Тридцатого сентября Моррис отправился в Будапешт в качестве секретного представителя на встречу лидеров европейских партий, планировавших грандиозную мировую конференцию. Такие локальные подготовительные совещания были важны для Советов, которые хотели гарантировать результат главного мероприятия. Но между собой делегаты говорили в основном о Чехословакии, и впервые Моррис заметил антисоветские настроения — не антикоммунистические, но антисоветские. Во время ужина советский делегат мрачно сказал Моррису:
— Ревизионизм — это вирус, поразивший все коммунистические партии.
В Будапеште Пономареву и другим советским представителям пришлось согласиться, что Советам не удалось до конца понять, что же происходит в Чехословакии, пока не стало слишком поздно и не оставалось ничего другого, как использовать военную силу, и что они неправильно рассчитали политические и международные последствия вторжения. «Наша военная информация великолепна. А политическая информация — совсем наоборот». Вскоре Моррис увидел и прочитал зловещие, а для него ужасные знаки того, что эта оценка была точна, поскольку это имело отношение к политической информации и политическому пониманию Соединенных Штатов.
Длинный черный «лимузин», отвозивший Морриса семнадцатого ноября 1968 года из аэропорта на его московскую квартиру, вынужден был остановиться, и Моррис, отодвинув занавеску, увидел проходящую мимо цепь танков, бронетранспортеров, грузовиков и артиллерии. Реактивные самолеты проносились прямо над головой, и Моррис подумал, что он в центре военных действий. В некоторых районах Москвы, через которые они проезжали, было больше войск, чем простых горожан, а военные машины виднелись повсюду. Похоже было, что русские с минуты на минуту ожидали осады города.
Несколько часов спустя в Международном отделе Моррис начал понимать, что происходит. Избрание Никсона президентом Соединенных Штатов ошеломило и напугало русских. Они считали его фанатичным антикоммунистом, который мог бы попытаться уничтожить или сокрушить Советский Союз неожиданной ядерной атакой. Из-за того что Советы имели склонность реагировать на все, во что верили, эта безумная вера была опасна для всех. Моррис никогда не собирался влиять на русских и высказывал свои суждения или мнения, только когда его спрашивали. Но, насколько позволяли вопросы, он тонко постарался вернуть новых московских царей к реальности, не говоря при этом прямо: «Вы сошли с ума».
Нет, результаты выборов его не удивили. Он вспомнил, как еще летом говорил всем в Международном отделе, что президентские выборы на носу и что на победу имеют шансы и Никсон, и Хьюберт Хэмфри. Действительно, Никсон был закоренелым антикоммунистом и мог оказаться трудным противником. Но он был также и проницательным политиком, достаточно сведущим, чтобы предугадать настроение американского общества. Общество, только что глубоко разделенное вьетнамской войной, вряд ли хотело бы начать третью мировую. В любом случае для Советов не было никакой непосредственной опасности (то есть не было нужды с грохотом гонять по всей Москве танки), потому что, прежде чем решиться на кардинальные изменения в международной политике, Никсону понадобилось бы время, чтобы сформировать и укрепить свою администрацию.
Бойл рассчитывал получить два дня отпуска, чтобы провести Рождество со своими детьми, и никто не мог упрекнуть его в этом; уже много лет он не использовал отпуска, на который имел право. Поэтому они с Моррисом работали до двадцать третьего декабря, озабоченные тем, что новую администрацию Никсона следовало немедленно проинформировать о панике в Кремле по поводу его избрания и исходящей от нее опасности. Нужно было гораздо большее, чем просто откровенное перечисление фактов.
Штаб-квартира поручила команде «Соло» сопроводить доклады собственным комментарием. При этом никто не уполномочивал их давать рекомендации и тем более участвовать в формировании политического курса. То есть их интерпретации должны были показать политикам, что нужно сделать и каковы будут последствия бездействия, но не следовало подсказывать, как действовать. В то же время ничто в анализах ситуации не должно было намекать на то, что их авторы из-за долгого пребывания в коммунистической атмосфере слишком хорошо понимают советский менталитет и что некоторые советские правители доверяют им свои сокровенные мысли.
По существу, в докладах, представленных Моррисом и Бойлом в декабре, говорилось: Советы исходят из нелогичных посылок, что по вступлении в должность президент Никсон может приказать начать на них ядерную атаку. Пока они не откажутся от этих неразумных предположений, существует возможность, что они решатся на безрассудные действия.
Моррис и Бойл надеялись, что администрация Никсона сделает следующие выводы: всеми возможными дипломатическими средствами нужно убедить Советы, что Соединенные Штаты не имеют намерений развязать войну.
Очевидно, так и сделали, поскольку, когда Моррис приехал в Москву в марте 1969 года, отношение русских к США поразительно изменилось, чего никогда бы не случилось без инициативы с американской стороны. Все разговоры о предстоящей войне прекратились, танки и грузовики, которые так бросались в глаза в минувшем ноябре, исчезли. Суслов и Пономарев говорили ему, что достижение взаимопонимания с Соединенными Штатами стало главной целью внешней политики Советского Союза. Они надеялись, что Никсон «увидит свет реальности» и согласится на ограничение вооружений, и запасались терпением для переговоров с американцами.
