Тогда же и там же.
Старший лейтенант запаса ВДВ Дарья Спиридонова, 32 года.
Для меня истинное удовольствие стоять и смотреть, как работает мой любимый, как летают на клавиатурой ноутбука его пальцы и как он морщит лоб, пытаясь ухватить ускользающую мысль. В то время как военные воюют, добывая победу на поле боя, такие, как мой Паша, должны неустанно думать о том, чтобы эта победа не осталась втуне и не была промотана бездарными дипломатами на различных международных конгрессах. Российская империя тяжело больна, у нее нищее и неграмотное крестьянство, составляющее четыре пятых всего населения, у нее отсталая экономика, огромные, необжитые территории к востоку от Урала и перенаселенные в центре, у нее негодный руководитель, а у этого руководителя амбициозная, но недалекая жена. А скоро еще появится и смертельно больной наследник. Сейчас Паша должен решить, можно ли вообще выпутать ее из этой смертельной паутины и если можно, то как это лучше всего cделать. Над этим вопросом он будет работать несколько следующих дней, и от итогов этой работы будет зависеть то, какую политику мы поведем при встрече с предками. Что касается меня лично, то могу сказать лишь, что я всегда буду прикрывать Паше спину и, если надо, готовить кофе и подавать патроны, пусть даже при этом он будет сражаться против всего мира сразу. Я все для него сделаю, я смогу, потому что я на самом деле сильная и мне не привыкать.
1 марта 1904 года. 15–10 по местному времени. Тихий океан, 40 гр. СШ, 158 гр. ВД.
БДК «Николай Вилков»
Доктор технических наук Алексей Иванович Тимохин.
С тяжелым чувством я спустился в трюм… запах гари, мрак, сырость и мерзость запустения. От нашего детища остались только два обугленных контейнера. Техники — наши и флотские — под чутким руководством Аллы демонтировали уцелевшие, но изрядно закопченые блоки «Тумана», после чего изуродованные контейнеры будут подцеплены кранами БДК и выброшены за борт для освобождения места. Мои ребята пока об этом не знают, но, возможно, часть элементной базы удастся использовать для улучшения состояния радиодела на местном ТОФе. Сейчас мне предстоит самое тяжелое — наконец сообщить, где и когда мы оказались из-за моей, и только моей ошибки.
— Алла, — окликнул я рыжую бестию.
— Да? — повернулась она ко мне. — Чего тебе надо, Тимохин?!
— Будь добра, собери людей, только, пожалуйста, всех.
— Зачем это? — ее хриплый голос был похож на воронье карканье.
— Разговор есть, важный, — я присел на край переносного верстака, заваленного монтажными схемами «Тумана», — я только что говорил с Одинцовым…
— И что? Мы возвращаемся?! — ее глаза вспыхнули, как красные стоп-сигналы. Издевается или всерьез верит в возможность возвращения? — С полными штанами дерьма, псу под хвост несколько лет работы и Бог его знает сколько миллионов бюджетных рублей! Ты же знаешь, как тяжело было выбивать финансирование под нашу тему!
Да, похоже, ее сознание просто не может смириться с мыслью, что мы здесь навсегда и она гонит от себя эту мысль, воображая, что стоит нам взять курс на запад, как через два-три дня мы снова будем в двадцать первом веке. Тоже помешательство, как у Валиева, но только тихое. А теперь еще им всем предстоит узнать, что мы собираемся участвовать в русско-японской войне…
— Алла, будь добра, не спорь со мной, а просто собери людей. На пять минут, никуда от вас этот демонтаж не денется.
— Хорошо, — Алла три раза хлопнула в ладоши, — Лейла Рустамовна, Виктор Никонович, Екатерина Григорьевна, перекур! Шеф хочет сказать вам пару слов. Да, — она повернулась ко мне, — а что там с Валиевым, говорят, у него крыша поехала, бросился на кого-то?
— С ним очень плохо — считай что он овощ, вообще над ним целая комиссия билась. Шкловский Лев Борисович говорит, что лобные доли мозга у него полностью отключены, будто их и нет. Мол, так выглядит сознание человека, побывавшего в эпицентре темпорального хроноклазма. А может, это просто молния подействовала; мозг — это такая тонкая штука, что никогда и ничего нельзя сказать точно. Вот бабка Ванга начала пророчить, а этот просто взбесился.
— Жаль, — рыжая бестия пожала плечами, — неплохой был спец, да и как человек — вежливый, скромный, общительный….
«Ага, — подумал я, — как будто я не знаю, как ты регулярно ложилась под этого «вежливого и скромного», пытаясь забыть о своем одиночестве. Между прочим, при разнице в тринадцать лет, не в твою пользу. Что-то прохладно реагируешь — не было, поди, особой-то привязанности…»
Тем временем вокруг нас собирались люди. Я совсем не удивился, увидев среди моих людей, прикомандированных РТВшников — вместе работали над «Туманом», и вместе теперь его хороним. Я от души пожал руку капитану первого ранга Степанову и двум его старшим лейтенантам. А вот присутствие здесь прикомандированного к нам особым отделом Тихоокеанского Флота товарища Кима Михаила Оскаровича меня в первый момент удивило. Ну а потом подумал — а куда ему деться, здесь ему никто не подчинен, курирует он сам процесс испытаний, и за пределами нашей группы он «третий лишний»…. И Одинцов без него обходится, и все прочие не скучают. Теперь главное, как бы получше сказать этим людям о том, какое решение приняли наши командиры. А то ведь истерик не оберешься, тем более с женщинами, а их в нашем коллективе аж целых две.
