стся никуда уйти.
Теперь мне было жаль, что первого десантника я оставила в живых. И совсем не было жаль, что я вернулась в часть: девочкам досталось больше, без меня они бы не выкарабкались.
Стоны из кабинки смолкли. Вместо них послышался шум воды. Выйдя к умывальнику, Рахиль долго мыла голову, потом полоскала рот, потом набирала в мыльницу воды и обливала свое тело. Розовые струйки исчезали в решетке стока на полу.
– Все болит, – пожаловалась Рахиль. – Как хорошо быть пьяной, а? Фат начала шевелиться, я постою на часах, а ты помоги ей проблеваться. Сигареты есть?
– Нет.
– Погано.
Я отдала ей оружие и подошла к Фатме. Та и вправду шевелилась, обводила потолок мутным взглядом, стонала и пыталась встать. В кабинке Фат быстро поняла, что от нее требуется, но рвать ей было нечем. Я поднесла ей воды в мыльнице. Запах и привкус мыла быстро сработали. После того, как желто-зеленая, едко пахнущая слизь и белая пена уплыли в глубины канализации, Фат обвела помещение более осмысленным взглядом. Посиневшие губы шевельнулись:
– Тэм…
– Еще воды?
Фатма покачала головой и ее снова скорежило.
Выстрелы сменились взрывами. По улице пробежали несколько «голубых беретов». Правда, в данный момент это название не очень подходило: беретов ни на ком не было, большинство были голыми до пояса, а один – только в трусах.
Рахиль внезапно закричала и нажала триггер. Очередь скосила раздетого, и швырнула его на гравий. Я оттолкнула ее от дверного проема и подхватила свой автомат. В дверь ударили пули, не попадая в нас, но откалывая кусочки кафеля и покрывая зеркала паутиной трещин.
– Свет! – крикнула я, надеясь, что Фатма услышит.
Свет в сортире погас.
Я на коленках подползла к двери, высунулась ровно настолько, чтоб можно стало вести огонь и стриганула пулями в одну из теней на дороге. Послышался вскрик, снова ударили очереди, короткие и прицельные. Солдаты отползли под прикрытием кустов, а потом поднялись и… побежали.
Я не поверила своим глазам. Осторожно вышла из дверей, подкралась к телу на дорожке… «Берет», молодой парень с бритой головой и птичьими глазами – круглыми, серыми и без ресниц – лежал на боку и часто дышал, зажимая рукой живот. Лицо его было таким бессмысленно жалким, что я захотела посмотреть, нельзя ли чем-то помочь.
– Отойди, – услышала сзади.
Прицельным одиночным выстрелом в голову Рахиль добила парня.
– Ты идиотка, – сказала я. – Ты выдала нас своей пальбой, мы ввязались в перестрелку, потратили патроны, а новых не достали. Его друзья унесли и автомат и обойму. Ты что, не соображаешь, что стрелять можно только по одиночкам?
Я поменяла рожки автомата и отступила снова в глубь аллеи, к клубу.
Свет опять горел, в дверях стояла Фатма с дубинкой в руке.
– Я услышала, как вы собачитесь, – сообщила она. – Нашли время.
– Тихо! – прошипела Рахиль.
Она направила автомат на дорожку, по которой, почти не шурша гравием, приближались пока еще невидимые люди. Я подняла автомат, но не видела, куда стрелять.
– Выходите с поднятыми руками и бросайте на землю оружие, – послышался голос. – И без глупостей: первая же граната, если что, – ваша!
И тут я как-то поняла, что это – свои, крымцы. Я не лингвист, не разбираюсь в акцентах, но за время знакомства с майором и прочей сволочью научилась распознавать их выговор, и сейчас это был не он, с нами говорили наши!
– Мы «Вдовы»! Поручик Уточкина, штабс-капитан Левкович, подпоручик Фаттахова!
– Все равно выходите по одной, если есть оружие – бросьте.
Фонарик загорелся в конце тропинки и осветил ее. Я вступила в полосу света, положила автомат на гравий и опустила руки. То же сделала Рахиль. Фат не рассталась с дубинкой, но ребята посмотрели на это сквозь пальцы.
Загорелся другой фонарик, и при свете его показался говоривший: среднего роста худой мужчина.
– Бурцев, ты, что ли? – спросила Рахиль.
Со всеми коммандос, вплоть до подполковника, она была на «ты». Я тоже узнала поручика.
– Там больше никого нет? – спросил Бурцев.
– Нет, – только сейчас я по-настоящему ощутила, как болят израненные стеклом и гравием ноги.
– А в помещении клуба?
– Тоже никого, – ответила Рахиль.
– Хорошо, вернитесь туда. Можете взять оружие. Нам нужно еще закончить здесь… Где остальные?
– Всех вывезли в Севастополь, – сказала Рахиль. – Мы остались случайно.
– Я понял, – сдержанно ответил Бурцев.
– Что ты понял? Что ты понял, факимада?! – закричала Рахиль. – Думаешь, нам хотелось остаться? Думаешь, нас спрашивали?
– Успокойся, Рахиль! – испуганно осадил ее Бурцев. – Ничего такого я не думал. Я… сочувствую вам. Я понимаю…
– Ни хера ты не понимаешь, – отрезала Рахиль. – И кончим этот разговор.
– Я не против, – обиделся Бурцев.
– Стойте, – окликнула я его, когда он уже развернулся, чтобы уйти. – Что случилось? Как вы оказались на свободе?
