сти.
Стародубцев не усомнился в подозрениях капитана. Он знал, что фашисты способны на любую подлость, и тут же поклялся «задушить фашистскую гниду». Новгородскому пришлось внушать, что этого делать не следует, что надо быть весьма осторожным. Артиллерист неохотно пообещал выполнить все указания в точности.
И все же Стародубцев действовал слишком неприкрыто. Враг мог понять, что он лицо подставное, действующее для отвлечения внимания. Новгородскому пришлось вызвать к себе неудачливого «следователя».
Разговор происходил на квартире у Сажина. Стародубцев только что приехал из Заречья и с удовольствием принял приглашение выпить чашку чая.
— Мне не нравится ваша неосторожность, — напрямик сказал Новгородский. — Действуя так, вы испортите все дело.
— Я стараюсь, — простуженно просипел Стародубцев, сердито дуя на дымящийся чай. — Не знаю, как еще можно сдерживаться, когда тут вот кипит! — Он постукал себя увесистым кулаком в грудь. — И так слишком миндальничаем… Его пристрелить мало, а тут изволь величать его по имени-отчеству.
— Но ведь еще не доказано, что Возняков враг! — воскликнул Новгородский. — Документально это не подтверждается.
— Ну и что! Он и не собирался красть деньги. Ему нужно было уничтожить керн. А финансовая непорочность нужна для отвода подозрений. По-моему, ясно.
— Зачем же Вознякову понадобилось тогда вместе с керном уничтожать авансовый отчет?
— Он прекрасно знал, что проверка финансовой деятельности закончится полным его оправданием, — уверенно отрубил Стародубцев. — Эти фашистские ублюдки не дураки. Уж я-то знаю. Познакомился на фронте лицом к лицу. Да.
— Положим, это так, — более миролюбиво сказал Новгородский, — но нам нужны не предположения, а доказательства.
— А где я их возьму, если их нет? — рассердился Стародубцев. — Я не следователь. Всяких юридических финтов не знаю.
— Но зато вы геолог! — веско произнес Новгородский. — Мы потому и надеемся на вашу помощь. Ведь могли бы вы поговорить с Возняковым по-хорошему. Поинтересоваться хотя бы методикой поисков месторождения. Может быть, здесь, как специалист, вы и найдете ключ. Ведь не может быть, чтобы он не затягивал поисковые работы. Найдите, если можно так выразиться, геологический криминал — и ваша миссия будет выполнена.
— А ведь это мысль! — Стародубцев перестал дуть на чай. — Правильно. Я, пожалуй, займусь этим.
— Очень хорошо, — одобрил Новгородский. — Только постарайтесь поговорить с ним по-дружески.
— Еще что! — изумился Стародубцев.
— А вы постарайтесь! — настойчиво повторил Новгородский.
— Хорошо. Постараюсь.
— Вот так-то лучше, — облегченно вздохнул Новгородский. — И вообще старайтесь, чтобы как можно меньше бросалось в глаза людям, что вы человек военный. И думайте. Над каждым фактиком думайте.
— Я и так думаю.
— Это хорошо. Когда вы осматривали кернохранилище? Днем?
— Днем.
— А я бы пришел ночью и подумал: в какую сторону удобнее в темноте нести или отвозить похищенные ящики. Встал бы возле дверей, осмотрелся и представил себя на месте врага. Иногда помогает.
— Хм… — Стародубцев с интересом посмотрел на Новгородского, подумал, а потом чуть улыбнулся. Улыбка эта у него получилась кривой, неумелой, и Новгородский невольно пожалел смелого артиллериста, разучившегося за время войны улыбаться. — Актер из меня, ясное дело, плевый, но постараюсь. Как это… перевоплощусь.
— Вот и добро, — похвалил Новгородский. — Главное— осторожность. Кто знает, может быть, враг где-то со стороны наблюдает за вами.
— Я это учту, — пообещал Стародубцев.
Побеседовав со Стародубцевым, а затем с Огнищевым, Новгородский стал собираться. Надо было спешить в Сосногорск. В его сейфе лежали личные дела номенклатурных работников Сосногорского геологического управления. Где-то в этих бумагах пряталась разгадка вражеского резидента.
— Проснулся? — приветливо улыбнулся Мокшин, когда Володя соскочил со своего сундука.
— Вроде того! — Володя потянулся, сделал несколько взмахов руками и стал одеваться. — Разбаловался в госпитале. Сплю, как пожарная лошадь. На фронт вернусь — долго привыкать придется.
— Привычка — дело наживное. Отсыпайся, пока есть возможность.
Мокшин сидел за письменным столом розовый, свежий после умывания и рылся в полевых книжках. Белая шелковая майка плотно обтягивала широкую мускулистую грудь. Володя невольно позавидовал атлетической красоте его тела.
— Значит, едешь в Сосногорск? — спросил Мокшин.
— Еду, Василий Гаврилович. Дневным поездом.
— Давай, — одобрил Мокшин. — Да не задерживайся, буду ждать. Хоть малость облегчишь мое положение. А то замотался.
— Не задержусь, — пообещал Володя. — Оформ-люсь — и домой. — Он увидел на столе женскую фотографию и с любопытством потянулся к ней. — Это что за девушка? Какая красивая! Что, невеста?
— Бывшая невеста, — нахмурившись, невесело уточнил Мокшин.
— Вот-те на! Неужто погибла? Такая красавица!
