В Лесосибирск поезд прибыл далеко за полдень. Коля встречал их на вокзале с термосом душистого медвяного чаю и домашними пирожками. Путь до Петровска предстоял неблизкий.
В машине Ксюша задремала, уронив голову на крепкое плечо Быкова, и сны ей снились тревожные и странные. На подъезде к Вольнице девушка вдруг встрепенулась и настороженным взглядом вперилась в темноту за окнами.
— Петр Андреевич, — чуть сиплым со сна голосом прошептала она, — что это там? Не пожар ли?
— Кажись, Федосовка полыхает, — ответил Колька, прибавляя газу, — до границы докатим, там разберемся.
— А телефон на что? – иронически спросил Быков, набирая лейтенанта Назарова.
Но телефон у Митеньки не отвечал, и Ксюша еще больше разволновалась.
До заставы они домчались за пять минут, притормозив у шлагбаума. Из будки навстречу им выскочил часовой, узнал машину, взял под козырек из уважения к Быкову.
— Где командир? – обеспокоенно спросил Быков. – Случилось что?
— Случилось, — хрипло ответил парень, и, словно в подтверждение его слов, издалека, со стороны Федосовки, глухо ухнуло, затрещало, громыхнуло.
Теперь уже видно было, что в таежном поселке, километрах в десяти от блокпоста, и вправду пожар. И, судя по звукам взрывов и автоматных очередей, идет бой.
— Там лейтенант, — коротко доложил часовой, — с ним два БТР и полтора десятка бойцов. Справятся.
— С кем? – спросила Ксюша, но Быков уже вскочил в кабину КамАЗа.
— Поехали! На месте разберемся.
Часовой вернулся в будку, вынес оттуда два АК и сумку с магазинами.
— Вот. Вдруг пригодится. Лейтенанту вернете потом, оружие казенное.
Ксюша кивнула и захлопнула дверь кабины.
По лесной дороге они летели минут пять, и выстрелы слышались поначалу чуть громче, но потом и вовсе стихли.
На месте их встретил Митенька, в разорванной куртке, с лицом перемазанным сажей, но целехонький. Бойцы развернули шланг пожарного насоса и заливали горящие дома. В воздухе стоял удушливый запах гари, раскаленного металла, обугленного дерева и...
«Не думать об этом!» — велела себе Ксюша и подошла к лейтенанту.
— Что тут случилось, Митя?
-Беда, товарищ Ксюша, — отрапортовал он, — бандиты сюда нагрянули. Хорошо мы недалеко стояли. Только...
Он вытер глаза, на которые, не иначе, как от едкого дыма, навернулись слезы.
— Не успели мы. Народ тут рано ложится... Ложился. Они машины на подъезде бросили, чтобы тихо. Двери поленьями подперли, дома подожгли. А в тех, кто выбраться пытался...
Голос изменил лейтенанту и он замолчал.
Ксюша повернулась к догорающим домам. Федосовку-то и поселком с трудом можно было назвать. Так, хуторок, меньше, чем на десяток домов, в большинстве из которых век доживали одинокие старики. Нищета здесь прежде была беспросветная. Но из Петровска помогли, исправно начали возить продукты, приезжала молодежь, чинить покосившиеся избы, доктор Винский лично наезжал раз в пару недель, выслушать жалобы и раздать лекарства. А недавно в Федосовку, где пустовали два дома, переселились из многолюдной Прохоровки две молодые семьи. С детьми.
Ксюша побледнела и сделала шаг к обрушившемуся дому, который с тыла все еще заливали водой. Темные кучки на пороге, за повисшей на оплавленных петлях обгорелой дверью. Они стреляли в тех, кто пытался выбраться...
— Ксения, не ходи, слышишь? – на плечо легла тяжелая рука Быкова.
— Мне нужно, Петр Андреевич, — тихим, но твердым голосом ответила девушка, — если завтра в бой – я должна видеть, за что.
К глазам подступили слезы, горячие, злые, во рту стало горько от желчи. Ксюша глубоко задышала ртом, пересиливая тошноту.
Митя подошел к ней и протянул фляжку в кожаной оплетке.
— Тарас дал, — сообщил он, когда Ксюша, отхлебнув, чуть не поперхнулась спиртом, — сказал, на случай крайней необходимости.
Он замолчал, уставился в огонь и перешел почти на шепот.
— Я ведь сегодня и сам в первый раз не по мишеням стрелял. Только ты ребятам не говори...
Ксюша кивнула и оглядела лейтенанта. Митенька побледнел чуть не до зелени, но, одновременно, как-то вдруг повзрослел, на мальчишеском лице проступила суровая мужская надежность.
— А с этими подонками что? – подошел Быков.
— Всех положили, — ответил Назаров, — жаль поздно. И машины расстреляли, чтобы никто не ушел.
— Молодцы, — кивнула Ксюша, — спасибо. А наши что?
— Не знают в Петровске еще, — ответил Митя, — хутор рядом с заставой, вот мы и примчались. А позвонить они, похоже, никому не успели.
— Надо срочно систему оповещения разрабатывать, — заметила Ксюша, — разведка вернулась?
— Не знаю, — покачал головой Митя, — я в этой суматохе телефон потерял.
— Ладно, — кивнула Ксюша, — заканчивайте здесь и срочно в Петровск. А мы уже сейчас поедем. Хватит учиться. Пора переходить к делу.
130. Национальный парк Йотунхеймен. Норвегия. Норвик
Брунгильда, обернувшись вороном, улетела вперед, разведать обстановку, и Норвик с Ингрид шли вдвоем по бескрайнему ледяному полю, даже сейчас, в конце лета, припорошенному сухим колючим снегом.
