— сказал Ливит.
— Это может дойти до других сенаторов и конгрессменов с большими амбициями. Один из них может проговориться прессе; такое случалось. У нас нет гарантий. А как насчет коммунистов? Разве мы знаем все их связи? Нужно быть идиотами, чтобы так думать. По богатому опыту я знаю, что они связаны с Вашингтоном. Раньше или позже информация дойдет до них. Обычно этим занимался «Фатсо» (партиец, известный еще как «Тини», который хвастался своим доступом к некоторым конгрессменам).
К тому же продолжается кампания за принятие закона о свободе информации. Коммунисты новички в этой области, и их адвоката упрекали за медлительность. А скрытый смысл событий ужасает как с точки зрения безопасности операции, так и с личной. Мы под угрозой разоблачения. Мы не контролируем ситуацию.
Джек добавил:
— Здесь много чего замешано. Не только организация, но и наши семьи.
Бранниган отозвался:
— Должны вам сказать, как члены вашей семьи, что мы считали это необходимым. Мистер Келли и все мы дали согласие.
Мы не можем дать никаких гарантий, и только потому мы здесь. Мы пытались предотвратить гораздо худшее. Мы пытались спасти вас и всю операцию. Это самое ценное, что есть у ФБР.
Но Джека и это не успокоило:
— Операция перестала быть строгим секретом, каким была еще недавно. Годами в нее было вовлечено множество людей из ФБР, но мы были спокойны. Потому что гарантии Бюро были залогом безопасности.
Бойл видел, что Моррис почти не обращает внимания на перебранку; по привычке Моррис пытался анализировать и думать наперед, а в таких случаях он думал вслух, обращаясь больше к себе, чем к кому бы то ни было.
— Если они когда-нибудь узнают, что мы водили за нос всех этих лидеров, КГБ и все правительства, сотрудничающие с ними, включая Мао и парней вроде Гэса, они будут охотиться за нами до скончания дней. Нет места на земле, где мы сможем спрятаться. Даже добряк из добряков сочтет за честь нас уничтожить… Сегодня Джек получил послание Советов для Гэса: «Можете ли вы встретиться с нашим послом?» Теперь я должен передать его Гэсу. Вы думаете, мне легко с ним встречаться? Я встревожен. Нужно ли мне носить карманное радио, чтобы узнать об опасности?
Ливит перебил:
— Я понимаю ваши ощущения, их можно сравнить с ударом мячом между глаз, и я понимаю ваши чувства.
И он продолжил перечислять уникальные предосторожности по защите «Соло»: специальные сейфы, вооруженные курьеры; готовность высочайших лиц в правительстве читать отчеты и сразу же возвращать их; тот факт, что о «Соло» знают только президент, госсекретарь и генеральный прокурор. Перечислив все это, он заявил, что ФБР в любое время может «переселить» (то есть сорвать с места и спрятать) Морриса, Еву, Джека и Розу. Желая отдать должное их деятельности, он повторил то, что Моррис слышал десятки раз:
— Это наиважнейшая разведывательная операция США.
— Но теперь есть и нечто новое, не правда ли? — заметил Моррис.
Ливит согласился. ФБР контролирует свои действия, но не может контролировать комитеты Конгресса и его членов. Да, КГБ, как и любой специалист-историк, мог установить по раскрытым документам на Кинга личности информаторов (58-го и 69-го). Комитет Черча дал слово и до сих пор держал его. Но на будущее ничего гарантировать нельзя.
В феврале 1976 года Моррис должен лететь в Москву как секретный делегат XXV съезда партии. Отказ посетить этот священный ритуал вызовет вопросы, а там и подозрения. Как и отказ Евы его сопровождать. Ее там тоже ждали, жены советских вождей уже предвкушали ее подарки, ее общество и приглашения на великолепные банкеты. Но теперь Моррис не был уверен, решатся ли они поехать.
— Нужно трезво рассудить и все обдумать. В свете всего происходящего в Вашингтоне лучше подумать заранее. Если я и смогу поехать, придется приложить нечеловеческие усилия, чтобы там ничего не случилось.
В ходе дискуссии Бойл почти ничего не говорил. Руководство с ним не советовалось и не известило его о раскрытии секретов «Соло» для семерых людей вне ФБР. Он понимал необходимость держать комитет подальше от досье Кинга. Но, как и Моррис с Джеком, он чувствовал, что его предали. Как бы ни было неизбежно случившееся, Бюро нарушило слово и резко увеличило выпадающий на их долю риск. Бойл знал, что члены Конгресса, с которыми говорил Уоннол, вполне могут оказаться благоразумными патриотами. Но он был согласен с Моррисом, который заявил:
— Думаю, что некоторые из этих комитетов нанимают людей, которые в нормальное время не прошли бы проверку на благонадежность даже в праве пользоваться правительственным писсуаром.
Так что же они могли сказать? В конечном счете, Моррис и сам мог решить, продолжать или нет.
Моррис, конечно, мог сказать Еве, что путешествие в Москву стало сейчас намного опаснее, и спросить, хочет ли она ехать. Бойл уже слышал ее ответ:
— Это всегда было опасно, так что какая разница? Опасность? Если ты думаешь, что лучше ехать, едем. Другими словами, я твоя жена. Я последую за тобой в ад и обратно, если мы выберемся. Если нет — что же, у любой истории бывает конец, а наша была довольно недурна. Тебе решать.
