Влюбилась в него и Эгле. Первый раз в жизни влюбилась, и, казалось ей, раз и навсегда. Прощаясь со школьницами, милиционер, призвал их содействовать органам власти в борьбе с бандитами и уголовниками, продиктовал телефон районного отдела милиции и сказал, чтобы к аппарату позвали его, оперуполномоченного отделения по борьбе с бандитизмом старшего лейтенанта Заманова Николая Ивановича. Эгле быстро, чтобы никто не видел, записала на листочке телефон и имя офицера. И теперь хранила этот листочек как зеницу ока.
Вот и сейчас, после того как братья впервые серьёзно поговорили с отцом о бандитах, она вспомнила старшего лейтенанта Заманова. Щёки её вспыхнули, она решила во что бы то ни стало позвонить в милицию, повидать Заманова и всё рассказать о бандитах.
2
Капитан Веригин с утра в райотделе МГБ просматривал материалы по Крюку. Сотни страниц протоколов допросов арестованных бандитов и их пособников, свидетельские показания советских граждан о преступлениях литовских фашистов в Белоруссии, в Ленинградской, Псковской, Смоленской областях, донесения, справки, спецсообщения, рапорты, отчёты были аккуратно подшиты в десяток папок одного дела «Банда Крюка». Дело заведено в декабре 1944 года и пока не завершено.
Из документов дела и спецсообщения МГБ СССР следовало, что главой банды литовских националистов был некий Йонас Вилюнас, 1900 года рождения, уроженец городка Зарасай, на границе с Латвией. Его мать скончалась в 1921 году. Отец, Ромас Вилюнас, хозяин лесозавода, в сороковом году, после установления в Литве советской власти, вместе с дочерью Аудрой, 1910 года рождения, сестрой Йонаса, бежал в Швецию.
В 1924 году Йонас Вилюнас окончил Каунасское военное училище и в звании лейтенанта был направлен служить командиром взвода третьей роты второго батальона 3‐го пехотного Великого князя Литовского Витаутаса полка 1‐й пехотной дивизии. Через три года Вилюнасу было присвоено звание старший лейтенант, и он был переведён в 3‐й драгунский полк «Железный волк», в составе которого участвовал в приграничных боевых стычках с польскими пограничниками.
В 1934 году, после завершения учёбы на офицерских курсах, в звании капитана был направлен помощником военного атташе посольства Литвы в Германии. В Берлине был завербован германской разведкой, верой и правдой служил абверу, а с 1940 года — СД. В 1936–1937 годах — начальник штаба пехотного батальона, затем в чине майора до начала сорокового года командовал пехотным батальоном 2‐го пехотного Великого князя Литовского Альгирдаса полка 2‐й пехотной дивизии. Летом сорокового года с группой офицеров, не признавших советскую власть в Литве, бежал в Германию. Объявился в захваченном немцами Каунасе в конце июля сорок первого года, где по поручению германского командования сформировал литовский полицейский батальон, вошедший в структуру полевой жандармерии вермахта.
До конца сорок первого года батальон Вилюнаса занимался расстрелами еврейского населения Каунаса, Вильнюса, Шауляя, Паневежиса, Игналины, Укмерге… Периодически его использовали в карательных операциях против польских партизанских отрядов, а с сорок второго и против советских партизан на севере и северо-востоке Белоруссии.
В сорок третьем году и весной сорок четвёртого головорезы Вилюнаса принимали участие в крупных антипартизанских операциях войск СС и полевой жандармерии в районе Великих Лук, Невеля, Полоцка, Витебска, Смоленска. После себя литовские фашисты оставляли горы трупов, сгоревшие сёла и деревни. За упорные и неустанные кровавые деяния в июле сорок третьего года немцы наградили Вилюнаса «Железным крестом» второго класса, а в декабре того же года ему присвоили звание майора германской полевой жандармерии.
Летом сорок четвёртого в ходе операции «Багратион» спешно отступавшие немецкие войска часто ставили в арьергард военные формирования коллаборационистов. Не миновал этой участи и литовский полицейский батальон, наголову разгромленный советскими войсками.
В процессе следствия было установлено, что батальон Вилюнаса имел отношение к уничтожению 20 тысяч советских военнопленных и 70 тысяч евреев.
Тяжелораненый Вилюнас с небольшой группой своих подручных бежал из Белоруссии в Литву и в лесах под Вильнюсом сколотил банду, второй год грабившую местное население, убивавшую солдат и офицеров Красной армии и войск НКВД — МВД, сотрудников МГБ и милиции, литовцев и поляков, сотрудничавших с партийными и советскими органами, простых крестьян, отказывавшихся снабжать бандитов продуктами.
Из документов следовало, в последнее время банда, ослабленная рядом операций органов МГБ и МВД, заметно снизила свою активность, но периодически вступает в боевые столкновения с бандами польских националистов, нападает на ювелирные и антикварные магазины. В августе спецсообщением отдела «ДР» МГБ СССР литовских чекистов информировали о том, что по агентурным данным Йонас Вилюнас накапливает золото и драгоценные камни и, по всей видимости, собирается бежать в Швецию к отцу и сестре…
Не успел Веригин дочитать очередной документ, как в кабинет без стука вошёл лейтенант Буторин. Его Веригин отправил в ОББ райотдела милиции после звонка оперуполномоченного, старшего лейтенанта милиции Заманова о том, что к ним поступила чрезвычайно важная информация.
