По глазам лейтенанта было прямо видно, как тяжко у него в голове проворачиваются мысли. Их шестеро, в машину они забиваются впритык, шпиона можно запихнуть в багажник, но куда девать этого с наручниками? Попытаться вытряхнуть кого-то из солдат? Еще неизвестно, кто кого вытряхнет. Конечно, если начнется стрельба, победу одержит патруль: два с половиной человека против шестерых – не драка. Но и со стороны патруля кого-то обязательно убьют: ребята выглядят решительными. Этим «кем-то» лейтенанту было неохота становиться, а все шансы у него: стоит на передней линии, обязательно попадет под пулю.
«Дурак! – мысленно закричал Резун. – Да ты посмотри на этих двоих! Ну где, где в спецназе разрешают отращивать такие патлы? Пошевели мозгами, идиот!!!»
Но идиот не желал шевелить мозгами. Вердикт, отпечатавшийся на его лице после короткой внутренней борьбы, гласил: хрен с вами.
– Всем лечь на землю лицом вниз! – скомандовал он.
Патрульные уже успели забраться в машину.
Под дулом автомата пришлось подчиниться. Резун, плотно жмурясь от злости и стыда, лег в лужу. Сволочь, трусы, дерьмо, и это – Советская армия?
Лейтенант запрыгнул в машину, «фольксваген» взревел и укатил, обдав их тучей брызг.
– В аэропорт ребята опаздывают. Боятся, самолет без них улетит, – криво улыбнулся патлатый.
– Ну что, комсомолец Биробиджана, дальше пешком идем? – язвительно спросил Резун. «Самаритянин» выругался.
– Я могу пойти поискать еще машину, – сказал бритый.
– Не надо, Лева. Мы уже почти на месте.
Он посмотрел на Владимира. Потом на крымца.
– Вот черт! Ну, на хера ж было обкалывать его до бесчувствия! – И патлатый принялся приводить Верещагина в сознание старым, как мир, способом: немилосердно теребя уши. Эффект воспоследовал через две секунды: беляк заметался, пытаясь вывернуться, застонал.
– Вставай! Вставай давай, уходим! – Кое-как они поднялись: ни дать ни взять скульптурная группа «Сильнее смерти».
– Туда! – Патлатый указал пальцем на подземный переход в конце улицы.
– Ну ладно я, – прохрипел Резун, – но тебе-то он зачем нужен?
– Не твое собачье дело, – бросил «самаритянин».
В конце улицы зашумели моторы.
– В подъезд!
Они свернули в первый попавшийся подъезд, благо двери были выбиты. Всцарапавшись на один пролет вверх, опустились на ступеньки. Резун встал, осторожно перегнулся через перила, выглянул…
В веере брызг проехало еще с полдесятка БМП. Остановились. Мат: улица перегорожена подбитой машиной, которую бросил патруль.
– Бегство тараканов, – прокомментировал патлатый. – Белые уже в Сарабузе.
Сколько времени они выслеживали «рено»? Если это было последнее известие, которое они получили, то белые уже час как в Сарабузе.
– Вертолетики? – спросил Резун. – Пятьдесят «Дроздов», да? Жалко бросать, уплочено… Он что, ваш?
– Заткнись, – бросил «самаритянин».
Бритый спустился со второго этажа.
– Пробились, – сказал он. – Уходим.
Когда рокот моторов стих, они выбрались обратно на улицу, спустились в подземный переход, бритый поднял крышку люка.
– Я первый, вы за мной, ты, Лева, замыкаешь. – Патлатый сел на край колодца и взялся за скобы лестницы.
– Я туда не пойду, – пробормотал Верещагин. – Там темно.
– У меня фонарик есть.
– Нет! – Крымец рванулся в сторону с силой, какой в нем Резун и не предполагал. Правда, силы все равно не хватило на большее, чем протащить Резуна три шага и упасть.
– Не хочу в подвал! Уйди, уйди, сволочь, что тебе еще нужно, зачем ты их всех убил? Я же человек, дай и мне подохнуть по-человечески!
– Выруби его! – приказал патлатый.
Резун сжал кулак. Один точный тычок – и беляк затих.
– А теперь бери его на загривок – и вниз.
Владимир понял, что лучше не спорить.
Может быть, они и были «совсем рядом» от места – если ехать на «фольксвагене». Но путь по подземным коммуникациям Симферополя длился бесконечно. У Владимира трещала спина, нестерпимо болело плечо и адским пламенем горело раненое бедро. Когда он попросил отдыха, бритый спокойно поинтересовался у своего командира, можно ли застрелить пленного и отрезать ему руку, а Верещагина он и сам понесет. Патлатый сказал, что пока не надо, Владимир прикусил язык.
Они выбрались из люка в каком-то подземном гараже и поднялись в лифте на третий этаж большого, стилизованного под викторианский стиль, особняка. Резун понял, что его мучения – физические, по крайней мере, – кончились. Он сгрузил крымца возле двери, на которой висела скромная табличка: Embassy of Israel.
– Шма Исраэль, – провозгласил очнувшийся белогвардеец. – Адонай элохейну, адонай эхад…
– Произношение ни к черту, – прокомментировал длинноволосый.
Дверь открыла грандиозная женщина. Если андерсеновская Атаманша существовала, то выглядела она именно так.
– Ма, у нас все в порядке, – сказал патлатый.
– Да? Я очень рада. Тебе погулять захотелось? Поиграть в Тимура и его команду? Так сказал бы мне, я бы тебе устроила помыть полы!
