По мере того как я быстро набрасывал на себя один предмет гардероба за другим, во мне хорошо знакомой щекоткой поднималось предчувствие чего-то необычайного — какого-то невероятного и захватывающего приключения…
Я был уже готов, и осталось только причесаться — не хотелось бы смущать людей своим всклокоченным видом. Но, как всегда, моя расческа куда-то запропастилась. Не желая тратить драгоценно время на поиски этого ничтожного предмета, я пригладил волосы пятерней и открыл дверь. Там происходила неразбериха. Кто-то куда-то бежал, кто-то ругался, поминая всех чертей и дьявола в придачу, кто-то что-то бурно и непонятно объяснял, вдохновенно жестикулируя; женщины, словно испуганные воробьи, негромко щебетали, сбившись в кучку. Мужчины стояли рядом — хмурые и настороженные.
— Простите, — обратился я к одному из них — крупному и темноволосому, показавшемуся мне наиболее здравомыслящим, — не знаете ли вы, что происходит?
— Говорят, нас остановил какой-то венный корабль и сейчас наше судно будут досматривать, — ответил брюнет. Судя по его виду, он был весьма недоволен происшествием. А мои расспросы, вероятно, разожгли в нем стремление выразить свою точку зрения на происходящее, и он добавил, хмуря густые брови и сверкая черными глазами: — Это русские. Это они всюду суют свой нос…
— Они стреляли по нам! — эмоционально добавил худой, похожий на вяленую рыбу, мужчина с неприятными водянистыми глазами. — Вы представляете — они стреляли по пассажирскому судну, где находятся женщины, дети!
Сухощавый тип просто клокотал от возмущения. Он говорил все это истерическим голосом со звенящими нотками, и женщины наверняка слышали его слова — они стали ахать и прикрывать рты руками.
— Если бы хотели, они бы попали, — резонно вставил темноволосый, — не нагоняйте панику, любезнейший — думаю, просто напугать хотели. Чтобы мы остановились. Уж не знаю, что им не понравилось, но, похоже, у нас проблемы…
— У нас не может быть проблем, — возразил я. — Мы не совершали ничего противозаконного. Неприятности могут быть у капитана и его помощника, так как именно они отвечают за судно и за груз, а мы всего лишь пассажиры, и, если только нас не разыскивает международная полиция, можем быть спокойны. Они досмотрят и покинут борт. Я думаю, не стоит волноваться.
— Все равно, где русские — там несчастье… — негромко пробормотал мой темноволосый собеседник и смерил меня мрачным взглядом; а белесый, усмехнувшись, вскинул голову и отвернулся, показывая, что не желает слушать глупости.
Тем временем наше судно остановилось. Судя по всему, как раз в данный момент нас брали на абордаж… Несколько человек, не в силах преодолеть любопытство, ринулись наверх — среди них было несколько женщин. Но те двое, с кем я разговаривал, только покачивали головами, не желая, очевидно, рисковать — мало ли что взбредет в голову этим русским. Но я… я никак не мог оставаться в стороне. Вот он — журналистский азарт, упоение от сопричастности к событиям, которые, возможно, сыграют важную роль в истории! Я ничего не могу пропустить — мне следует видеть все собственными глазами, быть на передовой, и первым добывать новости!
— Я все разузнаю, — сказал я и, стремительно заскочив в каюту, чтобы взять карандаш и блокнот, поспешил на верхнюю палубу — в самый, как я предполагал, эпицентр событий. Я был бодр и полон решимости поучаствовать в том, что в данный момент происходило буквально у меня под носом — какой бы характер оно ни носило…
На верхней палубе уже присутствовало несколько пассажиров — видимо, из числа самых любознательных. Они толпились у лееров, приглушенно перешептываясь, и в шепоте этом явственно слышалось недоумение. Оглядевшись вокруг, я понял, что мои предположения были правильными. Я увидел рядом с нашим совершенно необычное судно — и еле удержался от удивленного возгласа. Остроносое, с атлантическим форштевнем и развитым полубаком, оно, несомненно, было создано для того, чтобы, развивая большую скорость, догонять свою добычу или скрываться от погони. Впрочем, в облике этого, несомненно, военного корабля не было ничего знакомого, за исключением двух необычайно маленьких артиллерийских башен и, напротив, очень крупных минных аппаратов. Все прочее было так же чуждо всему, что я знал, как если бы этот корабль, например, принадлежал пришельцам с Марса, о которых писал англичанин Уэллс. Словом, даже в самых смелых фантазиях я никогда не мог бы вообразить ничего подобного.
Несколько людей в невиданной мной доселе военной форме деловито расхаживали по палубе, невольно притягивая к себе взгляды — так странно они выглядели. Впрочем, они внушали уважение, и в то же время веяло от них надежностью и основательностью. Однако никто не решался заговорить с этими суровыми парнями. Что ж, придется это сделать мне…
— Простите, не могли бы объяснить мне, чем вызвано ваше присутствие на этом корабле? — спросил я, подойдя к одному из этих солдат.
Пассажиры негромко загалдели за спиной, одобряя мою решительность. «Какое они имеют право?» «Кто они вообще такие и почему не представились?» — слышалось сзади. Однако я придерживался мнения, что разговаривать с людьми, пока они еще не сделали тебе ничего плохого, следует вежливо.
Но, похоже, эти солдаты не владели английским. А может быть, владели, но им было предписано не вступать в разговоры с гражданскими. Впрочем, скоро на палубе появилось еще несколько человек, и, судя по всему, один был их командиром. Перекинувшись с подчиненными несколькими словами, внимательно при этом поглядывая в мою сторону, командир направился ко мне. Как в открытой книге, на его лице отчетливо читалась неприязнь к журналистам. Но этот факт меня совсем не смутил. Да, военные не особо жалуют пишущую братию, но тут многое зависит от личного обаяния.
Мой взгляд молниеносно оценивает приближающегося человека. Он невысок, но обладает очень мускулистым, упругим телом. Походка у него легкая, словно у хищника, и это говорит о том, что всеми своими мускулами этот человек управляет прекрасно, он не сделает ни одного лишнего движения. Он темноволос, но на его висках слегка проступает седина. Крупный нос, слегка выдвинутая вперед нижняя челюсть — для меня совершенно очевидно, что он отлично владеет приемами ближнего боя. Его карие глаза чуть прищурены, неся сигнал о том, что с такими, как этот человек, шутки плохи. Это — идеальный воин, явно обладающий хорошей выдержкой; несомненно, свой дух он закалял в войнах и сражениях.
Он представляется и просит документы. Все это на русском языке, но я без труда его понимаю. По крайней мере, интернациональное слово «documents» и протянутая рука не могут быть истолкованы двояко. Фамилию его я, кажется, тоже уловил почти правильно — Gulenko или Dulenko.
Я протягиваю ему паспорт. И тут он лезет в нагрудный карман и достает оттуда… кожаный футляр-очечник. Открывает его, осторожно вынимает очки в блестящей оправе (золото?) и, кашлянув, водружает на свой великолепный нос (а ведь стесняется очков, явно стесняется!). После этого он внимательно изучает мой документ, слегка шевеля губами и кидая на меня пронзительные взгляды. От меня не ускользнуло, что моя фамилия вызвала у него что-то похожее на чувство неприязни; но причина этого так и осталась для меня загадкой.
После это этот он позвонил кому-то по переговорному устройству, немало меня удивившему — маленькое, компактное, оно казалось настоящим чудом, воплотившейся выдумкой фантастов. И пока он с кем-то разговаривал, глаза его меняли выражение с сурово-отчужденного на радостно-изумленное. Он, конечно, пытался скрыть свои эмоции, но я всегда умел хорошо читать по лицам… Причины столь дивной перемены я не мог разгадать. Даже если допустить, что мои книги достигли высокой популярности в России, то вряд ли здесь знали мою настоящую фамилию…
Однако, к величайшему моему удивлению, это оказалось именно так. Когда Гуленко слегка отодвинул трубку от уха, я отчетливо услышал, как она возбужденно произнесла «Джек Лондон» — причем с тем восхищенным выражением рьяного читателя моих книг, которое ни с каким иным не перепутаешь. Когда я подтвердил, что да, я именно тот самый писатель Джек Лондон, Гуленко стал меняться на глазах. Он вдруг улыбнулся и в глазах его заплясали радостные лучики.
Затем Гуленко кое-как объяснил мне, что их самый главный командир готов дать мне интервью, но чуть позже. После чего он любезно предложил мне отправиться в каюту и доспать остаток ночи. Но разве мог я спокойно почивать в то время, когда рядом происходит что-то интересное, и некое чутье подсказывает мне, я оказался втянут в события не просто исторические, а из ряда вон выходящие? И потому я остался на палубе. Я наблюдал, и свои наблюдения записывал в блокнот, одновременно размышляя, анализируя. И в какой-то момент до меня вдруг дошло — нет, не на основании каких-то железных фактов, а опять же благодаря интуиции и способности легко принимать удивительные вещи — что привычный ход истории безвозвратно нарушен. Русские, что прибыли осматривать наше судно, явились на своем удивительном корабле из какого-то другого мира — мира развитых технологий, в котором решения принимались молниеносно.
Я смотрел на их судно — и понимал, что в нашем времени невозможно соорудить ничего подобного. Уж в чем-чем, а в кораблях я разбирался. Я видел, что остальные пассажиры тоже озадачены видом русского судна, экипировкой русских военных и их манерами — но наверняка они были далеки от тех догадок, которые осенили меня. Да, поверить в такое сходу мог только тот, кто сохранил незамутненное, детское восприятие, допускающее чудеса всякого рода, восприятие, радостно открытое навстречу всему новому, удивительному и неизведанному…
2 марта 1904 года. 08:05 по местному времени. Тихий океан, 34 гр. СШ, 157 гр. ВД.
БПК «Трибуц»
Павел Павлович Одинцов.
Утреннее солнце разбросало по поверхности океана мириады солнечных зайчиков. Идем кильватерной колонной. Скорость полная, шестнадцать узлов. Прямо перед нами движется эта самая «Принцесса Солнца». Капитан Голдсмит, узнав, что в связи с невозможностью перегрузки военного груза на борт наших кораблей его судно будет отконвоировано в Порт-Артур или Дальний, моментально вышел из себя. Дело чуть было не дошло до стрельбы и мордобоя, старшему офицеру «Трибуца» кое-как удалось уладить ситуацию, заявив, что если не будет оказываться сопротивление, то жизни и свободе пассажиров и членов команды ничего не угрожает. В Порт-Артуре же дело «Принцессы Солнца» рассмотрит призовым судом и может быть, судно будет отпущено в знак доброй воли русского командования к правительству САСШ. Капитан удалился с мостика, оглашая окрестности самыми замысловатыми проклятиями на головы русских, японцев, президента Рузвельта и заверяя всех, что больше никогда и ни за что он не свяжется с военной контрабандой.