— Не погибла. — Мокшин спрятал фотокарточку. — Замуж вышла.
— За кого? — изумился Володя.
— Чудно спрашиваешь… — Голос Мокшина стал тихим.
Володе стало жаль загрустившего геолога.
— Как же это она… — с сочувствием сказал он. — Жалко. Такая красивая! Муж, наверное, тоже красавец…
— Красавец… — Мокшин поморщился. — На двадцать лет старше ее.
— Не может быть! — поразился Володя.
— В жизни все может быть. — Мокшин стал сердито натягивать рубаху.
— И что же вы?
— А что я?.. Встретились с ней снова, да поздно. Пишу вот изредка…
— И она что?
— Тоже иногда отвечает.
Володя с жалостью смотрел на медленно двигающегося по комнате Мокшина. Потом вздохнул:
— Что же… Вы теперь, выходит, просто как товарищи?..
— Выходит.
— Н-да… И не обидно?
Мокшин промолчал.
— Конечно, обидно, — решил Володя. — Коль такое дело, взяли бы да и отрубили концы совсем. Зачем себя никчемной перепиской расстраивать?
Мокшин не ответил. Он засунул в полевую сумку блокноты, накинул пиджак и вышел из комнаты.
«Невезучий», — с сочувствием и симпатией подумал Володя. Когда во дворе стукнула калитка, он встряхнулся и стал торопливо одеваться. Надо было переговорить с отцом.
Они разговаривали на кухне. Мать ушла доить корову, в доме царила дремотная утренняя тишина. Тихон Пантелеевич сидел за столом, внимательно слушал и пытливо смотрел на сына. Он быстро справился со своим удивлением, но, видимо, не знал, как теперь себя держать.
— А зачем это тебе надо знать? — спросил он наконец.
— Надо! — отрывисто сказал Володя, и Тихон Пантелеевич только качнул головой, поняв, что большего ему знать не положено.
— Очень желательно установить это поскорее, — повторил Володя. — Но без шума и осторожно. Чтобы внимание не привлекать.
— Не маленький, — хмыкнул Тихон Пантелеевич, продолжая разглядывать сына с возрастающим уважением. — Разведаем аккуратно.
— Не сомневаюсь.
Тихон Пантелеевич о чем-то поразмыслил, потом уверенно сказал:
— Ясное дело, лошадь они брали в колхозной конюшне. В партии-то всего шесть голов. А в колхозе под сотню. Уследи попробуй, какая лошадь притомилась, ежели из них половина на работу не выходит. Сбруи не хватает. Да и порядка нет.
— Пожалуй, — согласился Володя и улыбнулся: — Ты вроде бы заранее думал над этим? Успел обмозговать кое-что?
— А что, мы дурнее вас, молодых, что ли! — приосанился Тихон Пантелеевич. — Ясное дело, как слух прошел про Николашина, так мужики и давай на свой манер прикидывать, что к чему.
— Ну, коль так, давай действуй, — сказал Володя. — Считай это фронтовым заданием. Приеду из Сосногорска — доложишь.
— Ишь ты, молокосос! — весело изумился отец.
БУДНИ
На столе перед Новгородским лежали три тоненьких папки. Три «дела». Капитан пристально всматривался в фотографии трех обыкновенных, по всем внешним признакам весьма порядочных людей и гадал: который? Только у этих людей он нашел некоторые неясности в биографиях и перемещениях по службе.
Новгородский еще и еще раз пробегал взглядом по документам, всматривался в фотографии, и мучительно размышлял.
Пискарев Захар Савельевич. 46 лет. Инженер геолого-производственного отдела. До войны работал в одном из институтов Академии наук, не раз бывал в заграничных командировках. По собственному желанию перешел на рядовую работу в Сосногорское управление. Почему? Зачем? Не совсем ясно.
Лебедев Игорь Серапионович. 48 лет. Старший инженер проектно-сметной группы. Шестнадцать лет подряд работал на одном из сибирских рудников. За три года до войны вдруг сорвался с места и успел поработать во многих районах страны. Тихвин, Магнитогорск, Запорожье, Никополь, Баку и, наконец, Сосногорск. Отчего такая прыть? На третий месяц войны вздумал жениться. Что за метаморфоза произошла с этим холостым домоседом? Неясно.
Аржанков Иван Аскольдович. 30 лет. Старший инженер производственно-технического отдела. Эвакуировался из Запорожья. В гражданскую войну потерял родителей. Знает только, что родители были крестьянами-бедняками. Больше о раннем детстве ничего не помнит. Воспитывался в детдоме. А место и дату рождения указывает совершенно точно. И притом — Аскольдович. Отец, судя по анкете, крестьянин-бедняк Смоленской губернии, а имя у него вроде бы не крестьянское. Все это требует уточнения, но Смоленщина оккупирована…
К тому же Костенко торопил, требовал практических результатов. Но ведь необходимы дополнительные сведения, ответы на сделанные запросы, время нужно. Времени, однако, не давали. Утром Новгородского вызвал Исайкин и тоже поторопил:
— Действуйте, капитан. От вас многое зависит. Скоро начнем наращивать мощности алюминиевых и авиационных заводов. Мы должны обеспечить развитие будущего Зареченского рудника. Армия требует самолеты! Вы это понимаете?
— Понимаю.
— Обеспечите?
— Обеспечим.
Сказать нетрудно, а вот сделать… Клюев пока чго ничего не нащупал. Стародубцев действует вхолостую. Огнищев… Тот только-то