– Ма, не надо…
– Давай, иди к Исааку, он тебе оторвет голову. Потом иди ко мне, переоденешься в сухое. Это что такое?
– Это я тебе халтурку принес, – патлатый нервно хихикнул. – Лева, найди что-нибудь открыть наручники.
– Есть, – сказал бритый Лева.
– Кто вы такой? – спросила женщина у Владимира.
– А что, не видно? – огрызнулся тот. – Капитан Советской армии.
– Сема!
– ГРУшник он, ма… – Сема снимал с себя мокрые ботинки. – Все это надо в мусоропровод. Нет, лучше в печку.
– Ты с ума сошел?
– Ма, нам нечем было открыть наручники. А так – сто лет он нам нужен.
– Он мне н-нужен, – клацая зубами, пробормотал Верещагин.
– Очень мило. А вы кто такой?
– К-капитан «ф-форсиз», – Верещагина трясло крупной дрожью. Владимир только сейчас заметил, как он сам продрог до костей и как его колотит. Беляк сполз по стене, сел на пол. За его спиной по кремовой краске протянулся мокрый розоватый след.
– У в-вас й-есть душ? – безжизненным голосом спросил капитан. – С-согреться…
– Какой тебе душ? – возмутилась женщина. – Ты хочешь сепсис?
– Ма, он валялся в половине луж Симферополя. Душ хуже не сделает, его все равно нужно налить антибиотиками до ушей.
– Ты еще здесь? – прикрикнула женщина на Сему.
Появился Лева с набором первоклассных отмычек. Резун, чье запястье было располосовано уже в кровь, с удовольствием подставил руку. Избавиться от этих кандалов – а там пусть хоть расстреливают.
Верещагин встал, опираясь на бритого.
– Душ там, в конце коридора, – сказала женщина. – Дойдешь? Сейчас я принесу полотенце. Не запирайся.
Артем пренебрег ее советами. Не потому, что стеснялся – голых мужчин госпожа майор наверняка перевидала больше, чем любая севастопольская профессионалка. Просто он чувствовал, что вот-вот пойдет вразнос. Истерика, начавшаяся было в подземном переходе, подступала снова. Наверное, и мужских истерик госпожа майор в силу своей профессии повидала немало, но вот этой она не увидит.
Он не знал, сколько это продолжалось – может, десять минут, может, больше. Майорша окликала его раза три: «Ты там в порядке?», и каждый раз ему удавалось собрать себя в кулак и сравнительно спокойно ответить: «Да!», после чего можно было опять распадаться на молекулы. Когда это закончилось, он какое-то время сидел на полу душевой кабинки в облаке горячего пара, наслаждаясь пришедшим покоем и опустошением. Согревшись и придя в относительную норму, избавился от одежды. Попробовал снять и бинты, но не смог развязать мокрые узлы – не слушались руки.
– Ну! – Госпожа майор толкнула дверь. – Какого черта! Я же просила не закрываться!
– Подождите… немного…
– Открывай, или я вынесу дверь! Думаешь, у меня не получится?
У нее получилось бы вынести дверь в бункер тактического центра. Верещагин набросил на бедра полотенце и отпер замок.
– Ты соображаешь, что делаешь? – напустилась на него майорша. – А если бы ты потерял сознание и захлебнулся? Оно мне надо? Ради этого Сема подставлял свою голову? Согрелся? Вылазь уже из воды.
Она подошла и решительно завернула кран.
– Идем, – сказала она. – Можешь идти?
На всякий случай за ее спиной маячил Сема – уже получивший разнос от таинственного Исаака и переодетый в сухие брюки и ковбойскую рубашку. Втроем они проследовали в тесную каморку посольского врачебного кабинета.
– Пей, – госпожа майор протянула мерный стаканчик.
– Что это?
– Коньяк с опиумом.
– Не надо.
– Ты что, боевой мазохист? – спросил Сема.
– Нет. Я просто и без того здорово пьян.
– Тогда полста грамм ничего не изменят.
Он глотнул, ощутил странный привкус.
– Не общий наркоз. Зачем-то вам нужно, чтобы я был в сознании. Не нравится мне это.
Сема подал матери ножницы, она разрезала бинты.
– Сынок, мне тоже много чего не нравится. Например, не нравится, что мой сын мог и тебя не выручить, и сам пропасть. Не нравится, что у тебя шкура и мясо кое-где рассечены до ребер… Не нравится, что тебе могли черт знает какую заразу занести… Как твое имя?
– Арт… Артем. А ваше?
– Фаина Абрамовна. Ты еще не допил?
– Лэхаим!
– Ду бист аид?
– Еще хуже – ром. На одну четверть.
Фаина Абрамовна надела медицинский халат, распечатала перчатки, зарядила медицинский степлер.
– Ложись на спину, руки за голову, пальцы в «замок». Начнешь хватать меня за руки – скажу Семену, чтоб тебя держал.
Артем решил не хватать ее за руки. Очень не хотелось, чтоб держали.
Как ни странно, труднее всего было не дергаться от щекотки, когда по коже пробегала ледяная струйка этилгидрохлорида. Фаина Абрамовна поправила швы там, где они разошлись во время симферопольских перипетий, а там, где уцелели, – только поморщилась на советскую работу, но перешивать не стала.
– Почему ты меня спас, Семен? Зачем я тебе нужен?
– Для связи с вашим командованием, – беспечно сказал Сема. – Как живое