— Может, вы как-нибудь прокомментируете случившееся? — поинтересовалась я, а сама подумала: «Неужели он так нервничает из-за сгоревшего здания морга? Или по какой-то причине боится ФСБ? Странно, все работающие в Тикси специалисты периодически и в обязательном порядке проходят всевозможные проверки. В том числе и наши — фээсбэшные. Город-то закрытый».
— Пока, милая девушка, я не в курсе всех подробностей. Сам только вернулся, — было видно, что судмедэксперт уже взял себя в руки и заметно успокоился.
— И всё же, где нам можно спокойно переговорить? У меня к вам есть несколько вопросов.
— Ну, поскольку мой кабинет, как вы сами успели убедиться, сгорел дотла, — с долей горькой иронии произнёс он, — давайте попросимся на постой к главврачу больницы. Я думаю, он не откажет нам в любезности и выделит угол для моего допроса.
— Ну зачем вы сразу так, — я сделала паузу и внимательно посмотрела на собеседника. С каждой минутой он мне нравился всё меньше и меньше.
— Извините, я не представился. Василий Иванович, к вашим услугам. Запомнить легко, я полный тёзка Чапаева.
— Так вот, Василий Иванович, я вовсе не собираюсь вас допрашивать. Во всяком случае, пока. А хочу просто прояснить некоторые вопросы, связанные отнюдь не с пожаром во вверенном вам учреждении, с этим, я уверена, с успехом разберутся оперативные службы. Меня же интересует труп, поступивший к вам в пятницу с пограничной заставы.
— И на том спасибо, — в голосе Мороза явно послышалось облегчение. — A что конкретно вас интересует? Дело в том, что вскрытие мы сделать не успели…
— Я так и поняла, очередь к вам на приём, наверное, большая, покойники за год вперёд записываются, — я почувствовала, как во мне начинает закипать злость. — Hу, а без вскрытия, навскидку, что можете сказать? Поймите, дело очень серьёзное. И если моё расследование зайдёт в тупик, Москве всё равно нужен будет, как бы это поделикатнее выразиться, «козёл отпущения», что ли. Hу, вы меня понимаете? А лучше вашей кандидатуры им не найти. Я говорю с вами так откровенно только потому, что вы лично, как человек, мне глубоко симпатичны. — Правильно, товарищ капитан? — Омулев, выслушавший мой монолог, открыв рот, в знак согласия быстро закивал головой. А судмедэксперт прямо на глазах побледнел как полотно, похоже, до него, наконец, стало доходить, что вляпался он не на шутку.
— Ну вот, а теперь мы все вместе отправимся в кабинет к вашему главврачу, — я мягко взяла эксперта под руку, — где выпьем крепкого горячего чайку, и вы поделитесь вашими впечатлениями о странном покойнике.
— Ну что ж, извольте, — Мороз сделал приглашающий жест рукой в сторону видневшегося вдалеке здания городской больницы.
— Видите ли, милая девушка, — начал рассказ судмедэксперт, едва мы «удобно» расположились в кабинете главврача на скрипучих стульях с намалёванными на них белой краской корявыми инвентарными номерами, — как я уже говорил, вскрытие не проводилось. Но моей вины в этом нет. Всё было согласовано с Медуправлением пограничных войск. Я так понимаю, ждали вашего прибытия. А я что? Мне дали указание, я его выполнил. И если бы не этот пожар, то сегодня после обеда результаты вскрытия и гистологического исследования трупа были бы у вас на руках, но, как видите, вмешалось само провидение.
— Хорошо, о провидении и тому подобных явлениях мы обязательно поговорим позже, — осадила я его, — сейчас меня больше интересует ваше мнение как специалиста: что могло послужить причиной смерти? Вы же, насколько я понимаю, труп видели?
— Да, я осмотрел его, но поверхностно, не вдаваясь в детали. Я же не знал, что в силу непреодолимых обстоятельств вскрытие будет невозможным. А навскидку… — судмедэксперт задумался, видимо, тщательно подбирая слова, — не берусь судить о времени смерти, потому как выглядел труп довольно свежо. А учитывая нацистскую форму, в которую он был одет, сам нахожусь в некоторой растерянности. Но тем не менее кое-что скажу вам вполне определённо. Даже с некоторой степенью ручательства за свои слова. Дело в том, что у этого покойника были все признаки так называемой кессонной болезни, или как говорят подводники, «кессонки». Синюшность и одутловатость лица, ну и прочие мелочи, вам как не специалисту неинтересные. Скажу одно — этот человек подвергся серьёзным перегрузкам, я имею в виду запредельное давление. Понимаете?
— Не совсем, — честно призналась я.
