ские полномочия, эта установка соблюдалась неукоснительно. Тот, кто имел политические амбиции, приберегал их до выхода в отставку.
– Итак, личные мотивы. Я хочу понять вас. Понять, как лучше вас использовать.
– Никак. Я намерен отправиться в свою часть и занять в ней свое место по штатному расписанию. Или пойти под трибунал. С меня хватит.
– Заткнись! – рявкнул Флэннеган. – Заткнись, мальчишка! Ты должен был вспомнить об этом раньше, когда Полковник начал обхаживать тебя! Вот ему ты должен был сказать именно это: «Мое место – в армии, мое дело – тянуть лямку, я не генерал, а капитан, и ваш гениальный план «Айкидо» пахнет крепкой пеньковой веревкой». Но ты дал согласие, и знаешь, почему? Потому что тебе хотелось вершить судьбы страны. Там, внутри, под этой шкурой бедного мальчика, который всего-то желал заниматься военной историей, прячется жесткий манипулятор.
Это настолько ни в какие ворота не лезло, что Арт рассмеялся.
– Вы бредите, коммандер.
– Да неужели? Ты умудрился устроиться так, чтобы армия десять лет оплачивала твое недешевое хобби.
– Чушь.
– Ты втянул в эту авантюру девять человек, и каждый из них думал, что так или иначе выполняет приказ командования.
– Замолчите.
– Ты водил по трем соснам целый десантный батальон, а потом сделал собственных палачей орудием своей мести.
– Заткнитесь! Я не…
– Ты хочешь сказать, что не получал от своих манипуляций прямой выгоды? Только смертельный риск, травмы и раны? Что манипулятор давно уже сделал бы карьеру и окрутил любимую женщину? Oh, captain, you’re better than this. Way, way better. Карьера – для таких, как Ставраки. А ты поднимаешься на восьмитысячники, чтобы состязаться с богами.
Возражать на такую бессмыслицу означало потерять остатки самоуважения, и Арт не помешал Флэннегану продолжать филиппику:
– А теперь слушай внимательно. После того, как Басманов попал на больничную койку, в штабе брожение. Штаб держится, пока идут боевые действия, но с их окончанием он пойдет вразнос. А боевые действия закончатся вот-вот. Как раз сейчас, по идее, завершается последняя операция плана «Экспресс» – «Вдовы» громят Каховскую авиабазу.
– «Вдовы»? – У Артема заныло под грудью.
– «Вдовы» и коммандос. В чем дело, господин капитан? Сердечная рана? – Флэннеган поднялся со стула, прошелся по подиуму и неожиданно снова перешел на «вы».
– Вернемся к нашим баранам: к утру воевать станет уже не с кем. Разрозненные группы советских солдат, болтающиеся там и сям, не в счет. Вы все поняли?
– Так точно, – деревянным голосом ответил Артем.
– И что вы поняли?
– Власть. У нас нет гражданского правительства, а военные будут отпихиваться от нее руками и ногами.
– В «яблочко». ОСВАГ в данной ситуации очень скверно выглядит. Когда в штабе заходит речь о расформировании Агентства, Воронову делается неуютно. Он ищет выход из положения.
– Надо думать, кое-кто из офицеров штаба ему сочувствует…
– Всем сердцем. Мы должны просить помощи Запада. Но для этого нужна хотя бы видимость правительства. А правительство вывезено в Москву. Единственный, кто умудрился остаться в Крыму, – наш дражайший времпремьер. Но старичок напуган и бормочет, что подписал отставку. А в штабе уже звучат слова вроде «Координационный совет» и «Правительство военного времени». Представляете, что об этом напишет завтрашний номер «Курьера»?
– А «Курьер» выходит?
– С сегодняшнего утра. «Курьер» выпущен на восьми полосах, силами четырех журналистов и двух рабочих типографии. Читайте, – он распахнул папку и протянул Артему газетный номер.
На первой странице аршинными буквами было набрано: «Почему мы воюем?» Под этим заголовком Верещагин увидел две фотографии, и на обеих с ужасом узнал себя. Первой (увеличенный фрагмент группового снимка) было два года, это фото он сам посылал в «Курьер» – в качестве иллюстрации к их гималайской драгонаде. Второй кадр был отснят не далее как вчера (вернее, уже позавчера) – совершенно похабного качества снимок, переведенный с видеокамеры, которую скотина Боб наверняка держал в своем тарантасе и втихаря кое-что записывал. На снимке лицо выглядело даже хуже, чем в зеркале.
– Черт… – сказал он, пробежав глазами несколько строчек. – Если это не прошло через руки ОСВАГ, я съем свои ботинки.
Флэннеган покосился на ботинки Артема с некоторым недоверием.
– Не понимаю, чем вы недовольны. Неплохой репортаж. Боб Коленко никакой не газетчик, конечно, он телевизионщик, но Брук помог ему слепить вполне приличную полосу. Да я почти горжусь, что мои ребята приложили к этому руку!
– Но зачем?
