жизнь замечательных идиотов».
– Сволочь ты.
Трещалов считал себя человеком не робкого десятка. Перекопай он всю прожитую жизнь, год за годом, месяц за месяцем, и всплывут в памяти два-три эпизода, когда он струсил, проявил малодушие. Но это было так давно, что, кажется, случилось вовсе не с ним, а с другим чужим, посторонним человеком. Но сейчас Трещалов не даст слабины, не сломается, не пойдет ни на какие компромиссы. Лучше сдохнет.
– Ты не получишь ни хрена, ни копейки, – Трещалов плюнул на пол. – Слышь, ты, гнида паршивая. Можешь пытать меня. Можешь живого резать на части. Я вытерплю любую боль. Я бывший офицер, я видел в жизни такие виды, о которых ты не имеешь представления. И выдержу все. Хочешь убить меня прямо сейчас, убей.
– Как скажешь, – кивнул Стерн.
Он отвел ногу назад и ударил стопой в колено Трещалова. Трещалов дернулся и получил в грудь каблуком ботинка. Длины цепи хватило для того, чтобы он поднялся на ноги. Встал во весь рост, даже попытался свободной правой рукой нанести удар в голову противника. Но Стерн поднял предплечье, легко отбил атакующую руку, захватил ее выше локтя и с силой дернул на себя. Он отклонил корпус в сторону и носком правого ботинка по дуге врезал Трещалову в живот. Затем выпустил его плечо, освободил свои руки и двинул противнику кулаком в лицо. Трещалов запутался ногами в матрасе, потерял равновесие. Спиной больно ударился о вмурованную в стену скобу, на которой держалась цепь. Тут же Стерн сократил дистанцию до одного шага и врезал Трещалову ребром ладони в шею справа, слева локтем в голову. Трещалов почувствовал, как ноги налились тяжестью, сделались непослушными, чужими. Он хотел шагнуть вперед, но вместо этого сполз вниз но стене. Закрывая лицо одной рукой, сел на скомканный матрас. И пропустил удар подошвой ботинка в грудь. Трещалов окончательно потерял способность к сопротивлению. В эту секунду Стерн упал коленями на грудь так, что заскрипели ребра. Разложил Трещалова на полу, как мясную тушу. Засунул указательные и большие пальцы в ушные каналы, стал давить на барабанные перепонки. Трещалов закричал от нестерпимой боли, кажется, в уши вошли не человеческие пальцы, а острые железки. Стерн вытащил пальцы из ушных каналов и врезал противнику по носу. Согнул большие пальцы, просунул их в рот Трещалова, стал растягивать губы вверх и вниз. Трещалов снова закричал, на этот раз тише, слабее. Он чувствовал чужие пальцы во рту, вертел головой, чтобы освободиться, но ничего не мог поделать. Губы потрескались. Рот быстро наполнился кровью, Трещалов захлебнулся, закашлялся. Стерн вытащил пальцы, ухватил своего пленника за волосы, потянул голову вверх, а затем с силой толкнул в лоб основанием ладони. Трещалов ударился затылком об пол. И провалился в темноту, беспросветную, густую, как гуталин того старика армянина, что чистит обувь на углу Садовой.
Пермь, район Банной Горы. 1 августа.
Жаркое марево, висевшее над городом, не обещало вечерней прохлады. Серо-голубое небо тлело, как папиросная бумага. Колчин вышел из последнего вагона электрички, пересек пути и пошел вверх по широкой утоптанной тропе, на ходу считая шаги. Когда счет закончился на цифре девятьсот шестьдесят семь, Колчин стер со лба испарину и перевел дух. После тяжелой разминки он запоздало вспомнил, что город как-никак построен на отрогах Уральских гор. Психиатрическая больница, отгороженная от большого мира высоким забором, слушала тишину, жужжание разжиревших мух и погружалась в послеобеденный сон. По правую сторону от забора начиналась центральная улица небольшого поселка Банная Гора, застроенная деревянными домами. Предъявив вахтеру удостоверение офицера ФСБ, Колчин дошагал до главного корпуса, поднялся на третий этаж, распахнул дверь кабинета главного врача. Место за большим письменным столом занимал невыразительный молодой мужчина в серой рубашке с коротким рукавом. Создавая видимость кипучей работы, он перебирал учетные карточки пациентов и чертил какие-то козявки в блокноте. Увидев Колчина, бросил карандаш, выскочил из-за стола, тряхнул руку гостя. – Русаков Константин Сергеевич, – представился главный врач. – Мне уже звонили из городского управления ФСБ. Насчет вашего визита. К нам из вашей конторы заглядывают не часто. Не так часто, как хотелось бы. Но мы гостям рады… Честное слово, рады. А вы из самой Москвы пожаловали. Надо же. Тысяча восемьсот верст как-никак. Тон Русакова, бегающие по ст