От этой мысли Перси и вовсе стало страшно. Если раньше у него еще теплилась надежда на то, что расследование ограничится перетряхиванием «грязного белья» в киевской резидентуре и потом уйдет в «песок», то теперь стрелки сходились на нем и Ковальчуке. Поэтому рассчитывать на снисхождение Кейджа не приходилось. Что касается операции, то, по большому счету, уже не имело принципиального значения: являлся Ковальчук тем самым русским кротом, которого разыскивал Кейдж или он действительно стал жертвой рокового стечения обстоятельств. В таких случаях Директор не церемонился и безжалостно отстранял от работы как правых, так и виноватых.
«Я-то чем виноват, если где-то произошла утечка? Почему я должен расплачиваться за других? Почему?» — терзался Перси.
— Марк, ты меня не слушаешь? — как сквозь вату донесся до него голос Ковальчука.
— Слушаю, слушаю, продолжай, — включился Перси.
— Так ты понял, что против меня у них ничего нет, кроме наводки этого пресловутого агента!
— Агента? И что, он прямо указывает на тебя?
— Нет. Все вокруг да около.
— Но этого одного мало, чтобы вытаскивать нас в Лэнгли и бросать под Кейджа.
— Я же говорю: одни инсинуации, которые родились в воспаленном мозгу Саливана. Этому сумасшедшему повсюду мерещатся русские шпионы, — продолжал твердить свое Ковальчук.
Но его глаза говорили Перси другое, и он потребовал:
— Генри, не держи меня за болвана! Говори начистоту!
Ковальчук, потупившись, промямлил:
— Помнишь, я рассказывал о разработке одного русского?
— Да, что-то такое было, но как это связано с нами?
— Сейчас поймешь. Два месяца назад я познакомился с русским в ресторане «Гетман». Разговорились, мне он показался перспективным кандидатом на вербовку. Потом были еще две встречи…
— Генри, ближе к делу и Фантому! — торопил Перси.
Лицо Ковальчук пошло бурыми пятнам, и он с трудом выдавил из себя:
— Он оказался из контрразведки.
— Ты хочешь сказать из ФСБ?!
— Да!
— А как он оказался в Киеве?
— Приехал в отпуск к родителям.
— Допустим, но как ты узнал, что он из ФСБ?
— Не я, а Саливан.
— Саливан?! А он тут с какого бока? — удивился Перси.
— Русский находился в разработке у Берда, и я попал под слежку.
— В разработке у Берда? Тогда я уже ничего не понимаю!
— Видишь ли, я не доложил Саливану о контакте с русским.
— Но почему?!
— Ты же знаешь о моей неприязни к нему.
— Ну.
— Я рассчитывал поставить Саливана перед фактом, чтобы не загубить разработку. А он, мерзавец, раздул из мухи слона и теперь меня пинают все кому не лень. Я, русский шпион?! Бред!
— Стоп, Генри! А как все это связано со мной и Фантомом? Как? — окончательно запутался Перси.
— Хоть убей, Марк, не знаю! Не знаю! — твердил Ковальчук.
— И все-таки это крутится рядом с тобой. Думай! Вспоминай!
Ковальчук явно нервничал. Перси не спускал с него глаз. Ключ к разгадке головоломки с Фантомом сейчас находился в руках того, кто вольно или невольно оказался в центре последних драматический событий. Ковальчук отрывисто произносил какие-то фразы. Одна из них: «Кейдж требовал от меня данные по „Тополю“? Зачем?» — дала толчок мыслям Перси. Сработала скорее интуиция, а не логика.
— Генри, повтори, что ты сейчас сказал! — перебил он Ковальчука.
— Что-что?
— Повтори, что ты сказали.
— Есть идея, Марк? — встрепенулся Ковальчук.
— Пока не знаю. Повтори!
— Кейдж допытывался: какие сведения мне стали известны из списка Фантома?
— Из какого списка?
— Того, что он оставил в камере хранения киевского вокзала.
— Списка? В камере хранения? Агент русских? Фантом? Как это все связано между собой? — вслух размышлял Перси, пытаясь найти отгадку.
Его гибкий и пытливый ум искал связь между списком Фантома, Ковальчуком и неведомым агентом, который сообщил ЦРУ об охоте ФСБ за продавцом секретов «Тополя». Перси пытался увязать в логическую цепочку, то, что ему стало известно от Кейджа с тем, что сейчас рассказал Ковальчук, но она не складывалась. Из всей этой мешанины неоспоримым оставался факт — список секретов Фантома, стал известен русской контрразведке. Объяснения этому Перси не находил, но теперь, после хоть и путаного рассказа Ковальчука, ситуация с Фантомом и собственное положение ему не казались столь безнадежными. Многолетний опыт подсказывал Перси: русской контрразведке понадобится не один месяц, чтобы по перечню секретов выйти на их источник. Поэтому он уже не столь мрачно смотрел на мир и на терзавшегося Ковальчука. Ему стало жаль бедолагу, оказавшегося жертвой обстоятельств и предвзятого отношения начальников. К сожалению, в последнее время в разведке такое происходило все чаще. После провалов в Ираке и Афганистане, система начала съедать сама себя. За ошибки политиков приходилось расплачиваться им — разведчикам.
— Генри, все будет о'кей! Мы им еще покажем, — заверил он.
— Значит, ты не поверил в эти бредни, Марк? Не поверил? — воскликнул Ковальчук.
