— Спасибо, Илюхин.
— Старшина Каланта — вишенка на торте, — усмехнулся Илюхин. — Снайпер. Мало ли что…
Зарубин проинструктировал прибывших и отправил переодеваться. Веригина, назначенного старшим группы, и Иванькова предупредил:
— Поменьше общайтесь друг с другом. Милиционеру нечего делать у сапёров, а сапёру в милиции. Дежурство, Тимофей Иванович, сам спланируешь, тебя учить не надо. Появятся курьеры, не брать их, а сразу докладывать по рации с указанием примет. Приглядывать за Коморовским и его женой — твоя обязанность, Иваньков. Только не переусердствуй, не надо на них давить.
— Если явится Слон, брать? — спросил Веригин.
— Брать. Даже если явится с отрядом. Мы договорились с комбатом о том, что в случае прихода бандитов он по твоей команде присылает караульный взвод с пулемётом. Детали оговоришь лично с майором Назаровым. Мужик он, похоже, толковый.
Оставив в селе засаду, Зарубин, Илюхин, Стойко, Бойцов и Кобзев в сопровождении полувзвода автоматчиков на «студебеккере» и в автозаке отправились дальше по маршруту выполнять приказ подполковника Савельева.
Гарнизон «Лисий Лог», состоявший из батальона N-ского полка войск МВД по охране железных дорог, автомобильной роты и хозяйственного взвода, располагался в небольшом городке на берегу озера. Места там были живописные: чистые берёзовые рощи и дубравы, словно венок, окружали озеро; песчаные берега, множество лодок в заливчиках с глубокими плёсами, зелёные луга с пасущимся скотом, разбросанные по низким холмам домики под красными черепичными крышами… Выйдя из машины и оглядев округу, Зарубин размечтался: «В такую тёплую осень здесь в самый раз проводить отпуск, ловить рыбу, ходить в лес по грибы, дышать дурманящими запахами сосновых боров и медленно опадающей листвы. Когда-нибудь отпуск-то дадут. Обязательно сюда приеду».
При польской власти, до 1939 года, городок и ближайшие к нему сёла жили вполне благополучно. В повяте работали лесоперерабатывающие и мебельные предприятия, поставлявшие столярную продукцию и кухонную мебель в Польшу и даже в Германию. Молокозавод, рыбные артели и мясокомбинат отгружали масло, сметану, творог, колбасы, ветчины, копчёных судака, леща, миногу, щуку в торговую сеть Вильно и Варшавы. В городке изготавливались кирпич, черепица, туристические и рыбацкие лодки, бондарная, скобяная, кожевенная продукция… До войны здесь не знали безработицы.
Городок и окружавшие его сёла были многонациональными, в них издревле мирно уживались поляки, литовцы, белорусы, латыши, русские, евреи… И сейчас действовали костёл, православная и униатская церкви, лютеранская кирха. Мрачным памятником укора режиму геноцида стояли руины взорванной литовскими фашистами синагоги.
Немцы за три года оккупации выжали из городка и округи все соки, часть польского и белорусского населения угнали в Германию на принудительные работы. В ходе летнего наступления сорок четвёртого года советские войска взяли городок настолько быстро, что бежавшие немцы бросили на путях десятки составов с продовольствием, боеприпасами, техникой. Городок и железнодорожная станция оказались почти не разрушенными.
Жизнь в городке и округе постепенно налаживалась. Стали возвращаться из угона люди, демобилизованные из народного Войска Польского и Красной армии поляки и белорусы, из северных районов республики потянулись литовцы. Открылись два райповских магазина, школа, детский садик, поликлиника, библиотека, клуб… Заработали кирпичный, черепичный и асфальтобетонный заводы, механические, бондарные и мотороремонтные мастерские.
По воскресеньям разодетые в яркие наряды торговки и покупательницы, суровые, молчаливые крестьяне заполняли гудящий, словно улей, рынок. Торговые ряды ломились от мяса, сала, рыбы, овощей, фруктов. Казалось, торговали всем: сделанными из бочек печками-буржуйками, саморучно изготовленным сельхозинвентарём, конской упряжью, ношенной и ручной работы обувью, игрушками, папиросами, табаком-самосадом… Самым ходовым товаром были ватники, фуфайки, калоши, штопаная-перештопаная советская форма и форма бывших литовской армии и Войска Польского. Немецкую форму не уважали. Плохого она была качества, быстро изнашивалась.
И всё бы было ничего, только жизнь городка отравлял военный гарнизон. Вернее, его командиры, ненавидевшие поляков и литовцев, в каждом из них подозревавшие пособников фашистов и жирующих кулаков.
Батальон отвечал за охрану железнодорожного полотна и станций линии Ленинград — Вильнюс от границы с Латвией до Вильнюса. Вооружённые патрули на дрезинах постоянно курсировали по линии, осматривали мосты, стрелки, рельсы, шпалы, — не заложены ли где мины или фугасы, не подпилены ли рельсы, не выведены ли из строя стрелочные механизмы… Наряды бойцов батальона дежурили на станциях и полустанках, обходили сёла, деревни и хутора, через которые проходила железная дорога или к которым примыкали пути.