Тем не менее в первое время русские явно выражали опасения, что Соединенные Штаты и Китай могут объединиться против Советского Союза. Моррис не мог с точностью сказать, опирается ли их беспокойство на точные сведения, полученные в Вашингтоне или в Пекине, или оно основано исключительно на анализе тенденций мирового развития. Как бы там ни было, политические перспективы, которые Советы всего несколько месяцев назад объявили ужасными, в данном случае были великолепны.
Что касается китайцев, русские, казалось, могли в любой момент потерять терпение. Никогда раньше во всех многочисленных разговорах с Моррисом о Китае, которые велись последние десять лет, русские не упоминали о возможности войны. Сейчас они только это и делали, объявляя, что готовы к использованию против Китая военной силы и, если окажется, что это единственный выход, пустят ее в ход. Русские не хотели войны и планировали еще одно обращение к китайцам, но были готовы к бою.[17]
Офицер КГБ Борис Давыдов, второй секретарь советского посольства, пригласил американского специалиста по китайско-советским отношениям на ланч и задал ему неприятный вопрос, который Советы в то время не могли задать официально.
Касаясь вооруженных столкновений на советско-китайской границе, Давыдов сказал:
— Ситуация очень серьезная. Настолько серьезная, что наше правительство может быть вынуждено начать более решительные действия.
— Какой вид действий вы имеете в виду? — спросил американец. — Упреждающий удар?
Давыдов осторожно ответил:
— Да, рассматривается возможность внезапного удара и не исключено использование ядерного оружия.
Потом он задал вопрос, который Политбюро велело выяснить через КГБ:
— Какова будет позиция правительства Соединенных Штатов, если мы нанесем такой удар?
Русские знали, что американец сообщит о разговоре в Белый Дом, и через несколько часов он так и сделал. Сведения «Соло» исчерпывающе информировали президента Никсона о состоянии советско-китайских отношений, и Никсон сознавал, что любой ответ может быть расценен китайцами как свидетельство участия Соединенных Штатов в заговоре против них. Поэтому он приказал ни под каким предлогом не отвечать на вопрос Давыдова и другие подобные вопросы.
Русские разрабатывали эти положения, пока Моррис присутствовал на заседаниях международной партийной конференции в Москве в мае и июне. Они все еще боялись, что Никсон вернется к мысли о политике «холодной войны и сдерживания»; они все больше беспокоились о соглашении между китайцами и американцами. Но они хотели улучшить отношения с Соединенными Штатами и прийти к некоторым соглашениям по поводу вооружений. Их пугало развитие событий в Китае. Пономарев сказал Моррису, что маоисты убили прежнего президента Китая, Лю Шаоци, и его жену и фактически уничтожили коммунистическую партию.
Гораздо больше информации Моррис получил от Брежнева в сентябре. Ему пришлось лететь в Москву, чтобы устроить Холлу поездку на похороны Хо Ши Мина в Ханое, а когда Холл вернулся в Москву, Брежнев кратко информировал его и Морриса о секретном совещании между Косыгиным и Чжоу Эньлаем, приехавшим несколько дней назад, тринадцатого сентября 1969 года. Русские считали, что в данное время бесполезно пытаться уладить с Китаем идеологические разногласия. Поэтому Косыгин предложил несколько относительно небольших практических шагов, чтобы восстановить мирные отношения: расширение торговли, обмен информацией о событиях в мире, корреспондентами газет, обсуждение пограничных споров и возобновление контактов между обществами дружбы. Чжоу угрюмо слушал, но ни на что не согласился, и Брежнев предсказал, что китайцы будут продолжать прежнюю линию.
В декабре 1969 года, во время ежегодной ревизии бюджета американской компартии, Пономарев подтвердил, что переговоры в Пекине ни к чему не привели. Китайцы возобновили свою грязную клевету и воинственную пропаганду против Советов, и Пономарев сокрушался: «Китай стал самой сложной нашей международной проблемой».
Зато по поводу отношений с Соединенными Штатами он был настроен более оптимистично и полон надежд. Советские и американские дипломаты встретились на переговорах по ограничению стратегических наступательных вооружений (ОСНВ) и никто не раскрывал своих карт, но возможность соглашения существовала, и Советы были готовы пойти на уступки, если американцы сделают то же самое.
Получив с помощью «Соло» возможность читать мысли советских лидеров, Никсон, Генри Киссинджер и доверенные лица в течение года изменили отношение советского руководства В ноябре 1968 года эта кучка олигархов воспринимала Никсона как воплощение дьявола, который угрожал им полным уничтожением. К ноябрю 1969 года те же самые люди уже достаточно доверяли Никсону и согласовывали с ним свою внешнюю политику. Он им не нравился — они все еще рассматривали его и Соединенные Штаты как врагов, но они его уважали.