— Здравия желаю, товарищ капитан.
— Вернулись уже… — Малышев поднялся навстречу. — Хорошо. А то я тут лазутчицу изловил… — указал подбородком на сидящую возле дерева девушку. — Шпионила за нами. А поговорить не удается. По-русски она понимает не больше, чем я по-польски.
— Дядя Збышек! — вскочила та на ноги Бася. — Чего они на меня, как на врага глядят? Я же ничего плохого не сделала. Наоборот, помочь хочу!
— А кто же ты такая, если тайком подкрадываешься? — резонно заметил Збышек. — Настоящая шпиенка и есть. Сама приперлась или стрый Анджей прислал?
Девушка покраснела и опустила голову.
— Что она говорит?
— Говорит, что ее к вам командир отряда направил, — и глазом не моргнул проводник. — Вы двоих бойцов в отряде оставили… Вот он и решил, что справедливо будет вам тоже двоих взамен дать. Чтоб поровну, значит. Сразу не сообразил, вот Баське нас догонять и пришлось.
— Так прислал бы бойца. Зачем нам девушка?
— То есть? — удивился Збышек. — А в разведку сходить. Кто ж ее заподозрит? Баська! Сними платок!
От неожиданности та сдернула косынку с головы раньше чем успела удивиться… Косы у девушки оказались чистого пшеничного цвета.
— Вот. Убедились?..
Малышев только хмыкнул.
— Чего вы, дядька Збых? — заволновалась Баська, торопливо повязывая платок обратно. — Что вы ему сказали?
— Правду, детка. Одну только правду. Кто ж союзника обманывать станет?
— Какую еще правду?
— Ну, что ты влюбилась в красного командира по уши и готова за ним хоть на край света. А он попросил, чтоб ты волосы показала. Он темненьких не любит… Сама видела — из двух радисток, при себе белокурую оставил. Правда, товарищ капитан? — последнюю фразу Збых произнес по-русски. — Не будем ее обратно отсылать?
Малышев механически кивнул, а потом отрицательно помотал головой.
Кузьмич надул щеки и вытаращил глаза, едва сдерживая смех.
— Сдурел, черт старый?! — Баська взвилась на ноги, как взбешенная кошка. — Да как ты… Да чтоб я…
— Тихо, коза… — засмеялся Збышек. — Шучу. Хотя, судя по твоей ярости, в самое яблочко угадал. Ведь правда? — и не дожидаясь ответа, сам сменил тон. — Ладно-ладно, все. Успокойся. На самом деле я говорил, что это стрый тебя в подмогу прислал. Вон, хоть у пана Михала спроси… И не зыркай, не зыркай! Не пугай мне командира. Молодой он еще… Видишь, растерялся совсем. Никак не решит, что безопаснее: приголубить тебя или пристрелить сразу?..
— Старшина! — Малышеву надоело чувствовать себя дураком на чужом пиру. — Что за цирк?! Ну-ка угомони обоих. Беда с этими гражданскими. Война, не война — а им все хихоньки, да хахоньки. Скажи, если еще раз такое повторится, обоих из отряда выгоню. Независимо от важности!..
— Есть, угомонить… Ты бы, пан Збышек, и в самом деле… — укоризненно посмотрел на проводника Телегин. — Не в бирюльки играем. Ну и ты, дочка, не обижайся на нас. Беда вокруг, горе… Если совсем перестать улыбаться — душа истлеет. Теперь помолчите, оба. Или — в сторонку отойдите…
— Хорошо, — проводник взял девушку за руку и потащил за собою, что-то вполголоса выговаривая. Та только сопела в ответ.
— Андрей, разговор важный имеется…
— И чего ждешь? Выкладывай.
— Тут к нам еще одна делегация из местных…
— Совсем сдурели? — Малышев постучал себя по лбу. — Кузьмич, ну-ка дыхни…
— Погодь, командир. Дело действительно серьезное. Очень серьезное. Ты же меня не первый день знаешь.
— Серьезное, говоришь? — капитан устало вздохнул. — Ну, тогда излагай, старшина. Кратко, четко и по порядку. Чтоб не переспрашивать…
— Так значит, жидовских и комиссарских детей они спасть не хотят?
Это высказывание командира отряда Армии Крайовой больнее всего задело Малышева. Как капитан не крепился, а заливающееся мертвенной бледностью лицо любимой, нет-нет да и вставало перед глазами офицера. И не было в нем умиротворения, а только обида и страх…
— Советские солдаты, наши жены и дети могут умирать на их земле, чтобы Польшу от фашистов освободить, а они себя для мирной жизни берегут. Без жидов и комиссаров… — прибавил зло. — Нет, ты ответь мне: чем тогда эти ваши патриоты лучше фрицев? Попрятались в лесах и ждут чья возьмет?
Наверняка Збышек нашел бы пару примеров, чтоб указать красному командиру на различия между немцами и польскими патриотами, а так же о том, что Красная армия Тухачевского творила всего двадцать лет тому, но решил не обострять. Да и какая в том польза. Мертвые сраму не знают… На войне разное случается. После многое спишется, еще больше забудется со временем, а что-то и проститься, но…
— Прошу прощения, пан… товарищ капитан, я тоже считаю, что отказывать детям в помощи грех. А что до земляков моих — Бог им судья. Ибо сказано, что каждому воздастся по заслугам. Только не ко времени разговор… мы уже на месте. Вон, просвет… — указал рукой. — Метров через десять на опушку выйдем, а там и лагерь.