– «Красный пароль», – коротко ответил Бурцев.
«Красным паролем» назывался кодовый сигнал к началу боевых действий для резервистов. А резерв Вооруженных сил Юга России составлял по численности столько же, сколько и собственно вооруженные силы.
Свое личное оружие и форму резервисты хранят дома, доставая ее каждый третий уикэнд. Раз в год – двухнедельные сборы.
Кадровики относились к резервистам с долей легкого презрения, называли «нафталинщиками» – мол, все время между сборами их форма хранится в нафталине, хотя это чушь – кто же станет класть в нафталин форму на три недели? Ну, и офицеры резерва наполовину были отставниками.
Советские своих резервистов называли «партизанами» и как-то совершенно не уважали. Видимо, поэтому и к нашим отнеслись несерьезно: не попытались ни изолировать, ни обезоружить. А между тем, наши резервисты каждый год проводили учения по плану «Капкан» – отрабатывали тактику освобождения захваченных противником воинских частей. План предполагал, что мы, кадровики, на тот момент уже поляжем и на высшее командование рассчитывать нечего, так что степень автономности у ребят была высокой. Да и сами они оказались на высоте.
Добавим сюда полный эффект внезапности и то, что за день в Крыму советские части пришли в состояние полураспада.
Еще добавим, что многие резервисты видели грабежи или сами от них пострадали. А кто не видел и не пострадал, все равно чувствовали себя так, словно им в лицо наплевали, уж больно по-хамски вперлись к нам «братья». А кто не чувствовал, тот все равно был верен присяге. А кто и на присягу забил – тех оказалось совсем мало.
Словом, где в одиннадцать часов, а где и ближе к полуночи – но по всему Крыму разразился ад.
Сон командира Марковской дивизии, неспокойный, тяжелый и гнетущий сон, какой всегда наступает после обжорства и попойки, был прерван самым дерзким и беспардонным образом. Князя Волынского-Басманова попросту трясли за плечо.
– Ваше высокоблагородие, проснитесь!
– А? Что? О господи, поручик, в чем дело?!
Это выглядело продолжением сна: его тряс за плечо собственный адъютант поручик Гусаров.
– Какого дьявола, поручик? – Князь резко сел и застонал: в затылок ухнула похмельная боль. Он пошарил руками вслепую, нашел, нажал… Свет ночной лампы оттеснил темноту от постели. Князь сунул ноги в тапочки.
Бред какой-то. Откуда здесь взялся Гусаров, которому полагалось быть на гарнизонной гауптвахте вместе с прочими офицерами? Почему адъютант в полной полевой форме и с оружием? Почему от поручика несет пороховой гарью?
Наиболее сюрреалистичной деталью этой картины было разорванное ухо Гусарова. Князь Волынский-Басманов не одобрял возникшую в армии моду на серьги и увлечение своего адъютанта этой модой. Видимо, кто-то из красных не одобрял этого еще более решительным образом.
– «Красный пароль», ваше…
– Какой… Что? «Красный пароль»? – перебил полковник.
– Так точно, ваше высокоблагородие. Согласно боевому расписанию, вы теперь командуете Крымской армией.
Князь Басманов подавил приступ тошноты, основной причиной которого было все то же спиртное. Основной. Но не единственной. Полковника замутило и от страха.
Черт возьми, он знал, что это плохо кончится. Он предвидел. Ему снились собаки.
– Простите, поручик, тут же была охрана… И советский майор…
Гусаров широко улыбнулся (губы, заметил князь, тоже разбиты) и показал князю кулак. На костяшках пальцев была кровь.
– Повязали всех. Даже стрелять не пришлось! – похвалился он.
«Дурак!» – подумал князь.
– Майора мы связали и заперли в кладовке, – продолжал Гусаров. – Одевайтесь, господин главнокомандующий, полковник Шеин ждет…
«Уж этот ждет – не дождется, – печально и зло подумал князь, надевая камуфляжные штаны. – Этого хлебом не корми – дай повоевать. Господи, да за что ж такое наказание?»
Они проиграют войну с СССР, сомнений в этом нет. Даже победа в драке за город, даже полное уничтожение советской группировки в Крыму – выигрыш временный. Раньше, играя в штабные игры, разрабатывая планы взаимодействия, он знал, что делать: просить помощи у НАТО, давить на ООН… Но сейчас, когда присоединение официально произошло – это бесполезно. Это теперь внутреннее дело СССР. Выступление крымских войск – мятеж. А он – командир мятежной армии. Если это не вернейший путь к стенке, то назовите более верный…
Князь застегнул портупею, сбрызнул лицо одеколоном и выпил стакан «Учан-Су». Затем поцеловал бледную Элен и спустился вниз, к своему командному «Владыке».
О да, полковника Шеина действительно можно было не кормить хлебом – да и вообще ничем – на учениях, штабных играх и маневрах. Армия была его хлебом, сложная и опасная мужская игра, для которой он не нашел бы столько слов, сколько француз находит для любви, а русский – для выпивки, но это не мешало ему отдаваться своей игре, пьянеть от нее и знать ее до тонкостей.
Полковник избежал ареста, поскольку с утра находился по личным делам в Саках, а на обратном пути услышал по радио известие о смерти главкома ВВС. Эту новость слышали многие, так что движение на дамбе на какое-то время остановилось: все нажали на тормоза и попытались осмыслить услышанное.