7
Савва Баклажан, сорокалетний вор-рецидивист, половину своей жизни проведший в местах не столь отдалённых и находившийся во всесоюзном розыске, числился правой рукой Бруса и смотрящим за Швенчёнами и восточной Виленщиной. Он был и вправду похож на баклажан — вытянутый череп, сизое лицо. Чёрные злые глаза недоверчиво буравили всякого, с кем он общался.
Савва, по его мнению, был в праздничном прикиде — в зелёном велюровом пиджаке, розовой шёлковой рубахе, синих офицерских галифе, заправленных в хромовые сапожки гармошкой. Он в сопровождении пятерых подручных прибыл на вокзал в шесть часов вечера. Брус велел ему провести разведку, обшарить всю привокзальную территорию, проверить наличие вагона в товарном составе на Ленинград, установить за ним наблюдение, повсюду рассовать своих людей. Всё это было сделано заранее.
Баклажан закурил польскую сигарету и, не оборачиваясь, позвал:
— Перочинка, ходь сюды.
Подошёл низенький, тощий, весь какой-то вихлявшийся, словно его конечности были смонтированы на шарнирах, уголовник. Лицо плоское, тщательно выбритое. Сифилический нос давно провалился, от уха до подбородка правую щёку пересекал сизый шрам.
— Шо надо, Баклажан? — просипел Перочинка.
Баклажан брезгливо поморщился.
— Опять, сучий потрох, намарафетился? Я же тебе, гаду, говорил, потерпи до ночи.
— Я самую малость, не боись.
— Сколько с тобой людей?
— Двадцать два. Как ты приказал, всех взял.
— Размести их в товарных вагонах так, как я велел. Не дрыхнуть, не курить. К нужному вагону пойду сам. Будешь меня страховать. Стрелять только в крайняке.
Перочинка увёл уголовников в сторону железнодорожных составов. Баклажан знал, что Брус никому не доверял, даже ему, Баклажану, и его, Бруса, люди тоже рассыпаны по привокзальной территории, сидят в засадах, наблюдают, ждут команды. Ничего подозрительного Баклажан не обнаружил. Солдаты внутренних войск несли обычную караульную службу. Несколько мусоров маячили на привокзальной площади. Вечер был тихий, тёплый, влажный.
В начале десятого к вокзалу подкатил «додж». Брус в сопровождении двух бандитов направился к ресторану. У входа его встретил Баклажан.
— Всё в ажуре, шеф. Тихо. Атасники на местах. Братва в товарняках у вагона.
Брус поглядел на наручные часы.
— Давай, Баклажан, канай к вагону. Возьмёте баул, тащи его в ресторан. Буду ждать.
— Брус, а что за шмон в городе? Ходит слух, мусора оборзели.
— Пустое, Баклажан. Босяки и одна быдла братву стали сдавать. Возьмём цацки, на время ляжем на дно. Ну, давай, Баклажан, канай к вагону, пора.
Брусу не понравилось, что двери ресторана открыл незнакомый швейцар.
— А где Палыч? — спросил Брус у рослого с огромными кулаками и аккуратно стриженой бородкой швейцара.
— Так его, вашбродь, — пробасил тот, — ещё ночью в больницу свезли. Животом шибко маялся. Может, обожрался чем?
Брус сунул руку в карман бриджей, снял с предохранителя ТТ. Швейцар услужливо отворил дверь в ресторан, и Брус, нутром чуя какую-то угрозу, вслед за двумя бандитами осторожно вошёл в зал. Оглядевшись и обнаружив своих людей, он успокоился и уверенно направился к закреплённому за ним столику у стены.
В этот момент проходивший мимо молодой официант с полным подносом споткнулся и упал. Брус, когда поднос ударил его по правой руке, а содержимое тарелок оказалось на дорогом костюме, невольно вытащил руку из кармана, обезоружив себя на время. Падая, официант обхватил своими ногами ноги Бруса, и тот, не удержавшись, растопыря руки, грохнулся на ближайший столик. Сидевшие за ним капитан Бойцов и старший лейтенант Кобзев вывернули руки Бруса назад и сцепили их наручниками.
Всё произошло так быстро, что люди Бруса, вскочившие со своих мест и тем самым выдав себя, не успели сообразить, что случилось, не успели выхватить оружие и вскоре все лежали на полу, скованные наручниками. Оперативники под началом майора Букайтиса начали обыск задержанных.
Но без стрельбы всё же не обошлось. Вернувшийся из туалета один из бандитов быстро оценил ситуацию и решил прорываться через центральную дверь. Швейцар (им был оперативник районного ОББ) встал на его пути. Бандит выстрелил дважды и уже схватился за ручку двери, но раненый милиционер, падая, нажал на спусковой крючок «нагана». Пуля угодила бандиту в затылок.
Подполковник Армалас приказал срочно вызвать карету скорой помощи, а всех задержанных пока держать в ресторане. Операция ещё не была завершена. Ждали Нестерова с Храмовым и милиционеров их группы.
Перочинка, рассовавший своих уголовников по пустым товарным вагонам и велевший им сидеть тихо, подпрыгивая и вихляясь, тащился за Баклажаном и его охраной. Он не знал, что бойцы роты внутренних войск старшего лейтенанта Гнатюка всех до одного бандитов в пустых вагонах повязали и теперь из приоткрытых дверей и щелей наблюдали за процессией во главе с Баклажаном. Как только бандиты с обеих сторон поднялись в старый купейный вагон, Гнатюк дал команду своим бойцам заблокировать двери снаружи и охранять их.