— Ну, коллеги, ничего приятного я вам не скажу… Только что меня вызвал товарищ Одинцов и сообщил, что не далее как четыре с половиной часа назад состоялся военный совет, на котором офицеры боевых кораблей и роты морской пехоты приняли единогласное решение принять участие в Русско-Японской войне на стороне Российской Империи.
Наступила гробовая тишина, в которой мои последующие слова прозвучали торжественно-зловещим набатом:
— Как сказал мне Пал Палыч, через пару часов наша корабельная группа выдвигается в сторону Порт-Артура, поэтому мы как можно скорее должны будем закончить наш демонтаж, ибо избавляться от контейнеров на ходу будет уже затруднительно. Так что, товарищи, работаем, работаем и еще раз работаем.
И тут с места вскочил Виктор Позников, наш инженер из группы монтажа — ну, тот самый, из-за белоленточной ориентации которого у меня были неприятности с особистом и Одинцовым. Бледный, волосы дыбом, очки сверкают; движения нервные, отрывистые.
— Да вы что, с ума все посходили?! Какая война? За что? За Рашку?! — Слюна так и брызгала во все стороны. — В Штаты плыть надо! Знаете, сколько бабок можно срубить… Мы же все миллио….
— Какие Штаты, сука?! — РТВшный старлей Вася развернул крикуна к себе лицом и… бамс! — врезал гаду прямо в нос. Очки у того улетели и приземлились где-то в углу. — Вот тебе Штаты, гондон штопаный!
— А-а-а… — заорал наш белоленточный. Однако тут же заткнулся, потому что коллега Васи, Серега, тот самый, который спрашивал у меня про возвращение, развернул его лицом к себе и с оттяжкой врезал под дых.
— Родина у меня одна, как и мать, падла, — выкрикнул он, — и я ее за баксы не продаю!
Позников рухнул на палубу, скрючился и затих. Алла громко вскрикнула и застыла, закрыв рот рукой, а Лейла изумленно хлопала глазами и тяжело дышала, переводя взгляд с меня на Позникова и обратно. и тут с некоторым запозданием раздался пронзительный женский визг — этот звук издавала Катя Малеева, по прозвищу Зюзя — тихая, блеклая, молчаливая участница нашей команды, которая обладала удивительным свойством оставаться совершенно незаметной до тех пор, пока какое-либо потрясение не заставляло ее издавать этот самый звук, силой воздействия на психику похожий на вой пожарной сирены.
Вася уже было занес ногу, чтобы пнуть лежащего в лицо, но потом передумал.
— Товарищ капитан, — повернулся он к особисту, — вы, конечно, извините нашу горячность, но этот гад явно призывал к измене Родине…
Особист стоял как потерянный, явно не зная, что сказать. Наверное, мне надо брать инициативу на себя… Ну не моя это работа, не знаю я, что в этом случае делать! Заступаться за этого обормота? Он мне самому противен, да и мужики тоже не поймут — вон, смотрят волками. А вот их я понимаю — мальчик забыл, что он не на Болотной Площади среди таких же навальнят, и отгреб по полной. Но что же мне теперь делать дальше и к кому обращаться?!
Дальше все сделалось само. К нам в трюм по трапу, звонко цокая подковками по металлическим ступеням, спустились три морпеха, два рядовых и сержант. Очевидно, их привлек визг Зюзи, и они решили спуститься и глянуть, чем вызван такой всплеск эмоций.
— Сержант Некрасов, — козырнул сержант, — товарищи офицеры, — обратился он к Злобину и Смурному, — отчего вы, э-э-э, товарищи лейтенанты, применяете меры физического воздействия к этому гражданину? По всей группе кораблей объявлено Осадное положение и особый режим безопасности.
— Товарищ сержант, — Смурной рывком поднял Позникова на ноги; тот жалобно поскуливал, размазывая по лицу кровь, что густо шла у него из разбитого носа, — это наше дело…. И вообще вы забываетесь, тут старшие по званию есть!
— Извиняюсь, товарищ старший лейтенант, — козырнул сержант, — но мы на службе, что называется, при исполнении, и потому соответственно уставу и спрашиваем. А дело, может, и ваше…
Сержант щелкнул гарнитурой:
— Товарищ лейтенант, докладывает Борис, ЧП в «секретном» трюме, мордобой. Так, сейчас будете?! Жду!
Отключив рацию, морпех развел руками:
— Сейчас наш лейтенант придет и разберется! Будет мало — подключим майора! А там вплоть до товарища Одинцова. Ибо если каждый начнет бить морду тому, кто ему не понравился, тут такое начнется, что ни на одну голову не налезет.
Очевидно, Василий понял, что через их с Сергеем несдержанность могут произойти большие неприятности. Не стоит того этот Позников.
— Этот гад, — он еще раз встряхнул свою жертву, — вопил, что надо сдаться американцам и продать им все наши секреты….
— Это он зря! — донеслось со стороны трапа, по которому торопливо спускались лейтенант (кажется, его фамилия Жуков) и майор Новиков.