Белое безмолвие, страшное и прекрасное, окружало их, и Норвику на мгновение стало страшно, словно это Эгиль шагал, утопая меховыми башмаками в шершавой снежной крупке, рискуя упасть от усталости, заснуть, замерзнуть в ледяной пустыне.
— Мечтаешь? – тихо улыбнулась Ингрид. – О чем?
— О тех временах, когда почти все давалось мне трудом и напряжением сил, — неожиданно для себя самого ответил Норвик, — нам слишком легко все достается. Оттого самомнение раздувается, как влюбленная жаба. Это опасно.
— Что это тебя на философию потянуло? – Рысь презрительно повела кисточками ушей. – Боишься?
— Дурак я был бы, если бы не боялся. А ты разве нет?
— Боюсь, — тихо шепнула девушка, — ты даже не догадываешься, чего.
— Так скажи, — бросил на ходу Норвик, — не тяни.
— Мы можем погибнуть, — начала Ингрид, — и я… Ты так и не…
Она решительно тряхнула головой и замолчала.
— Пустое это, — через пару минут произнесла она спокойным голосом, — не ко времени и не к месту.
— Так и не скажешь? – улыбнулся Норвик. – Вот теперь мне точно хочется знать, о чем ты.
— Потом, — пообещала Ингрид, — если выживем. А пока, пожалуйста, забудь.
Норвик молча кивнул. Ему и вправду было любопытно, что имела в виду Ингрид, но сейчас у них были дела куда важнее, а девичьи капризы забыть, как всегда, оказалось легче легкого.
Восточный склон ледника полого поднимался к перевалу. Здесь под тонким слоем снега притаились глубокие трещины, едва заметными морщинками хмурясь на гладкой поверхности, идти стало труднее. Широкие проломы приходилось обходить, чтобы, прыгая, не угодить в следующий, предательски затаившийся в голодном ожидании.
Перевал, крутой и каменистый, темнел в отдалении узкой полосой скальной породы между заснеженных горных стен. Поднимались медленно и осторожно, камни выскакивали из-под ног испуганными кроликами, убегая вниз. Выше снова начинался ледник, плоский как блюдо, зажатый между двумя горными вершинами. Справа, под нависшими полукругом скалами, виднелся черный пролом, залитый невероятно гладким и толстым слоем льда. Слева, у самых гор – одинокая скала, узким конусом, облитым голубоватым льдом, вздымающаяся к звездному небу.
— Врата Ночи разглядываете? – цверг выскочил за их спинами, словно из-под снега. – Стоят пока, ничего им не сделалось.
Он махнул рукой, и его товарищи присоединились к ним, показавшись из-за неприметного валуна, присыпанного снегом. Ворон камнем упал с небес, грянул оземь, и Брунгильда заспешила к спутникам.
— Я – Дарин, — чинно поклонившись, представился цверг, — а это – Строр и Харис.
Норвик и Ингрид обменялись с цвергами приветствиями и поклонами, чин по чину, степенно и важно. Как в старые времена, когда мир не торопился ни жить, ни умирать.
— Мы можем предложить вам кров и безопасность, — Дарин обернулся к Брунгильде, давая понять, что знает, кто из гостей за главного, — но…
— Так далеко гостеприимство заходить не должно, — с улыбкой кивнула Брунгильда, — у нас все с собой.
Дарин повел их к неприметной узкой щели в скале, за которой открывалась обширная пещера, откуда крутая лестница, спрятавшаяся за скальным выступом, вела вниз, вглубь, дальше и дальше – до самых Подгорных Чертогов.
Но на этот раз гостеприимством Радсвинна не воспользовались, устроились в одной из боковых кладовок, где хранились припасы и снаряжение для разведчиков. Цверги пожелали гостям спокойного сна и удалились.
Строр вернулся за ними вечером, когда пробудившийся Норвик уже доставал из походного мешка пакеты с кровью. Цверг был не один. Трое лесорубов из дальнего поселка, отряженные односельчанами в Подгорные чертоги вести переговоры о торговле и взаимопомощи, узнали от «не в меру болтливого» цверга о необычных гостях и их нужде.
— Слыхал я, задача вам предстоит нелегкая, — сказал старший, — древние легенды в наших краях ходят о демоне-кровопийце, что, не просыпаясь, убивает, не выходя из своего логова, смущает неокрепшие души, сеет зло и смуту в наших горах. А еще я слыхал, будто горячая кровь, отданная по доброй воле, поможет вам сразиться со злом.
— Это так, — кивнула Брунгильда, — и мы не забудем этого дара. Если завтра к рассвету будет, кому помнить.
— А этому, древнему, рассвет разве нипочем? – удивился Строр. – Зачем ночью-то идти? Может, проломим вход в пещеру днем, и вся недолга?
— Было бы так легко, проломили бы, — проворчал Норвик.
— Он под землю может уйти, — пояснила Ингрид, — туманом обернуться, слуг себе на помощь позвать. И все это не просыпаясь. Но если…
— Если мы его разбудим, — заключила Брунгильда, — рассвет будет кровавым не только для нас. Ксавьер не зря с нами не пошел, у Всеотца даже сейчас есть власть над кланом, а, если он проснется, она возрастет в десятки раз. Трудно будет Гангрел противиться его воле, и на Ксавьера вся надежда. Может, Нетопырь сумеет их удержать, не допустить, чтобы Дикари превратились в безумных чудовищ, пожирающих все на своем пути.