Малышев остановился, хмуро поглядел на проводника, словно видел сейчас перед собой не его, а тех «лесных братьев», что бросили на произвол детей и кивнул.
— Согласен. Потом договорим… После войны. И спросим… У всех и за все спросим. По совести.
Немецкий солдат, отчаянно зевая, неторопливо брел вдоль колючей проволоки и время от времени останавливался протереть глаза. Погода менялась, или еще что-то, но спать бедняге Курту хотелось невыносимо… до смерти. Вот прямо здесь бы и улегся. Хоть на часок…
Курт в очередной раз протер глаза, проморгался от выступивших слез, поправил мозолящий плечо ремень винтовки и недоуменно уставился на человека, возникшего перед ним. Сигнал тревоги попытался пробиться сквозь сонный туман обволакивающий разум, но не успел.
Человек приложил палец к губам, произнес: «Тсс…», - а когда солдат кивнул, ударил его ножом в сердце. Сильно и точно. Курт умер не издав ни единого звука. Как уснул…
— А нас в войске учили, что часовых надо сзади снимать, — не удержался от замечания Збышек. — Зачем пан капитан на немца спереди попер? Он же мог тревогу поднять.
— Не мог, — отмахнулся Малышев. — Когда человек так зевает, ему не до крика… Воздуха в легких не хватит.
Капитан приложил ладони к губам и издал резкий, недовольный крик потревоженного филина, извещая группу, о проделанной работе. Подождал немного, но остальные «птицы» молчали. Гусев и Пивоваренко ждали сигнала от Телегина, а у того, судя по всему, рандеву еще не случилось.
— Пошли дальше…
— Ближе к проволоке жмись, пан Анджей… Вон там болотная жижа почти вплотную к лагерю подступает. Даже призрак хлюпать начнет.
Проводник потому и увязался с капитаном, что с этой стороны было самое труднопроходимое место.
— Не начнет, — усмехнулся Малышев, услышав про призрака. — О, а вот и Кузьмич отработал.
Второй филин отозвался с противоположного боку охраняемой территории. Таким же одиночным криком.
Капитан последовал совету поляка, и двинулся вдоль заграждения, едва не задевая маскхалатом за колючки. И все-таки болото своего не упустило. Очередная, с виду надежная и твердая кочка, когда Андрей перенес на нее вес тела, вдруг уползла в сторону, увлекая за собою опорную ногу. Капитан потерял равновесие, взмахнул руками и… устоял. Но чавканье раздалось такое, что ой-ей-ей… Тем более, в ночной тишине?
— Эй, Ганс? Чего шумишь? Упал что ли? — весело окликнул Малышева еще невидимый часовой.
— Да, черт возьми! — капитан отвечал невнятно, словно с набитым грязью ртом. — Проклятье!..
— Свинья болото везде найдет… — продолжал веселиться часовой. — Чему удивляться, имея такую фамилию? Ха-ха-ха… Ганс Отто Мария Швайне* (*Свинья). Ха-ха-ха! О, шайсе…
При чем здесь навоз, Малышев не понял, но крик филина, раздавшийся с того места, откуда раньше доносился голос немецкого часового, все объяснил. И почти сразу же после этого, ночные хищники через короткие промежутки заухали еще в трех углах лагеря.
Минутная тишина и ночь разбудил грохот рвущихся гранат. А последовавшие за ними крики боли, заглушили еще два взрыва…
— Все что ли? — спросил самого себя Малышев, не верящий в возможность легкого успеха. Особенно, если операция проводится нахрапом — без разведки и подготовки. И не ошибся…
По ушам ударил рев сирены, слепя глаза полыхнули прожектора, заливая территорию лагеря ярким светом. А вслед за этим сухо захлопали пистолетные выстрелы.
— Мать вашу!
Капитан рванулся на звук, забирая вправо.
Но, к счастью, охрана лагеря все же была поставлена небрежно. Видимо, немцы считали непроходимость и глухомань болот достаточно надежными факторами безопасности. Не нуждающимися в дополнительном усилении.
Еще раз бухнула граната. Судя по звуку, в помещении менее просторном нежели казарма. А еще полминуты спустя утихло и завывание сирены. Свет прожекторов остался…
Малышев к тому времени уже вбежал на территорию лагеря, на всякий случай прижимаясь к стене ближайшего здания.
— Эй! Все целы?!
— Из наших все… — из-за угла строения вывернулся запыхавшийся старший лейтенант Гусев. — А сына хуторянина зацепило… Хохлов уже смотрит.
— Серьезно?
— Ерунда. Мякоть предплечья задело. Через пару-тройку дней даже следа не останется. Старший поляк ругается… Говорит, что там, откуда стреляли и сирену включили — медицинская лаборатория. И в ней на ночь никто никогда не оставался. Днем у двери пост стоял. А ночью…
— Мало ли, — пожал плечами Малышев, прикрывая глаза ладонью. — Ни черта не видно. Свет приглушить надо, или убрать половину.
— Виктор сказал, что посмотрит, где там регулятор…
В этот момент прозвучал одиночный выстрел, звон бьющегося стекла и глазам стало немного легче. А еще секунду спустя все повторилось. Свет от двух уцелевших прожекторов, направленных вдоль ограждение был уже не столь ослепителен.
— Вижу, что нашел… — хмыкнул Малышев.
— Пан командир, прошу прощения, моя оплошность… — подошел к ним Куба Залевский.