Когда Перочинка вслед за двумя уголовниками входил из тамбура в вагон, кто-то больно сжал ему горло, а чьи-то сильные руки повалили его на пол, вырвали пистолет и вытащили из-за голенища сапога финку. Бойцы старшего лейтенанта Гнатюка обезоружили двух других бандитов.
Баклажан с подручными заходил в вагон с другого конца. Он увидел такую картину: коридор был пуст; в первом купе два милиционера, сидевших у двери, играли в карты, ещё один держал на коленях кожаный баул, пристёгнутый цепочкой к стальному браслету на руке. В тот момент, когда Баклажан поднял «вальтер» и был готов перестрелять всех сидевших, Нестеров резко захлопнул дверь, намертво блокировав руку бандита с пистолетом. Баклажан взвыл от боли, но всё же сделал несколько выстрелов, пули разнесли стекло в купе. В коридоре дважды прогремел ППШ, и всё разом стихло. Храмов вырвал «вальтер» из зажатой дверью руки Баклажана, медленно стал отодвигать дверь.
— Товарищ капитан, — послышался из коридора голос Соколаускаса, — можно открывать, всё в норме.
Нестеров, Храмов и Бончюнос вышли из купе. В коридоре толпились бойцы во главе с Гнатюком. На полу в луже крови лежали трупы двух бандитов. Баклажан со скрученными за спиной руками в наручниках стоял на коленях и, словно затравленный волк, громко и злобно рычал. Нестеров спросил:
— Кто стрелял?
— Я, товарищ капитан, — виновато ответил Гнатюк.
— Молодец, старшой, с умом стрелял, — Нестеров улыбнулся и похлопал его по плечу. — Большой урожай по вагонам собрал?
Старший лейтенант чуть задумался, видимо подсчитывая, и уверенно доложил:
— Ровно двадцать восемь человек, товарищ капитан. Девятнадцать в вагонах взяли, остальных пособирали на путях, за штабелями шпал и досок. Возможно, кто-то и утёк, но основную братию взяли.
— Хорошо. Вези их в следственный изолятор. Спасибо, старшой.
Этой ночью перестала существовать банда Бруса. Кто-то из уцелевших до лучших времён тихо лёг на дно. Кто-то от греха подальше срочно покинул Вильнюс.
В четыре утра Савельев, завершая совещание с офицерами опергруппы, сказал:
— Ну, вот, одно дело, считайте, закрыли. Кстати, Алексей Степанович, — обратился он к Зарубину, — а как дело-то назвали?
— Операция «Брошь», товарищ подполковник.
— А как назовём операцию по уничтожению банды Крюка?
— Давайте назовём «Сентябрь», — предложил Урбанавичюс.
Савельев устало вздохнул и усмехнулся.
— Ну, «Сентябрь» так «Сентябрь».
Часть IIОПЕРАЦИЯ «СЕНТЯБРЬ»
1
Пятрас Баркявичюс, пятидесятилетний хуторянин, рано утром помолившись, выпив кружку горячего кофе, пошёл в свинарник и тихо, без суеты заколол кабана. Он всегда колол остронаточенным трёхгранным штыком от трёхлинейки, хранившейся в большом дровянике вместе с немецким карабином «маузер», автоматом ППШ и ящиком немецких и советских гранат. Кабан висел во дворе на толстой перекладине между двух старых берёз. Штык из туши Пятрас не вынул, ожидая, когда жена Алдона принесёт большое оцинкованное корыто для сбора крови. Он сидел на ступеньке крыльца дома, покуривал набитую ядрёным самосадом самодельную трубочку, обдумывая слова ночных визитёров.
Пришли, как обычно, после полуночи. Втроём пришли. Двоих Пятрас ранее не видал, а Повиласа Буткиса, бывшего полицейского при немцах, знал хорошо. Дерьмовый был мужик, жадный и жестокий. Он сразу потребовал самогона и закуску.
— Ты, Пятрас, меня знаешь, — выпив залпом два стакана мутного бимбера и закусив салом, развязно заговорил Буткис, — я слов на ветер не бросаю. Будешь помогать, не тронем, ещё и денег дадим. А если артачиться начнёшь, гляди, наши парни по женскому полу ой как соскучились, а у тебя дочь подросла, в молодках ходит.
Буткис заржал, словно жеребец, обнажив гнилые зубы. Двое его спутников сдержанно засмеялись. Немецкие автоматы они держали на коленях и то и дело нервно поглядывали через окно в ночную темень.
— Приготовишь двадцать фунтов сала, заколешь кабана, возьмём живым весом, неразделанного. Десять кур ощипанных, десять уток и двух гусей, три фунта масла с тебя. Картошки пять мешков приготовь, по мешку моркови, свеклы и лука. Ты всё понял, Пятрас? — Буткис покрутил корявым указательным пальцем перед лицом хозяина.
— Чего ж тут не понять, понял. Только где мне, Повилас, всё это набрать? — спокойно, без боязни отвечал Баркявичюс. — Скоро надо сдавать госпоставки. С этим, ты знаешь, не шутят. Не выполню, придут с милицией и опишут всё. Чем тогда кормиться будете? И семью голодной оставить не могу. Да и вообще, где ваш обещанный английский десант? Почему до сих пор ваша лесная армия не штурмует Вильнюс, Каунас? Ни одного городка не отбила у Советов. Коммунисты скоро народ силком в колхозы погонят, землю, скот отберут. Кто несогласный, того в Сибирь, в лагеря, на каторгу. Сколько же вы ещё своими обещаниями о свободной Литве нас кормить будете?