– Извини, я не разбираюсь в борьбе бульдогов под ковром…
– Этот человек был самым вероятным кандидатом на должность Генерального секретаря ЦК КПСС.
Для меня эта цыкающая и какающая аббревиатура звучала как имя ацтекского бога и не говорила ровным счетом ничего.
– Сейчас в верхушке идет борьба равновесных группировок, – продолжал Арт. – Они были неравновесными еще недавно, но Советская армия опозорилась полностью и выбыла из игры. Остались КГБ и ВПК.
– Еще одна аббревиация – и я кого-то стукну.
– Военно-промышленный комплекс.
– И чья победа поможет нам выжить?
– КГБ.
У меня возникло ощущение, что я разговариваю с Синей Гусеницей.
– Ты уверен?
– Тэмми… – У него на лице опять появилось «как-бы-это тебе-понятно-объяснить» выражение. По такому выражению лица очень хочется врезать. – КГБ, кроме всего прочего, занимается продажей советской нефти и газа за рубеж. И вот представь себе человека, который держит палец в большой бочке варенья, но не имеет права этот палец облизнуть. А сам при этом видит, что все вокруг жрут варенье большими ложками. Как долго продержится этот человек? Как скоро он попытается захватить ложку?
– Мы погибали ради того, чтобы кто-то из этих выродков захватил ложку?!
Арт смотрел мне в глаза не моргая, и как же неуютно было под этим взглядом.
– Нет, Тэмми. Кто-то из них должен захватить ложку, и тогда мы перестанем погибать.
…Новый советский лидер оказался похож на человека. Он даже пытался говорить без бумажки, и в первой своей речи ни разу не упомянул о Крыме, Одесской высадке и Керченском разгроме, но зато произнес слова «демократизация», «восстановление конституционных принципов» и «гласность».
Я не придала значения очередной смене девизов правления в СССР. Я не верила в людей, которые попытаются захватить ложку, и мне было страшно.
Кронин занял место напротив Артема, развязал папку с тисненым орлом, достал подколотые листы бумаги – стопка толщиной с нотную тетрадь.
– Эта бумага, – сказал Адамс, – уже получила неофициальное название «Меморандум Верещагина». Мы обдумывали ее дольше, чем вы писали. И в общем, я таков, чтобы это принять. Чем вы руководствовались при написании?
– Сэр, все мои соображения изложены здесь. Нам необходимо пополнение, резервисты уже не решают проблемы численности войск, мобилизация подорвет экономику, которая и так подорвана, а вместе с тем лагеря военнопленных забиты людьми, имеющими подготовку…
– Это я читал, – отмахнулся Адамс. – И у меня осталось впечатление недоговоренности.
– Можно вопрос, сэр?
– Да…
– У вас или сначала у полковника Кронина?
Командующий и его начштаба обменялись улыбками.
– Он меня знает, – проговорил Кронин. – А я – его.
Верещагин поставил руки «домиком».
– Я отвечу на ваш вопрос, сэр… По-моему, интеграция неизбежна.
Кронин откинулся в кресле назад и немного отъехал от стола.
– Вот от кого я не ожидал этого услышать… – протянул он.
– Это ясно как день. Даже если мы выиграем, Крым никогда не оправится от этой победы.
– Ровно месяц назад в этом самом кабинете вы говорили совсем другое.
– Я говорил о том, как не проиграть войну в первый же день. Сейчас – другое. Но нам придется с ними жить. Рано или поздно.
– Это что, социальный эксперимент? – фыркнул Кронин.
– Нет, сэр. Это попытка залатать дыры в дивизии за счет кое-как подготовленных людей.
– Именно что кое-как…
– Это очень серьезно, полковник Верещагин. – Адамс снова сел. – Вы предлагаете дать людям, которые еще вчера были нашими врагами, оружие.
– Так делали в двадцатом. У половины жителей Острова предки воевали сначала на той стороне, только потом по каким-то причинам перешли на эту.
– Иные переходили по нескольку раз, – пробормотал Кронин. – Не повторилась бы история. Чтобы перейти на сторону противника, нужно обладать определенным складом ума и характера. Не боитесь, Арт, что в армию хлынет отребье?
– Я сомневаюсь насчет «хлынет», сэр. Пока что я прошу позволения поставить этот эксперимент только в своей дивизии, и только в четырех подразделениях: второй горно-егерский батальон, первый батальон морской пехоты, третий батальон бронемобильной бригады и второй батальон аэромобильного полка. Всего потребуется шестьсот человек, из них – пятьдесят офицеров. Согласитесь, что слово «хлынет» к такому количеству неприменимо. Что же до «отребья»… Я думаю, у нас будет возможность выбирать.
Полковник Кронин выставил ладонь вперед.
– Я против распределения красных по нашим частям. Я – в принципе – за, но это должны быть отдельные роты в составе батальонов и батальоны в составе бригад.
– Нет, сэр… – Артем даже привстал. – Если так, то лучше вообще ничего не делать. Я знаю, чего вы хотите, господин полковник: чтобы в случае чего наших ребят легко можно было заставить в них стрелять. Если мы создадим отдельные подразделения, этот «случай чего» возникнет очень скоро.
– Вы забываетесь, полковник!