Из документов штаба дивизии войск МВД по охране железных дорог следовало, что батальон достойно выполнял поставленные задачи. Только за шесть месяцев текущего, сорок шестого года, бойцам и офицерам двадцать два раза пришлось вступать в боестолкновения с бандитами, пресекать диверсии, вылавливать и обезвреживать уголовников, мародёров, дезертиров… За этот период погибло около тридцати солдат и офицеров, почти пятьдесят человек были ранены. Командир батальона майор Извеков, по мнению руководства дивизии, был опытным боевым офицером, вверенным хозяйством управлял рачительно, дисциплину держал «ежовыми» рукавицами. На неоднократные рапорты начальника особого отдела дивизии о том, что в хозяйстве майора Извекова, да и с самим Извековым не всё в порядке, командование дивизии не реагировало.
Между тем оперуполномоченный особого отдела в батальоне старший лейтенант Синица регулярно информировал своё руководство о чудесах, творящихся в батальоне, и полном моральном разложении многих офицеров. Помимо той информации, что содержалась в спецсообщении начальника особого отдела дивизии на имя министра внутренних дел Литовской ССР, с которой были знакомы в штабе опергруппы подполковника Савельева, майоры Зарубин и Илюхин ознакомились с новым рапортом оперуполномоченного Синицы.
Особист сообщал о том, что командир батальона занимается приписками. Боестолкновения с бандитами были, но не двадцать два, а девять. От рук бандитов погибли не тридцать офицеров и солдат, а шестнадцать. Остальные частью утонули в озере, будучи в нетрезвом состоянии, частью погибли во время пьяной поножовщины, отравились самогоном и насмерть разбились, вывалившись пьяными из шедшей на полном ходу дрезины.
По приказу комбата местных жителей, отказывавшихся бесплатно поить самогоном и кормить офицеров, задерживали, избивали и оформляли как бандитов, мародёров, воров… По словам особиста Синицы, майор Извеков установил в округе режим террора, избивал граждан, грозил им расстрелом, занимался поборами и открытым грабежом. Попытки сотрудников местного отделения милиции пресечь безобразия закончились избиением милиционеров и взятием некоторых из них под стражу как пособников бандитов. В свою преступную деятельность Извеков втянул многих офицеров, особенно молодых, а также старшин, сержантов и солдат.
Перед въездом в городок, на обочине, стоял видавший виды «виллис». Рядом с ним курили старший лейтенант Синица, лейтенант и старшина милиции. Когда подъехавшая колонна машин остановилась, Синица одёрнул китель, подошёл к первой машине, представился и кратко доложил Зарубину и Илюхину обстановку. В «виллисе» Зарубина затрещала рация. На связи был подполковник Савельев. Он приказал Зарубину и Стойко немедленно возвращаться. Обстоятельства требовали их присутствия. Зарубин и Стойко попрощались с офицерами и немедленно уехали.
Озадаченный таким поворотом дела, Илюхин сел на подножку «доджа», снял фуражку, закурил и, оглядев Бойцова, Кобзева, Синицу и двух местных милиционеров, спросил:
— Ну что, товарищи защитники правопорядка, будем делать?
Все молчали. Выждав минуту, Синица сказал:
— Товарищ майор, предлагаю милиционерам обойти по списку потерпевших, а потом собрать потерпевших и свидетелей в здании повята, с председателем исполкома я уже договорился, и там начать составлять протоколы.
— Согласен, — сказал Илюхин. Обернувшись к Бойцову, приказал: — Ты, капитан, за старшего, выполняйте.
— А мы отправимся в штаб? — спросил Илюхин, когда милиционеры уехали на полуразбитом «виллисе».
Синица замялся, присел рядом с майором, закурил.
— Честно сказать, товарищ майор, и не знаю, что делать. Тут ведь такое дело: комбат Извеков как-то выведал о вашем приезде. Напился до полоумия и объявил вчера на утреннем построении, что к городку движется банда литовских националистов на захваченных автомашинах, все бандиты якобы переодеты в форму солдат и офицеров внутренних войск МВД, а некоторые — в форму офицеров госбезопасности. Он приказал на въездах в городок установить блок-посты, останавливать и обыскивать все машины, подозрительных задерживать. Если кто не подчинится, открывать огонь.
— А где сам Извеков? Он в гарнизоне?
— Ночевал в городе, у своей любовницы, литовки, портниха она. С утра метался по улицам, пил с пятью сопровождавшими его офицерами, останавливал и избивал жителей, требовал самогонки и закуски. Где сейчас, не знаю. Возможно, в штабе пьёт. Возможно, опять у любовницы, отсыпается.
— Как звать портниху?
— Берта Василяуските.
— Немка что ли?
— Почему немка?
— Берта — немецкое имя.
— Мать немка, отец литовец.
— Проверяли её?
— Проверяли. Обычная шлюха. При немцах со всеми спала: и с немцами, и с литовскими полицаями.
— Адрес.
Синица назвал адрес. Илюхин вызвал по рации Бойцова, продиктовал адрес.
— Поезжайте немедленно. Если Извеков там, берите его и везите в исполком повята. И портниху эту, Василяуските, задержите. Мы будем в штабе батальона.
Илюхин на минуту задумался, потом улыбнулся и хлопнул Синицу по плечу.