— Можно, товарищ капитан? — весело спросил Буторин.
Цыганистое лицо Веригина выражало недовольство. Подвигав мощной челюстью, он пробурчал:
— Чего спрашиваешь, коль уже вошёл. Что у тебя?
— Я не один, Тимофей Иванович, я с Замановым пришёл.
Лейтенант махнул рукой, и в кабинет вошёл и представился по уставу высокий, симпатичный, лет двадцати пяти старший лейтенант милиции. Глазом опытного розыскника Веригин распознал среди пяти орденских планок на мундире милиционера орден «Красная Звезда», медали «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Ленинграда» и «За взятие Кёнигсберга», а также две нашивки за тяжёлое ранение. «Парень боевой, — отметил про себя Веригин, — явно воевал во фронтовой разведке. И лицо у него какое-то правильное, честное».
— Садитесь, — Веригин достал пачку «Беломора», — закуривайте, рассказывайте ясно, кратко, лаконично.
Заманов доложил, что вчера в шестнадцать тридцать ему позвонила ученица седьмого класса нововиленской литовской средней школы Эгле Баркавичюте и попросила о встрече. Накануне он вместе с работником райкома комсомола беседовал в этой школе со старшеклассницами о необходимости помогать советской власти наводить порядок в республике.
— По её просьбе я встретился с ней за мостом на Парковой улице. Ей шестнадцать лет. Живёт на хуторе, в пяти километрах от школы. Отец крестьянствует, мать и два старших брата помогают отцу. Девушка плохо говорит по-русски, я попросил перейти на польский и узнал следующее: к ним на хутор регулярно наведываются люди из банды Крюка, отец передаёт им продукты питания и самогон.
— Откуда знаешь польский? — недоверчиво спросил Веригин.
— Бабушка по материнской линии полька.
— Когда бандиты были последний раз?
— В ночь с субботы на воскресенье. По словам девушки, её братья подслушали разговор бандитов с отцом. Бандиты придут за продуктами завтра ночью. Вернее, приедут, так как продуктов будет много.
— Почему вчера не позвонил?! — повысил голос Веригин. — Столько времени потеряли!
Старший лейтенант виновато опустил голову.
— Ты, Заманов, знаешь этот хутор? Машины пройдут? Люди смогут подойти скрытно?
— Дорогу на хутор знаю, но сам там не бывал. Машины пройдут. Скрытность, думаю, возможна, там еловый лес с густым подлеском.
Веригин докурил папиросу и выбросил окурок в открытую форточку. С минуту подумав, он подошёл к стоявшей в углу рации (общаться по оперативным вопросам по телефону подполковник Савельев строго запретил). Савельева на месте не оказалось, на связи был майор Зарубин. Выслушав доклад Веригина, он пообещал выйти на связь через пятнадцать минут и приказал доложить обо всём майору Илюхину, начальнику райотдела МГБ. Веригин взял телефонную трубку, позвонил дежурному. Тот сообщил, что начальник рано утром уехал вместе с подполковником Савельевым. Веригин стал нервно ходить по кабинету.
— Сидите здесь. — Он пулей выскочил за дверь.
Капитан Урбанавичюс, заместитель начальника райотдела МГБ, ночевал в отделе. Окно было плотно зашторено, хотя сентябрьское солнце давно хозяйничало на улице. На заваленном документами письменном столе горела настольная лампа. Когда Веригин вошёл в маленький прокуренный кабинет, Урбанавичюс поднял на него глаза неимоверно уставшего человека, в которых светился вопрос: «Чего тебе, мил-человек? Почто мешаешь жить и работать?»
Веригин без разрешения раздвинул шторы, выключил настольную лампу, отворил форточку, в кабинет потянуло утренней свежестью. Он кратко доложил полученную информацию и с нетерпением ждал реакции, внутренне возмущаясь спокойствием и, как ему казалось, флегматичностью местного чекиста. Урбанавичюс, высокий, почти двухметрового роста, поднялся из-за стола, с хрустом расправил плечи, одёрнул гимнастёрку. Открыв дверь, он попросил дежурного сделать кофе.
— Надо брать бандитов и этого кулака с хутора, — не выдержал Веригин, — я с Замановым сгоняю туда на разведку, и надо готовить операцию.
— Не надо, — спокойно возразил Урбанавичюс, закуривая контрабандную польскую сигарету. — Не надо спешить. Я знаю этот хутор, знаю Пятраса Баркявичюса. Он не враг. Но пока ещё и не друг. С ним надо работать.
Дежурный принёс кофейник и две чашки. Урбанавичюс достал из шкафа буханку хлеба и завёрнутый в вощёную бумагу кусок розового сала, нарезал маленькие бутерброды, налил в чашки кофе.
— Давай, капитан, угощайся.
Перекусив и закурив очередную сигарету, Урбанавичюс также спокойно продолжил:
— Понимаешь, капитан, у Баркявичюса трое детей: два взрослых сына и дочь подросток. Сыновья настроены против бандитов, хотят с оружием их встретить и дать отпор. В целом они за советскую власть. И дочь тоже. Если мы бандитов будем брать на хуторе, без жертв не обойдётся, бандиты сдаваться не приучены. Даже если семья Баркявичюса не пострадает, бандиты всё равно посчитают их предателями и рано или поздно уничтожат. А этого, как ты понимаешь, мы допустить не можем.