– Простите, сэр. Но я буду настаивать: или проект «Дон» принимается по моей схеме, или он не принимается вовсе.
Адамс поднял руки, прекращая дискуссию, потом прижал ладони к столу.
– Честно говоря, подобные мысли приходили в голову… многим здесь. Но в последнюю очередь, полковник Верещагин, такого ожидали от вас. Никто и не подумал бы предложить вербовать пленных для Корниловской дивизии.
– Именно поэтому, сэр. Именно поэтому. Я знаю, что у многих ребят появились личные счеты к советским… Но если я смогу перешагнуть через эти счеты – смогут и они.
– А сможете ли? – Адамс на минуту сковал его взглядом в упор, без отрыва.
– Если жена меня не пристрелит.
– Если вы не расскажете ей, кто автор, можете быть спокойны.
– Ты заметил, что обгоняешь меня на два бокала? – спросил Гия.
Спасибо, Князь, подумала я.
– Что, правда? – удивился Арт.
– Я сам удивился. Когда это ты начал так лихо пить?
– Это последняя, – Арт поставил пустую бутылку под кровать.
Гия, Шэм и поручик Козырев укоризненно посмотрели на меня.
– Она моя жена, а не нянька, – сказал Арт.
Теперь все вперились в него, я в том числе.
Впервые он на людях назвал меня женой.
– Ну ты и гад, – покачал головой Князь. – Мог бы и сказать.
– О чем? Де-факто мы вместе уже два года, де-юре мы пока это не закрепили.
– Так чего вы сидите? Церковь во дворе госпиталя, отец Леонид не откажет даже католику. Или ты решил перейти в веру Шэма? Три раза сказал: «Она моя жена» – и готово.
– Он сказал пока один раз, – заметила я.
– Я скажу столько, сколько нужно.
…Запах вина мешался с неистребимыми медицинскими ароматами. Пили «Солнечную долину» урожая семьдесят пятого года, ту самую, которую Константин Шалвович Берлиани специально заказал по случаю возвращения сына с Эвереста.
– Вы странные люди, – сказал Князь. – Володьке мешает жениться медицинская этика, а вам что?
– Не мне, а Тане, – поправил виновник торжества.
Медицинская этика мешала Тане Маковеевой не только выйти замуж за пациента, но и участвовать в пьянке по случаю дня его рождения. Видимо, поэтому Володя чувствовал себя не в своей тарелке.
– Не важно, кому из вас, – отмахнулся Князь. – Им что мешает?
– Князь, я не люблю, когда мне давят на шею, – сказала я.
– Шамиль, за тобой тост, – Арт явно хотел свернуть тему.
– Я как-то задумался, зачем живу… Недавно это было…
– Случается, – кивнул Владимир.
«…Так уж Аллах устроил, что всякая тварь на свете приспособлена к своему делу. Значит, и человек тоже, вот только к чему?» – подумал я. – Ведь не только же для того, чтобы жрать, пить, гадить… На машине ездить, в красивом доме жить, каждый день новую ханум иметь… И вот до чего я додумался: Аллах сотворил мир, а человек переделывает его по-своему… Значит, Аллах хочет, чтобы человек мир переделывал. Не знаю, зачем это ему, я не мулла, я простой унтер-офицер. Может, ему интересно смотреть, что получится… А может, ему разонравилось, как оно вышло сразу, а самому переделывать лень…
– Ну, мысль твоя в общих чертах понятна, – кивнул Князь. – А дальше что?
– Я подумал: если так, то значит, каждый из нас создан что-то сделать… И поэтому отказываться от деяния – наверное, грех.
– А если то, для чего ты был создан, – ты уже сделал? – тихо спросил Козырев.
– Нельзя так говорить. Когда Аллах заберет жизнь, которую дал, тогда он сам скажет, сделал ты это или нет.
– Так за что мы выпьем? – спросил Князь. – За мудрость Аллаха?
– За деяние.
Бокалы пропели песню.
– The sin of omission is a worst kind of sin. It lays eggs under your skin, – пробормотал Арт в пустой бокал.
– О! Их высокоблагородие дошли до стихов, – обрадовался Князь.
– Георгий, ну, хватит, ей-богу, меня сковородить.
– И не подумаю! – Берлиани хлопнул его по колену. – Вот теперь я с тобой посчитаюсь за весь твой пролетарский снобизм. Кто мне «сиятельством» в глаза тыкал, а? Вот теперь ты у меня попляшешь…
– Одно утешает – скоро ты тоже получишь полковника.
– Это что, кумовство?
– Замначштаба полка идет в отставку по здоровью, начштаба заступил на место Никифераки. Твое представление к званию подполковника ляжет ко мне на стол уже завтра. Я говорил с Красновым, он видит на этой должности только тебя.
– Ну, спасибо… Что, и в самом деле так хреново?
– Хуже, чем мы все думали…
– Если уже дошло до того, что мы вербуем красных… – пробормотал Володя.
По меньшей мере, подумала я, ему не придется дрессировать этих обезьян. Он дотянет в госпитале три месяца до конца офицерского контракта и уйдет в отставку не по здоровью, а по выслуге… Господи, какую же свинью нам подложил главком. Какую же здоровенную свиньищу. Хорошо, что среди пленных почти не было пилотов, а кто был – отказался вписываться в этот мерзкий проект «Дон».