Страшно, ощущение обидного бессилия. В течение дня я подсознательно ожидал, что Изделие даст сбой. Оно, конечно, нормально отработало ночь, но и это уже больше, чем остальные испытания вместе взятые. Но, к моему удивлению, все было безупречно. Значит, по закону подлости, какая-то гадость будет в самом конце, подумал я, даже не представляя, какого размера окажется эта ГАДОСТЬ…. Вышел на палубу. А погода-то портился все больше и больше, несмотря на отсутствие ветра, море, еще только что гладкое, стало похоже на неаккуратно вскопанный огород. У моряков, кажется, такая волна называется зыбь. К туманной дымке на горизонте добавилась стена из туч.
Поднялся в рубку. У командир БДК Ольшанского глаза красные, невыспавшиеся…. Заметив мое присутствие, он на минуту оторвался от беседы со штурманом.
— Впереди циклон. Приказа менять курс у нас нет. Да и не убежать нам от него. Так что лезем прямо на грозовой фронт. Ты пойди, пусть твои проверять крепления контейнеров да задрайку люков. Будет знатная пляска…
— Так, значит, это еще цветочки?! — скатываюсь по трапу в «низы». — Алла! Егорыча, Петровича — бегом проверить крепления контейнеров, что разболталось — подтянуть….
Врываюсь в выгородку.
— Василий Иванович, на шторм идем, Бога ради, пошли своих старшин проверить затяжку кабельных муфт — может, где что ослабло; не дай Бо, г хоть один контакт «уйдет»…. Кстати, как там у вас?
— Пока норма, поле немного уплотнилось и потребление энергии поднялось процентов на пять, а так все хорошо, все хорошо…. А ребят я сейчас пошлю, не беспокойся.
А на палубе ветер порывами поет свою заунывную песню и несет мельчайшую водяную пыль, кажется, пополам с солью и йодом…. Разом потемнело как ночью, ветер, на ногах не устоять — куда там редкие подмосковные бури, что деревья ломают и провода ЛЭП гнут. А шторм заходит к нам не прямо с носа, а как бы не с южного траверза. Молния в полнеба и — батюшки-светы! — поле наше видно невооруженным глазом, нежным таким розовым светом…. Светящаяся такая огромная пилоточка, накинутая на корабли… а передняя кромка жгутом вытягивается в сторону «глаза бури». Несмотря на качку, я бегом, прыгая через две ступеньки, буквально скатываюсь в трюм. По дороге меня пару раз чувствительно приложило об ограждения трапа. Вслед мне, из открытого люка, секущие струи ливня и розблески молний. А на сервере творится что-то непонятное. Степанов сидит весь бледный.
— Тимохин! Ты где ходил? Тут хрен знает что творится!
Гляжу — аналайзер рисует не пойми что, накопители энергии то опустошаются, то наполняются до упора, прочие показатели гуляют как хотят и куда хотят…. Дизель-генераторы воют на форсаже….
— Вырубай! — ору я Степанову, вцепившись рукой в спинку его кресла; палуба под ногами пляшет как взбесившаяся. — Вырубай нахрен, а то я за этого гада не отвечаю!
— Не могу без приказа! — Степанов резко мотает головой. — Будет приказ, только тогда….
Хватаю телефон.
— Павел Павлович, из-за этой грозы оборудование может выйти из строя, прошу разрешения на отк… — в этот момент по кораблю будто бы врезали огромным молотом…. Вспышка и искры в глазах, потом темнота…. Ничего не чувствую и не вижу в первый момент. Рывком приходит зрение — правда, еще не сфокусированное, а затем — боль разбегается по всему телу. Вот зрение улучшается, как будто кто-то резкость наводит. Слышен противный вой пожарной сирены и запах паленой изоляции. Хватаю закрепленный на стене огнетушитель. Из кресла вяло пытается встать капитан второго ранга Степанов, пытается что-то сказать, но у меня в ушах звенит, и не только сирена. Ничего не могу понять из того, что он говорит. Бросаю взгляд на монитор…. Что бы это ни было, Хьюлетт-Паккардовский сервер, кажется, это пережил. А вот «Туман», похоже, нет… Правый каскад сверху наполовину серый — значит, там не откликаются даже датчики контроля схемы, а, скорее всего, сигнал на них даже не идет. Ниже, до уровня предусиления, схема окрашена в красный цвет. С левым каскадом полегче, только и там оконечники, кажется, накрылись…. Тут до меня дошло, что там горит. Это контейнер правого каскада и горит! С веселым треском, между прочим. Очевидно, молния влетела прямо в его антенное поле. Хорошо, что защита дизель-генераторов мгновенно отсекла их от схемы и заглушила, а то не хватало нам тут пожара нескольких тонн дизельного топлива. Толкаю Степанова в плечо.
— Все, приехали, амбец! — дублирую руками, чтобы понял. — Давай тушить эту эту хрень, пока не сгорели все, потом будем разбираться, до чего доигрались.
Тогда же и почти там же, глубина 450 м., борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс».
Командир АПЛ капитан 2-го ранга Александр Степанов, 40 лет.