— Милая девушка, я долгое время служил врачом на дизельной подводной лодке и смею вас заверить: данные симптомы вижу сразу без всякого вскрытия. Судя по его внешнему виду, возможны только два варианта. Если коротко, буквально в нескольких словах, то версия первая: этот человек очень быстро, в нарушение всех правил, всплыл на поверхность моря с большой глубины. Видите ли, при слишком быстром подъёме человека с глубины газ, которым насыщены кровь и мягкие ткани тела, начинают из них выделяться. Пузырьки газа попадают в кровь, вызывая закупорку сосудов. А, вообще, каждый подводник знает, что кессонная болезнь не возникает при резком поднятии с глубины до 9 метров. Пребывание же на глубине, например, 30 метров в течение часа требует при подъёме одной двухминутной остановки на глубине 6 метров и 24-минутной — на глубине 3 метров. Такие паузы в подъёме позволяют растворённому газу проникать через ткань к кровеносным сосудам, по которым он вместе с кровью поступает в лёгкие, а оттуда в окружающую среду, так и не образовав пузырьков. Так что, если бы у нас была возможность сделать вскрытие, то уверяю, в его крови мы нашли бы просто запредельное количество азота. И версия вторая, более прозаическая: этот человек мог умереть от банального ларингоспазма, т. е. проще говоря от удушья. Температура воды в этих широтах очень низкая, и на фоне переохлаждения произошёл спазм дыхательных путей, и как следствие этого наступила смерть. Покойник определённо служил на подводной лодке, я, правда, не очень разбираюсь в нацистских знаках различия, однако, с уверенностью повторюсь: этот человек всплыл с большой глубины, по каким причинам он не проводил декомпрессионные мероприятия, мне, естественно, неизвестно. Скорее всего, в силу отсутствия у него какой-либо дыхательной аппаратуры. Я не очень силен в немецких средствах защиты, но думаю все подводные лодки времён второй мировой должны были быть оснащены индивидуальными спасательными аппаратами. Тем более что именно немцы первыми разработали подобные устройства, если я ничего не путаю, — они назывались «драгерами», хотя я могу и ошибаться. У нас на дизельной подводной лодке такие устройства были и назывались — ИПА. Что обозначает — изолирующий подводный аппарат.
— Совершенно верно, на плоту никаких дыхательных аппаратов обнаружено не было, — подтвердил Омулев.
— Это как раз ни о чём ещё не говорит. Своё спасательное оборудование он мог утопить сразу после всплытия на поверхность. Дело в том, что если при подъёме на поверхность он всё-таки пользовался дыхательным аппаратом, то нужно учитывать, что он дышал воздухом, сжатым до давления, равного давлению воды на данной определённой глубине. Однако оборотная сторона, как всегда, присутствует и в этом случае. В сжатом воздухе значительно увеличивается концентрация газов, его составляющих. При этом, например, азот превращается в опасный наркотик, вызывающий так называемое глубинное опьянение, очень похожее на наркотическое. Так что, если вам необходимо установить точную причину смерти, то ищите на дне дыхательный аппарат. Тем более, если вы посмотрите карту глубин моря Лаптевых, то убедитесь, что в прибрежных районах глубина, как правило, не превышает и пятидесяти метров. Так вот, для опытного ныряльщика поиски будут не очень затруднительны. Хотя, если честно, вы что же всерьёз допускаете, что спустя столько лет после войны где-то в море Лаптевых продолжает блуждать фашистская подводная лодка? По-моему, это просто абсурд! Согласен, внешний вид трупа кого угодно сбил бы с толку… Но я без результатов вскрытия и гистологических исследований о времени смерти судить не берусь. Боюсь повториться, но, вполне возможно, что свеженьким он выглядел только на первый взгляд. А на самом деле… Мясо в морозильнике тоже выглядит неплохо, а между тем заморожено оно могло быть неизвестно сколько лет назад.
— Согласна, — задумалась я и сразу вспомнила, как старшина нашей заставы, ругаясь, на чём свет стоит, притащил мне на питомник на корм собакам огромную свиную тушу, на которой ясно читался чернильный штамп — 1965 г.
— Тогда как объяснить появление такого красивого покойника в пограничной зоне? — в лоб поинтересовалась я.
— Чья-то неуместная шутка, розыгрыш, не более того, — развёл руками врач.
— А вот мы и поищем шутника. Вы же сами понимаете, что мы не можем оставить без внимания это, прямо скажем, чрезвычайное происшествие, — я повернулась к начальнику заставы. — Hа каком расстоянии от берега был обнаружен плот?
— Наталья Александровна, я вам уже докладывал, плот прибило к берегу.
— Василий Иванович, вас не затруднит подробнейшим образом изложить на бумаге всё, что вы нам сейчас так доходчиво и профессионально растолковали?
— Хорошо, как скажете, чем могу, — охотно согласился Мороз и даже, как мне показалось, вздохнул с облегчением, — но боюсь, что в итоге вы придёте к выводу, что искомый вами шутник — не что иное, как вечная мерзлота и многолетние паковые льды.
— Возможно, вы и правы. В любом случае большое спасибо, вы очень нам помогли.
Попрощавшись с судмедэкспертом, мы быстро вышли из больницы и почти бегом устремились к вертолёту. Не понимая, куда я так вдруг заторопилась, Омулев еле поспевал следом.
Пока мы летели на заставу, я не проронила ни слова. Мне необходимо было сосредоточиться и хорошенько обдумать всю сложившуюся ситуацию. Зато едва мы оказались в канцелярии, в моей голове уже созрел целый список вопросов, ответы на которые мог дать мне только Омулев.
— Ну, Дима, наливай, — сказала я, едва мы вошли в канцелярию, и пока капитан возился с бутылкой, я задала первый вопрос: