— А ты куда ехал?
— Сам не знал, — тяжело передохнул Булгаков. — Куда глаза глядят. В армию назад нельзя было. Рука… Сами понимаете. Родные места под немцами. Вот он п ущучил меня. Дамочка мне руку в дороге долечила. Красивенькая такая, беленькая. Привезли в Сосногорск, где-то документы раздобыли, а потом в подручные к тому ироду определили…
— Какому ироду?
— Да к Мокшину, чтоб его громом прибило… Все сбежать хотел. Или повиниться… Все думал: скоплю деньжонок на дорогу да рвану куда-нибудь от них подальше. Будь что будет! А то и заявлю. Один раз вовсе собрался заявить. Да душонка слабая. Вот теперь допрыгался…
— Кто еще сотрудничает с Мокшиным? — спросил Клюев.
— А никого больше. Я да Куница. — Булгаков всхлипнул. — Знаю, сволочь я… Так ведь дети у меня, жена… тятя еще живой. Небось думают, что воюет Иван, а я… Немцев с наших мест сгонят — узнают все. Детишкам-то позор какой! Клейменые будут. На всю жизнь…
— Что опять задумал Мокшин? — уже мягче спросил Клюев.
— Не знаю. Богом клянусь — не знаю! — с надеждой воскликнул Булгаков. — Велел только к пяти утра за ним заехать. Вот и все. В партии говорили, что боксит ждут — может, из-за того…
— К пяти утра, говоришь?
— К пяти, к пяти! — заторопился Булгаков. — Честное мое слово к пяти! Все расскажу! Я все знаю, товарищ начальник. Куница мне все рассказывал. Он, гад, тайком от Мокшина самогонку гонит да торгует. Жадюга! А пьяный хвастаться любит. Он мне все рассказывал… — В голосе Булгакова звучало такое искреннее отчаяние, что не верить ему было невозможно. — И как Николашина они убили, знаю. Мокшин его к Кунице заманил. Куница Николашина прямо в сенях — топором! — Булгаков передернулся. — Ей-крест! Сам он рассказывал… Вдвоем они его. Топором да лопатой. Мокшин в деревню быстрехонько вернулся и приказал мне к Кунице тайком ехать. Заставил напоить конюха пьяным да взять колхозную лошадь. Вроде бы за самогонкой. Я чуял, что не чистое дело, да откуда мне знать… Куница меня всю дорогу до оврага под наганом держал. Свалили в снег беднягу Трофима Степаныча. Голехонького… Вспомню, сердце кровью обливается… Я покажу где. Я все знаю. Честное слово, товарищ начальник! — Булгаков со всхлипыванием застучал клешней по впалой груди. — Трус я, но не фашист. Сделайте вы мне снисхождение!
— Это уж как вести себя будешь! — сурово сказал Клюев.
— Да я… Да я их собственными руками, гадов!.. Мне бы только…
Володе было и противно, и жаль несчастного коновозчика. Клюев, очевидно, чувствовал то же самое. Он долго молчал, а потом не выдержал.
— Перестань хныкать! Не маленький. Хочешь дела свои поправить — будь честным!
— Да я… — Булгаков поперхнулся от избытка благодарности.
КРУГ СМЫКАЕТСЯ
В пятницу Новгородский несколько раз ходил в свое управление и каждый раз бесполезно. Эксперты не могли подобрать ключ к сообщению Мокшина. Капитан и волновался и сердился — все вместе. К тому времени Клюев сообщил, что Огнищев в поведении Мокшина пока ничего подозрительного не обнаружил, но установил, что письмо тот отправил с ко-новозчиком на станцию.
Потом позвонил Сажин. Он рассказал, что следователь Задорина, вопреки его запрету, несколько раз побывала на станции Хребет и нашла свидетелей, которые видели человека в зеленом плаще с чемоданом и рюкзаком. Он под вечер входил в дом Куницы. Этого человека привел туда какой-то геолог — он был одет в черный полушубок, какие носят инженерно-технические работники геологической партии. Впоследствии человека в зеленом плаще никто не встречал, а геолога видели уходящим со станции в сторону Заречья. Сажин сказал также, что Задорина обнаружила в навозе около колхозного конного двора пучки сена, на которых настыли сгустки крови. Анализы показали, что кровь человеческая. Показания колхозного конюха Сидора Хомякова, данные Задориной, подтверждают, что Булгаков действительно брал лошадь второго декабря вечером.
— Понимаете, — расстроенно гудел Сажин в телефонную трубку, — Задорина утверждает, что состав преступления установлен, требует немедленного ареста Булгакова и Куницы.
— Пусть подождет немного. Хотя бы денек-другой, — сказал Новгородский. — В ближайшее время все решится.
— И еще. Задорина требует ареста Мокшина, — добавил Сажин. — Она точно установила время его отъезда с участка и время появления в селе. Он отсутствовал где-то, помимо дороги, около двух часов и был одет точно так же, как геолог, который привел Николашина к Кунице. Задорина свозила одного из свидетелей в Заречье, и тот сразу узнал в Мокшине того самого геолога. Вот таковы дела. Задорина собрала весьма убедительные доказательства причастности этих трех лиц к убийству Николашина. Мне трудно спорить с ней. Ведь против фактов не попрешь. Они, как говорится, вещь упрямая. Трудное положение.
— Да, сочувствую вам. Трудное, — согласился Новгородский.
— Задорина возмущена моей бездеятельностью и открыто заявила, что я всячески торможу ход следствия, — невесело говорил Сажин. — Главное — крыть нечем. Ведь она права.
— Да. Она права, — опять согласился Новгородский. — Но надо как-то убедить ее подождать с арестом. Максимум на недельку.
— Попытаюсь, — без всякого энтузиазма пообещал Сажин. — Могу приказать, в конце концов, но… Беда мне с этой девчонкой. Напориста. Упряма. Удивляюсь, как она до сих пор не написала на меня жалобу.
— Не сомневайтесь. Напишет! — расхохотался Новгородский.
— Напишет. Не сомневаюсь, — убежденно сказал Сажин.
Разговор с Сажиным встревожил Новгородского. Энергичная девушка могла вспугнуть преступников, насторожить их. Капитан уже жалел, что не проявил к ней такого же доверия, как к Сажину. Факты, собранные Задориной, безусловно, были ценны для будущего судебного разбирательства, но сама ее деятельность могла сорвать весь начальный этап операции. Необходимо было принять меры.
«Надо поговорить с ней, — решил Новгородский, — хотя бы частично ввести в курс дела. Завтра буду в Медведёвке, обязательно поговорю».
Решение капитана оказалось запоздалым. Говорить с Задориной было поздно. В субботу утром сотрудник управления положил перед Новгородским текст сообщения Мокшина. Пока капитан читал, молодой человек протяжно зевал и тер кулачищами ввалившиеся, потемневшие от переутомления и бессонницы глазницы.
— Ну что, не опоздали мы? — спросил он, когда Новгородский, пробежав текст, расстроенно откинулся на спинку стула.
— Не знаю, — угрюмо откликнулся капитан. — Все может быть…
Молодой человек сочувственно посмотрел на расстроенного капитана и вышел. Только тогда Новгородский сообразил, что даже не поблагодарил сотрудников за напряженную, бессонную работу.
— Ах ты, черт… нехорошо получилось, — с досадой сказал он сам себе и снова взял листок в руки.
«Следователь-чекист изменил свое отношение к Вознякову. Очевидно, непричастность его установлена. Оба следователя продолжают работу. Один из них ведет следствие на станции Хребет. По ходу следствия и привлеченным свидетелям предполагаю, что я, К. и Б. — на подозрении. При подтверждении этого предположения буду вынужден срочно покинуть Заречье. К. и Б. придется убрать. Приготовьте документы, явки. В случае про* вала встречайте в воскресенье. Время, место обычные.
24. 12. 41. 79-й».
Новгородский позвонил комиссару. Тот велел явиться через полчаса.
Все эти полчаса Новгородский напряженно обдумывал план предстоящих действий и сердился на себя за допущенную оплошность. Даже сообщения экспертов о том, что документы Булгакова сфабрикованы, а на трудовой книжке Куницы переклеена фотокарточка — не улучшили капитану настроения. Это не имело теперь существенного значения. Обдумав все в деталях, Новгородский дал предупредительную радиограмму Званцеву и Садовникову на станцию Хребет, а сам отправился на прием к комиссару.
Выслушав капитана, Костенко нахмурился, закурил, — Как же это вы с Задориной-то промахнулись?
— Просчитался. Кто мог знать, что ее инициатива перехлестнет за границы инструкций непосредственного начальника…
— Надо было предвидеть. В конце концов вы просчитались, не только потеряв инициативного помощника, но и напортили самому себе. Так-то. Выкладывайте свой план действий.
— Мокшина и компанию надо брать сегодня же, — сказал Новгородский. — Тянуть дальше некуда. Мокшин в любой момент может получить подтверждение своих подозрений. Если уже не получил…
— Надо брать, — согласился Костенко.
— Но прежде нужно точно знать состав группы Мокшина. Нет ли там четвертого или пятого лица, оставшихся вне поля нашего зрения.
— Резонно. Как вы думаете это сделать?
— Арестовать сначала одного Булгакова. Если не удастся выяснить через него, то будем брать Куницу, а уж потом Мокшина.
— Не возражаю. И вот что… — Костенко встал, вышел из-за стола. — Я сейчас не даю строгих инструкций. Вам на месте будет виден план действий. Но главное условие операции — создать для населения видимость, что все трое преступников погибли. Распространите любые слухи, повсюду рассказывайте об их гибели. Важно, чтобы молва все это донесла до управления, а следовательно, и до Лебедева. Именно молва. Рассказы очевидцев. Официальные сведения будут тому добавлением. Лебедев должен понять, что избежал провала.
— Я все время помню об этом, — сказал Новгородский. — Мы на месте продумаем такое мероприятие в деталях.
— Ну, тогда в путь! — Комиссар крепко пожал Новгородскому руку. — Как говорится: ни пуха ни пера.
Новгородский приехал в Медведёвку в конце дня. Неяркий зимний день уже угасал, и в мутных сумерках мрачнели, темнели устлавшие небо низкие мешковатые облака.
Клюев удивился раннему приезду своего начальника. Но увидев вместо «эмки» крытый грузовик-фургон, лейтенант все понял и воспринял приказ о немедленном аресте Булгакова без всякого удивления. Обсудив с капитаном план действий, Клюев тотчас выехал в Заречье.
Новгородский тем временем решил зайти к Сажину. В кабинете начальника райотдела милиции, видимо, происходил далеко не веселый разговор, так как появление капитана было встречено Сажиным с заметным облегчением. Задорина, наоборот, еще больше нахмурилась.