Как говорится — «ничего не предвещало беды», потому что с этой маскирующей аппаратурой не только нас никто не видит и, самое главное, не слышит, но и мы не имеем никакого представления о том, что происходит во внешнем мире за пределами маскировки. Там вообще-то вовсю может идти ядерная война, но узнаем мы об этом только тогда, когда будет уничтожен носитель маскирующей аппаратуры. Очень неприятное ощущение — вроде того, когда идешь наощупь в полной тьме. Одним словом, удар, который потряс лодку и будто вывернул всех нас наизнанку, был настолько внезапным, насколько внезапным может быть гром с ясного неба или неожиданно разверзнувшаяся по ногами земля. Это действительно было похоже на разверзнувшуюся землю, потому что лодка разом «провалилась» еще на двести метров, вплотную подойдя к тому пределу, из-за которого уже нет выхода. При этом это был не гидроудар, как от близко разорвавшейся глубинной бомбы, а нечто такое, что выворачивало людей изнутри. К тому же мичман-гидроакустик, едва очухавшись от этого потрясения, закричал, что маскировка пропала, и он снова слышит окружающий океан. Там, наверху, случилось нечто такое, из-за чего нам следует прервать выполнение учебного задания и всплыть. Ведь мы уже доказали, что круче яиц и выше звезд, тем более что наверху может понадобиться наша помощь.
Часть 2. Один день в тумане
20 августа 2017 года. Час Ч. где то в Тихом океане, БДК «Николай Вилков».
Спецпредставитель Президента Павел Павлович Одинцов, 52 года.
Только что корабль мотало на водяных американских горах вверх-вниз, в иллюминатор били косые струи дождя и бело-голубые всполохи молний…. Потом — внезапный удар, будто рядом разорвался тяжелый снаряд; палуба с силой бьет в ноги, в глазах мгновенно темнеет, а в ушах слышен бесконечный звон, как после контузии. Понемногу прихожу в себя. Странно, качка почти успокоилась…. В руке — трубка переговорного устройства, вешаю ее на рычаг. Сквозь звон в ушах слышен отдаленный вой пожарной сирены. Из иллюминатора в каюту падает косой свет заходящего (или восходящего?) солнца…. За иллюминатором милейшего вида штилевой океан…. Именно за такие милые улыбки товарищ Магеллан и назвал его Тихим. Какой может быть восход или закат — у нас же было часов одиннадцать утра? Солнце должно быть почти в зените, если не считать шторма с грозой и сплошной облачности…. Я что, был без сознания до вечера?
— Ага! — сказал я себе, насмехаясь. — И стоял около восьми часов у стены, без сознания, с телефонной трубкой в руках. Бред!
Я с трудом опустился в кресло. Болит все тело…. Сто грамм коньяка вернули способность мыслить, куда-то исчез и терзающий уши шум. В каюту по стеночке вползает Дарья, она одновременно и бледна, и зелена…. Чувствуется, что у нее сложилась и морская болезнь, и контузия от этого странного удара. Вслед за ней ковыляет Вадим, снаряжая свой штатный СР-2 «Вереск». Причем он явно «на автомате», его взгляд еще блуждает, как после пропущенного удара. Все эти дни он был моей тенью, и я даже не замечал его. Вот вы замечаете свою тень? Скорее всего, нет. Если, конечно, она не путается у вас под ногами. А Вадим, как никто другой, умел не «путаться под ногами». Наливаю им тоже по сто.
— Значит так, товарищи, творится черт знает что, а значит, у нас чрезвычайное положение! Даш! В черной сумке пистоль с патронами, да где-то там твой СР-1 «Вектор» лежит — сама найдешь. Остаешься здесь и охраняешь тыл, ну и, если что, в резерве. Никому не открывать, даже мне, если постучу. Ты меня знаешь, я всегда без стука вхожу… — Я накинул сбрую с плечевой кобурой, видя, что Дарья кивнула. — Ну и умница!
Я повернулся к Вадиму.
— Ты как, уже в себе?
Тот тоже сделал головой нечто, похожее на утвердительный жест.
— Ладно! — я сунул «Гюрзу» в плечевую кобуру. — Пойдешь со мной, будешь прикрывать спину. И помни две вещи: первое — от таких фокусов у некоторых может поехать крыша и они могут быть опасны, второе — лишних людей у нас здесь нет, и поэтому зря не убивай!
Он только молча кивнул, поняв, что говорю я совершенно серьезно.
Выйдя из каюты, я разрывался между двумя абсолютно равными побуждениями. Первое — подняться на мостик и узнать у командира «Вилкова» Ольшанского, что же все-таки произошло. Второе — спуститься в трюм и понять, отчего же так долго воет сирена…. Победило второе… Ольшанский подождет и корабль из-под нас не убежит. Спускаемся один пролет трапа, второй, третий…. В трюме светопреставление… Огонь, едкий дым не дает нормально дышать, слышно шипение огнетушителей и в воздухе висит сладкая удушливая вонь горящей изоляции. В багровой полутьме мечутся тени в респираторах, поливая горящий контейнер из огнетушителей. Вот двое парней — кажется, во флотских робах — сбивают короткими ломиками стальную лицевую панель — и отрывается пещь огненная. Немедленно внутрь контейнера захлестывают несколько порошковых струй, что-то там оглушительно стреляет…. И огненный многоглавый дракон, побежденный новыми Добрынями, блин, Никитичами, в самом своем логове, с шипением испускает дух…. Рядом стоит второй контейнер, тоже дымящийся и забрызганный пеной — понятно, что досталось и ему, хотя гораздо меньше.
— Все понятно, — бормочу я себе под нос, — пошли отсюда, Вадим. Теперь ясно, что «Тумана» у нас больше нет…. На мостик!