— Нет! Мы с тобой работаем не первый год.
— Спасибо! Если бы ты знал, как это для меня важно. Я тебе очень благодарен.
— Держись, Генри! А сейчас извини, меня ждет Маргарет, — закончил разговор Перси.
— Да, да, конечно, конечно, прости, что задержал, — извинился Ковальчук и распахнул дверь террасы.
Перси возвратился в холл, но, прежде чем пройти в номер, задержался у зеркала, посмотрел и не узнал себя. На него смотрел смертельно усталый человек с серым лицом.
«Господи, что подумает Маргарет? — ужаснулся он. — Надо, что-то делать? Что? Первое — немедленно избавиться от этого похоронного вида! Как? Выбрось из головы Кейджа. У тебя все о'кей, Марк! Легко сказать. Маргарет не проведешь, она жена разведчика. Ты успешно выполнил опасное задание и тебя вызвали для доклада. Тебя, а ее зачем? Вот! У тебя нервный срыв, и врачи рекомендовали отдохнуть».
Последнее объяснение Перси показалось наиболее убедительным. Он решительно направился к номеру, энергично постучал в дверь и, не дождавшись ответа, шагнул в прихожую.
— Марк?! Милый! — возглас Маргарет, в котором смешались радость и тревога, сжал ему сердце.
В дверном проеме возникла легкая тень. Перси рванулся навстречу, и они крепко обнялись. Маргарет трепетными поцелуями касалась его щек, а с губ срывалось:
— Ты, жив! Ты здесь! Чего только я не передумала, пока летела сюда.
— Все хорошо, милая. Мы вместе. Я в порядке, — успокаивал он.
— Почему не позвонил? Сам? Почему они…
— Успокойся, родная! Все хорошо! Все хорошо! — повторял Перси и нежно гладил ее по пышной копне волос.
Силы оставили Маргарет, и она бессильно повисла на его руках. Он внес ее в гостиную и усадил в кресло. Его вид, как он не храбрился, говорил сам за себя. Маргарет воскликнула:
— Господи?! Что они с тобой сделали? Ты ранен, болен?!
— Нет-нет! На мне ни царапины.
— На тебе лица нет!
— Трудное задание. Теперь все позади, — невнятно бормотал Перси.
— Ты, ты… — спазм перехватил горло Маргарет.
Ей не хватало воздуха. Перси бросился к холодильнику, схватил бутылку, сорвал пробку и, расплескивая воду, наполнил стакан и подал Маргарет. Она сделала несколько глотков, затем закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Прошла минута, другая, спазм прошел, на щеках Маргарет проступил слабый румянец, а голос снова окреп.
— Марк, тебе надо к доктору! — потребовала она.
— Да-да, — не стал спорить он.
— Сейчас! Немедленно!
— Это лишнее. Док осматривал меня в Киеве и ничего не нашел. Нервный срыв, что поделаешь, годы берут свое.
— Тем более!
— Маргарет, ты мой самый лучший доктор.
— Марк, если тебе и твоим начальникам наплевать на здоровье, то…
— Не наплевать. Это они тебя вызвали? — перебил Перси.
— Да. Но почему не предупредили, что ты болен?
— Это я попросил.
— Ты?! Но зачем?
— Чтобы не трепать тебе и детям нервы.
— Нет, Марк, ты что-то от меня скрываешь?
— Успокойся дорогая, самое худшее позади.
— Марк, ты выглядишь ужасно! Я настаиваю на обследовании у доктора!
— Непременно, как только закончу дела в Лэнгли, — заверил он и, чтобы уйти от опасной темы, поинтересовался: — Как дома? Как дети? Как Джим?
— Все хорошо. Джимми сделал первые шаги, — на лице Маргарет впервые появилась улыбка.
По ее щекам потекла тушь. Перси зашарил по карманам в поисках платка. Маргарет, стыдливо пряча лицо, принялась убирать салфеткой следы косметики. Оставив ее одну, он прошел в гостиную и стал распаковывать чемодан. На кровати выросла горка белья, а на столе коллекция сувениров. Среди них не оказалось забавной матрешки — подарка для Джимми. Перси принялся ворошить белье, надеясь обнаружить ее, и тут здесь легкая ладошка Маргарет легла на плечо. Смущаясь, она спросила:
— Как я?
Перси поднял голову и не нашелся, что ответить. В ее карих глазах плескалась безоглядная любовь. Любовь, о которой в текучке будней он начал забывать.
— Ну, так как? Чего молчишь?
— Ты… — и из глубин его памяти всплыл сонет Шекспира. Тот самый, когда-то покоривший сердце жизнерадостной двадцатилетней студентки факультета социологии. И Перси остро ощутил, что ни обольстительная Грей, ни любая другая женщина, не могли дать ему то, что он находил в Маргарет — любовь и нежность. Бережно обняв ее за плечи, он дрогнувшим голосом повторил, потрясающие строки, рожденные человеческим гением три столетия назад:
«Твои глаза на звезды не похожи,
Нельзя уста кораллами назвать,
Не белоснежна плеч открытых кожа,
И черной проволокой вьется прядь.
С дамасской розой, алой или белой,
Нельзя сравнить оттенок этих щек.
А тело пахнет так, как пахнет тело,
Не как фиалки нежный лепесток.
Ты не найдешь в ней совершенных линий…»
Воркующий смех Маргарет прозвучал для него самой чарующей музыкой. Она с нежностью произнесла: