Ландезен и Бинт плывут в Неапольском пароходе в третьем классе. Вспоминают о том, что вчера вечером говорил им агент, продававший билеты, и приходят к выводу, что сомнений быть не может: это именно Артемий Иванович, устроив хармидер, скупил все билеты, кроме третьего класса, так что либо они все трое плывут на этом пароходе тоже, либо поляк осуществил дьявольский план, заманив их таким образом в ловушку. Но это ничего, через сутки из Неаполя идет пароход в Александрию. Им пора уже ехать туда, так как на днях в Египет должен прибыть наследник и уже не остается времени рассусоливать, надо организовывать охрану на месте.
Глава 28
18 ноября, вторник
На столе у генерала фарфоровые фигурки под названием «голышки» или «офицерские», которые он всегда возит с собой: «ищущая блох», «стригущие ногти», «надевающая платье».
Во вторник генерал Селиверстов встал, по обыкновению, в восемь утра, умылся, оделся и отправился прогуляться до завтрака по Бульвару пешком. Утро было туманное и дождливое, и он даже вопреки своим правилам нанял фиакр, чтобы вернуться обратно в отель. Когда в одиннадцать часов генерал поднялся к себе в номер, завтрак уже был готов и он приказал камердинеру накрыть его у себя в кабинете. Пока старый финн снимал с подноса тарелки и расставлял их на столе, Селиверстов уселся в большое кресло и задумался.
Последние несколько дней ему стало казаться ошибочным решение явиться к Рачковскому. Тот был очень хитер и действовать против него в открытую было слишком рискованно, да еще парижские газеты раструбили вдруг, что генерал Селиверстов прибыл во французскую столицу не просто за врачебным советом, а с важным политическим поручением от русского правительства. Не крылась ли за этими публикациями рука Рачковского, желавшего настроить против генерала русскую колонию?
— Ступай, Миллер, — велел Селиверстов камердинеру и финн покорно удалился из кабинета.
Определенно, Рачковский должен был что-то предпринять. Но что? Как узнать это? С неприятным предчувствием генерал взялся за ложку и запустил ее в суп. Когда он отставил пустую тарелку в сторону и принялся за второе, в дверь робко постучали.
Миллер прошел в переднюю и открыл дверь. Перед ним стоял среднего роста дурно сложенный брюнет лет тридцати с длинной всклокоченной бородой, взъерошенными грязными волосами и болезненным цветом лица. На нем была бедная, потертая одежда, мокрая от дождя.
— Что вам надо? — с неприязнью спросил финн.
— Меня зовут Падлевский, — ответил пришедший. — Мне надо лично в руки генералу Селиверстову передать письмо.
— Ждите здесь, — Миллер закрыл перед Падлевским дверь и пошел доложить о визитере своему барину.
— Этот человек является автором письма или он только рассыльный? — спросил Селиверстов.
Он подумал, что это, быть может, Рачковский направил ему письмо или кто-то из его агентов уже собрал необходимые сведения о действиях Рачковского и принес ему рапорт. Миллер подошел к двери и молча забрал конверт из рук Падлевского. Тот терпеливо ждал. Дождавшись, пока камердинер принесет ему письмо, Селиверстов вскрыл ножом конверт и, сидя в кресле, развернул сложенный вчетверо лист почтовой бумаги. Его взгляд сразу же метнулся к подписи: «Мишель Бернов». Генерал знал этого юношу по своим предыдущим приездам. Это был безобидный легкомысленный молодой человек, полный всякого патриотического и верноподданнического бреда в голове, который не мог представлять ни малейшей опасности. Письмо тоже не представляло особого интереса и являлось предложением подписаться на франко-русский праздник, бал, даваемый на следующий день в русско-французском салоне г-на Бернова. Текст письма гласил:
В письме было:
«Генерал, приезжайте в четверг в cercle-russe, во-первых — потому, что это очень интересно, а во-вторых — потому что будет много хорошеньких женщин, которые желают с Вами познакомиться. Прилагаю при сем программу и входной билет.
Примите и проч.
Мишель Бернов .»
«Хорошенькие женщины — это все-таки кое-что, — подумал генерал. — Надо расслабится, иначе от всех этих тревог опять начнутся ужасные мигрени».
— Миллер, ступай пригласи просителя, — велел он камердинеру и достал чистый лист бумаги.
Миллер распахнул перед Падлевским дверь, позволив, наконец, войти из гостиничного коридора в номер, и рукой в белоснежной перчатке пригласил следовать за ним. Доведя Падлевского до дверей кабинета, финн оставил его здесь, а сам ушел в переднюю, где стоял буфет красного дерева и где он занимался чисткой столового серебря.
Войдя в кабинет к генералу, Падлевский осторожно прикрыл за собой дверь, стараясь не производить лишнего шума и в то же время приложив усилия к тому, чтобы дверь закрылась достаточно плотно.
— Ну-с, молодой человек, — сказал Селиверстов, — извольте сказать мне адрес господина Бернова.
— Адрес салона или адрес его квартиры? — переспросил прерывающимся голосом Падлевский.
Селиверстов удивленно оглянулся на него, пытаясь понять причину волнения посыльного.
— Конечно, адрес квартиры, — сказал он, так и не сумев ничего прочитать на угрюмом лице посетителя.
— Улица Виньон, 23.
Генерал обмакнул перо в чернила и стал выводить на бумаге:
«23, rue Vignon. Monsieur, je viens de recevoir…» [15]
Увлеченный писанием, он не видел, как Падлевский достал из кармана пиджака небольшой бельгийский револьвер-«бульдог», обмотанный тряпкой, и, стоя за спиной, прицелился ему в затылок. В последний момент рука Падлевского дернулась и пуля попала Селиверстову не в затылок, а слева, за ухо. Генерал дернулся сперва вперед, потом захрипел, голова его откинулась назад и завалилась щекой на плечо, а перо в руке поставило на письме жирную кляксу. Номер заволокло белым дымом, который медленно рассеивался. Падлевский повернулся к двери и в напряжении ждал, когда в комнату войдет камердинер, чтобы тут же покончить с ним из револьвера, который он все еще сжимал в руке.
Но камердинер все еще не приходил. Похоже было, что выстрела, который благодаря намотанной на оружие тряпке был не очень громок, финн не услышал — возможно, его заглушил шум улицы и плотно закрытая дверь. Генерал застонал — он все еще был жив, и Падлевский подумал, не стоит ли еще раз выстрелить Селиверстову в голову. Но, увидев тонкую красную струйку крови, стекавшую из дырки за ухом, вдруг испугался. Ему захотелось как можно быстрее покинуть номер и бежать прочь от этого места.
Он спрятал револьвер, открыл дверь и быстро прошел через переднюю, где Миллер с увлечением натирал до блеска серебряную ложку, напевая себе под нос какую-то чухонскую песню. Камердинер бросил на Падлевского беглый взгляд и как ни в чем не бывало продолжал заниматься своим дело. Выйдя в гостиничный коридор, Падлевский едва сдержал себя, чтобы не побежать. Выбравшись на улицу, он взял первый же попавшийся фиакр и извозчик быстро укатил его прочь, растворившись в тумане.
Прошло минут двадцать, прежде чем камердинер отложил в сторону ложки и неуверенно подошел к двери кабинета. Он не волновался, для этого у него не было причин, но он удивился, почему барин не требует убрать со стола, как это делал всегда. Постояв еще минут пять перед дверью и прислушиваясь к тишине в кабинете, он неуверенно постучал. Ответа не последовало. Тогда он постучал сильнее. То же самое. Миллер решился приоткрыть дверь и заглянул в образовавшуюся щель. Его хозяин без движения полулежал в кресле с запрокинутой головой, а из раны сочилась кровь.
Не медля ни минуты, финн бросился к управляющему отелем. Камердинер знал лишь по-фински и чуть хуже по-русски, поэтому ему стоило больших трудов объяснить французу, что произошло. Поняв, что с русским генералом случилась какая-то беда, управляющий отелем известил доктора Портелье, состоявшего при отеле, и они вдвоем проследовали за Миллером в номер.
— Мой Бог! — воскликнул управляющий при виде опрокинувшегося в кресле генерала. — В моем отеле еще никогда не происходило ничего подобного!
— Это не убийство, мсье, — со знанием дела сказал доктор Портелье, осмотрев голову Селиверстова и несколько пятен крови, капнувшей на письмо. — Это просто несчастный случай. Ваш постоялец получил удар паралича.
— Но вот же у него дырка в голове от пули!
— Мсье, — осадил управляющего Портелье. — Откуда вам знать, как выглядят дырки от пуль? Ведь в вашем отеле никогда не происходило убийств.
— Я воевал с пруссаками и знаю…
— Ничего вы не знаете, мсье. Кровь, которая запачкала лицо несчастного, вне всякого сомнения происходит от раны, полученной при ударе головой об острый край вот этого стола во время падения.
Доктор Портелье честно отработал заплаченные ему деньги. Только через три часа доводы управляющего отелем убедили его в том, что рана на голове генерала огнестрельная, и он согласился известить полицию. Одновременно он уведомил о происшедшем и русское консульство. Поэтому Рачковский приехал в «Отель де Бад» почти одновременно с прибывшими для дознания прокурором республики Банастоном, судебным следователем Гильо и начальником сыскной полиции Гороном.
Обыск в номере показал, что убийство не было совершено ради ограбления. В карманах убитого нашли тысячу триста рублей и в бюро еще сорок тысяч наличными. Полицейский доктор Бернардель, назвав доктора Портелье «безмозглым бараном», установил, что Селиверстов все еще жив, но находится в коме, и по распоряжению Горона к генералу был приставлен агент, чтобы слушать все, что может сказать генерал, если очнется.
Глава 29
18 вечером пароход подходит к Александрии. 19 ноября в среду утром он входит в гавань.
19 ноября, среда
Утром пароход вслед за лоцманской парусной шлюпкой, ведомой бритоголовым египтянином, двинулся в порт Александрии. Артемий Иванович и поляк под ручку с женой поднялись на палубу, оставив, по совету боцмана, вещи в каюте. Владимиров приложил к глазам бинокль и с интересом разглядывал низкий, ровный, пустынный берег, наполовину разрушенные береговые форты с черными дырами проемов от ядер. За голыми мачтами бесчисленных судов, за громадными корпусами иностранных пароходов едва угадывались белые дома, вытянувшиеся вдоль набережной. Пройдя мимо мола из грубо наваленных камней, пароход неторопливо вошел в оглашаемую свистками и окликами египетской таможенной стражи гавань и направился к своей бочке.