– Затем, что нужно было преподнести мировому общественному мнению удобоваримую версию происходящего. Армейский капитан возмутился беззаконием вторжения и передал с телевышки «Красный пароль». Арт, вам из игры уже не выйти. Официальная версия событий выглядит именно так: вы провели радиодиверсию по собственной инициативе, будучи ярым, непримиримым и последовательным противником интеграции. Герой-одиночка, спаситель Крыма. Откройте вторую страницу…
Верещагин покорно зашуршал газетой. Вторая страница встретила его заголовком «Умер…» – Верещагин даже рот раскрыл, прочитав фамилию Генерального. Одно дело догадываться о таких вещах, а другое…
О смерти Генсека было сказано ровно столько, сколько попало в сообщение ТАСС. Но этот коротенький стейтмент с последним прижизненным снимком Орденоносца был богато декорирован аналитикой и рассуждениями на тему «что же теперь будет». Внизу страницы разместились портреты шестерых наиболее вероятных претендентов на престол.
– Я что-то плохо соображаю… Извините, меня били по голове, и… Чего вы от меня хотите?
– Дать вам полковничьи погоны. Должность в Главштабе. Должность во временном правительстве. Деньги.
Артем приподнял бровь.
– Сколько?
– Полмиллиона. В долларах. Для начала.
– Хорошо… Я тоже начну издалека, господин коммандер: поцелуйте меня в затылок.
– Хорошо, назовите вашу цену.
– Идите к чертовой матери. Проверять они меня будут…
– Вас никто не проверяет, все всерьез. Все вышеперечисленное – это пряник, а кнут – смертный приговор трибунала за покушение на жизнь командира. В течение двадцати четырех часов.
– А чем вы ежей пугаете?
– Арт, я понимаю, что вы устали, но не верю, что вас довели до полного безразличия к себе и людям. У вас же есть друзья, есть любимая женщина, и пусть даже вы в ссоре с родней – вам есть ради кого жить. Нам нужен командир дивизии. Вашей, Корниловской. В ситуации полной автономии.
– Десант? – без голоса выдохнул Верещагин.
– Я этого слова не произносил. Советую и вам его не произносить.
Артем вытер со лба пот.
– Господи… А я-то думал, нужно всего лишь попугать господина времпремьера. Флэннеган, один из нас сошел с ума. Наверное, я.
– Нет, – раздался голос от двери.
Полковник Адамс придвинул себе второй стул и сел.
– Артем, вы не сошли с ума, и все это совершенно серьезно. Мы должны исключить возможность повторного советского десанта. Полностью. На время, превышающее месяц. Любой ценой. У «форсиз» для этого есть почти все: материальные и технические ресурсы, достаточная подготовка, люди… Не хватает лишь одного: слепой, ничем не обоснованной веры в себя. Здоровой дозы боевой наглости. Того, чего лично у вас – в избытке.
– То есть вам нужен не командир дивизии, вам нужен…
– Ходячий полковой штандарт, – закончил за него Флэннеган.
– Я офицер. Мне можно просто приказать. А меня уговаривают. Значит, что-то здесь не так.
– Артем, приказывают тому, кто движим внешними побуждениями. Вас же толкает ваш собственный движок. Вы – не человек долга, вы человек убеждений. Чтоб быть в вас уверенным, нужно вас убедить.
– В том, что я способен командовать дивизией?
– Реально дивизией будет командовать Казаков, – сообщил Адамс. – От вас требуется только одно: не путаться у него под ногами.
– Это унизительная роль, – с пониманием добавил Флэннеган. – Но ради успеха операции вы на нее согласитесь.
– Сэр, – Артем встал перед Адамсом. Вытягиваться по стойке «смирно» в этом дурацком балахоне было глупо. – Я считаю, что это ошибка. Пожалуйста… Прошу вас… верните меня в батальон. Командиром роты.
Адамс покачал головой.
– Ладно, – Верещагин расцепил пальцы. – В конце концов…
Флэннеган, как козырь на зеленое сукно, бросил сложенную вдвое бумагу:
– Подписывайте.
Артем прочитал документ. Печать кадрового управления Главштаба была настоящей. Впрочем, в ОСВАГ сделают лучше настоящей – если надо. Он усмехнулся краем рта, взял протянутый Флэннеганом «паркер» и расписался в том, что принимает назначение. На стол перед ним упала офицерская книжка – новенькая, еще тугая на сгибе, где в графе «звание в настоящий момент» красовалось: полковник.
Они вернулись в Симфи. Город уже частично очистили от следов битвы. Искореженные машины оттащили на свалки, выбитые окна вставили, разрушенные здания обнесли строительными лесами и оградами, кровь с асфальта и копоть со стен, по возможности, смыли. Но своего обычного вида Симфи еще не приобрел: обычно в Симфи не толчется столько военных.
Но перед их машиной толпа расступалась, слышались приветственные возгласы, переходящие в сплошной восторженный рев.
Машина остановилась возле ступеней, ведущих к Главштабу. Проклятый архитектор запроектировал лестницу в четыре пролета – в честь четырех дивизий. В нормальное время редко кто поднимался по ней: удобная парковка была позади здания, на внутреннем дворе, откуда вел черный ход. Но сейчас Флэннеган тормознул возле первого взлета, пирса, о который разбивалось человеческое море.
– Выходите.
Верещагин выбрался из машины, шагнул на ступеньки… Рев, который поднялся за его спиной, вызвал бы приступ ревнивой зависти у Гитлера, Пеле и ливерпульской четверки. Верещагин, еще не понимая, в чем дело, оглянулся сам… Вопли толпы усилились, хотя казалось, что это уже невозможно. Лес поднятых рук, вселенная горящих глаз. Артем почувствовал приступ паники. В последний раз он видел такое мальчишкой, на концерте «Роллинг Стоунз». Только на сей раз он смотрел со сцены, а не из зала.