ки с визгом полетели через сад, тупо застучали по деревьям, раня старые яблони. Он видел того, кто бросил гранату, быстро прицелился. Бандит, похоже, вырвал чеку в новой гранате и собирался её метнуть, но сражённый выстрелом Каланты, уронил гранату рядом с домом. После взрыва послышались крики и стоны раненых бандитов.
Скрываясь за деревьями, старшина обошёл дом слева, углубился подальше в сад. Он никак не мог выбрать нужного положения, чтобы найти в прицел пулемётчика на чердаке, у слухового окна. Наконец, понял, что сможет достать пулемётчика только стоя. Положив ствол винтовки на сучок яблони, выждав секунду, он заставил пулемёт замолчать. Кто-то из бандитов заметил сверкнувший огонь выстрела и метнул гранату. Последнее, что увидел в своей жизни старшина Каланта — выпавшего с чердака бандитского пулемётчика.
Огонь оборонявшихся стал ослабевать. Окончательно потеряв надежду вырваться, бандиты укрылись в доме и отстреливались из окон. Они забыли про сидевшего в подвале Академика, потеряли из виду Слона. Они просто стреляли в красных. Зарубин вновь предложил бандитам сдаться. Огонь прекратился с обеих сторон. В доме явно совещались. Затем там прогремели два пистолетных выстрела, и из окна второго этажа показалась прикреплённая к биллиардному кию белая простыня.
Бандиты выходили из дома, бросали на землю оружие, затравленно озирались по сторонам. С поднятыми руками они кучковались у крыльца. Солдаты роты старшего лейтенанта Гнатюка быстро их обыскали и увели в сторону военного городка. Нестеров с группой сотрудников ОББ района во время обыска дома обнаружил Коморовского-Академика в подвале. Там же находились большой склад оружия, боеприпасов и мини-типография.
Слон был задержан Буториным и Каулакисом в двухстах метрах от дома Академика. Веригин всё же его ранил. Превозмогая боль в боку, Слон полз к реке, надеясь укрыться в густом кустарнике, а затем спрятаться на время в одном из домов сельчан-поляков. У него не хватило мужества пустить себе пулю в лоб.
К четырём утра, когда до рассвета было ещё далеко, но на востоке, над горизонтом, появилась тонкая полоска светло-серого света и в селе заголосили петухи, стрельба прекратилась. Солдаты собирали и укладывали в грузовики трупы бандитов и подобранное оружие, перевязывали своих и чужих раненых. Первые машины с бойцами батальона осназа внутренних войск и задержанными бандитами уехали в сторону Вильнюса. Преисполненные чувством выполненного долга, разгорячённые солдаты и офицеры сапёрного батальона возвращались в гарнизон.
Некоторые жители села вместе с ксёндзом укрыли в своих домах и в костёле десятка полтора раненых бандитов. Поляки спасали поляков. В надежде на то, что там, у врат Петра, им это зачтётся. А возможно, от искреннего милосердия, жалости к этим несчастным молодым парням. Никто из сельчан тогда не думал, сколько крови литовцев, поляков и русских на руках этих людей. Не думали они и о том, что разгром этой крупной, наглой и жестокой банды открывает для крестьян новую страницу жизни, жизни без страха быть убитыми за содействие новой советской власти; без грабежа и поборов на нужды бандитов, занимавшихся уголовным промыслом под красно-белым флагом; без угрозы увода в леса для продолжения националистического разбоя подраставших юношей…
Около пяти утра на шоссе, в восьми километрах южнее Молетай, моторизованный патруль внутренних войск под руководством молодого лейтенанта остановил серого цвета «опель-капитан», за рулём которого находился майор госбезопасности. Лейтенанта насторожило, что номера машины были частные, что предъявивший документы майор говорил с явным польским акцентом, произнося вместо звука «л» польский фонетический заменитель — звук «у» с придыханием. Лейтенант дал знак бойцам. Те с автоматами наперевес окружили машину и стали её обыскивать. В багажнике обнаружились два чемодана, набитых валютой, золотом и драгоценными камнями. Разъярённый майор кричал, обещал лейтенанту длинную дорогу на лесоповальных просеках Колымы, но после того как он попытался вырвать из кобуры ТТ, был обезоружен и связан.
11
В воскресенье 29 сентября истекал четырёхсуточный срок, данный министром госбезопасности СССР генерал-полковником Виктором Семёновичем Абакумовым оперативной группе подполковника Александра Васильевича Савельева на задержание освобождённого бандитами Яна Жериковского по кличке «Сом».
Вернувшиеся с операции Савельев и Зарубин, усталые и разбитые, сидели в штабе, пили крепкий чай и мечтали только об одном: упасть в постель и уснуть. Старые настенные часы дзинкнули: четырнадцать тридцать. Зарубин безрадостно сказал:
— Александр Васильевич, идите спать, рапорт в центр я сам составлю.
— Нет, Лёша, выспаться успеем. Давай так: я пишу рапорт в Центр, а ты — спецдонесение в МГБ Литвы. Пусть Ефимов успокоится.
Спустя два часа Зарубин вернулся в кабинет начальника и положил на стол проект спецдонесения в МГБ Литовской ССР. Савельев заканчивал составлять рапорт на имя генерал-лейтенанта Селивановского.
Закурив, Зарубин невесело сказал:
— Всё же уложились мы в срок. Да ещё с перевыполнением: три банды уничтожили. Как думаете, Александр Васильевич, оценят на Лубянке?
Савельев поднял на помощника и друга усталые глаза.
— Не знаю, Лёша. Там ведь свои законы, свои порядки. Давай позвоним в госпиталь.
Савельев набрал телефон главврача.
— Михаил Ефимович, здравствуйте, Савельев беспокоит. Как там Веригин?
— Добрый день, уважаемый Александр Васильевич. Операция прошла успешно. Извлекли четыре пули. Задета селезёнка и правое лёгкое. Большая потеря крови. Но парень, похоже, крепкий. Думаю, выкарабкается. Надо выждать пару дней. Больше сказать нечего.
— Его можно посетить?
— Зачем? Он ещё без сознания. Потерпите дня три, я позвоню вам.
— А Храмов как?
— С Храмовым всё в порядке. Доска ящика погасила энергию пули. Сломано ребро. Рана пустяковая. Через неделю выпишем. Да, Александр Васильевич, всё хотел спросить: как ваш батюшка? В здравии ли?
— Спасибо вам большое, Михаил Ефимович, за наших ребят. С отцом всё в порядке. Преподаёт по-прежнему в академии, понемногу режет, понемногу лечит.
— Передавайте ему мой нижайший поклон. Он ведь мой учитель.
Утром, после похорон старшины Вилкаса Каланты, Савельев с Зарубиным поехали в госпиталь навестить Веригина и Храмова. Привезли целый вещмешок яблок, кусок сала, две плитки шоколада. Из палаты Храмова весёлой гурьбой вышли Урбанавичюс, Нестеров, Каулакис, Урбонас, Соколаускас, Гнатько, Иваньков, Заманов. Не видно было только Буторина. Медсестра поругивала их и бережно подталкивала к выходу. Увидев начальство, все подровнялись. Улыбающийся Урбанавичюс доложил:
— Товарищ подполковник, старший лейтенант Храмов идёт на поправку. Мы ему продуктов на месяц принесли. Главное, чтобы не помер от заворота кишок.
Дружный хохот эхом покатился по коридорам госпиталя.
— Буторина не видели? — спросил Зарубин.
— Он там, — Нестеров ткнул пальцем вниз, — у отделения реанимации.
В пустом коридоре на скамейке сидели двое: Буторин и Бируте Соколауските. Увидев Савельева, Буторин, глаза которого выражали одновременно и глубокую печаль, и отчаяние, и вину, встал со скамьи, козырнул и пошёл к выходу. Бируте хотела подняться, но Савельев положил на её плечо руку, остановил и присел рядом. Эта миниатюрная, очень симпатичная девушка съёжилась в комочек и сейчас была похожа на маленькую, сильно обиженную девочку, у которой отобрали что-то важное, ценное, возможно, такое, без чего жизнь ей отныне казалась непонятной, бесцельной, пугающей. Она, видимо, много плакала. Её лицо и веки опухли, глаза были влажные, но слёзы больше не текли.
Савельев обнял её за плечи, прижал к себе, тихо спросил:
— Любишь его?
Бируте быстро кивнула и уткнулась Савельеву в грудь.
— Бируте, я только что разговаривал с главным врачом. Веригин мужик крепкий, всё выдюжит. На поправку ему нужен месяц. — Он поднял пальцами её подбородок. — Потерпишь месяц?
Она улыбнулась и вновь кивнула.
— Ну и молодец! Ты только береги его. И себя береги. У вас всё будет отлично. Вы прекрасные ребята.