Со всей врожденной грацией и шармом Ева в семьдесят пять оставалась довольно крепкой дамой, патриоткой Америки и очень хорошей шпионкой. Если бы решение зависело от нее, она сказала бы «едем».
Моррис мог посоветоваться с Джеком. Тот умел виртуозно давать почтительные советы ему, ФБР и КГБ. КГБ он говорил:
— Хватит передавать деньги в эту чертову непогоду. Хватит вести себя, как дети. В Нью-Йорке люди разговаривают не с помощью мела, карандаша или графита. Они просто снимают трубку телефона. Вы можете прослушивать каждый телефон: в Советском Союзе, и меня это ни капли не волнует. ФБР поклялось Конгрессу — а они не будут лгать Конгрессу, если желают сохранить финансирование, — что прослушивают телефоны менее двухсот человек, но меня среди этих двухсот нет. Мы с Моррисом немало потрудились, чтобы это доказать.
ФБР же Джек говорил следующее:
— Моей жене и детям нужна медицинская страховка. Я не могу вертеться двадцать четыре часа в сутки, целуя задницу Гэсу Холлу, крутя мозги КГБ и при этом заниматься бизнесом. Может Бюро это организовать? Или оно будет меня преследовать за то, что я беру 5 процентов от той суммы, что приношу в год моей стране?
Возможно, Джек казался скандалистом, но чаще он оказывался прав. ФБР обеспечило медицинские страховки. КГБ согласился, что в снежную бурю вполне можно подождать, пока расчистят дороги, и что отныне и впредь можно звонить по телефону (но так и не отменил полностью «доисторические» варианты связи — меловые, карандашные метки и радиосигналы, означающие «нам нечего сказать»).
Но Джек был скорее тактиком, или, как он говорил в молодые годы, «человеком с улицы», нежели стратегом. И в результате, как он и поступал всю жизнь, он выполнит все то, чего желают его уважаемые коллеги.
Когда совещание закончилось, Лэнтри спросил Бойла:
— У тебя есть время покачаться?
— Безусловно. Мне необходимо размяться.
После последнего медосмотра Лэнтри медсестра искренне восхитилась.
— Для человека ваших лет — не хочу сказать, что вы стары, вам всего пятьдесят, — вы в великолепной форме. Должно быть, вы спортсмен.
— Да, так и есть. Почти каждую ночь я поднимаю тяжести.
— Я должна была догадаться по вашим мускулам. И что за тяжести вы поднимаете?
— Стакан виски со льдом.
17. Ехать или не ехать?
Падал мокрый снег. Бойл шел по улицам мимо сверкающих витрин магазинов, прокладывая путь в толпе людей, спешивших сделать покупки к Рождеству. То и дело ему попадались одетые в униформу музыканты — трубачи и волынщики из Армии спасения. Точно так же они стояли на своих местах и в 30-е годы, когда Моррис пытался у них учиться. Они оглушительно дудели мелодии рождественских песен, возмещая недостаток мастерства темпераментом исполнения. Этот шум перекрывал грохот огромного барабана, в который била щуплая дама лет шестидесяти. Бойл подумал о Моррисе 30-х годов и опустил несколько долларов в ящичек для денег.
Через десять минут после того как Бойл вошел в офис, следивший за ним молодой агент позвонил и доложил, что хвоста не обнаружено. Бойлу нравился этот парень, он вообще благоволил ко всем агентам ФБР, воевавшим прежде в Корее и Вьетнаме. Не надо быть профессором в области управления персоналом, чтобы понять, что опасности и лишения в прошлом готовят людей к опасностям и лишениям в будущем. Время было позднее, приближалось Рождество, и Бойл велел агенту идти домой, к своей семье, а не слоняться вокруг, провожая его во все офисы ФБР.
Ева с Моррисом принесли подарки для детей Бойла, которые Ева сама выбрала и упаковала. Все собрались в потайной комнате. Моррис, как обычно, уселся в высокое кожаное кресло возле большого письменного стола — кресло, предназначенное для председателя, капитана, босса. Во время одной конференции в Нью-Йорке Моррис заметил, что у каждого есть свое «маленькое тщеславие», и всем стало ясно, что он потакал своему «маленькому тщеславию», занимая это кресло — своеобразный символ власти.
Спустя годы, предаваясь на девятом десятке лет воспоминаниям, Ева предложила свою версию того, почему Моррис так странно вел себя в потайной комнате.
— Мне кажется, там он чувствовал себя более раскованно, чем где-нибудь еще. Нужно понять, что в Чикаго мы всегда были настороже, как и в Москве. Дойти до офиса — не то же самое, что пойти на рынок или еще куда-нибудь. ФБР следило за нами, чтобы узнать, не следит ли за нами кто-то еще. Моррис говорил мне, что они сопровождали даже Уолта, когда он приходил на встречу с нами. Уолт и Моррис заставляли охранников, уборщиц и рабочих думать, что мы — пенсионеры-профессора и консультанты. Мы дарили им подарки на Рождество, любезничали с ними, и они были на нашей стороне. Ребята из ФБР проверяли офис на предмет «жучков», чтобы нас не подслушали. А Уолт всегда носил с собой пистолет, даже в самолете, с ним шутки были плохи. Если мы хотели пообедать или поужинать, то просто заказывали какой-нибудь деликатес, и нам его тут же приносили. Так что мы были самими собой и могли без страха говорить все, что вздумается. Дома у Морриса был кабинет, а на его «липовой» работе — офис, но настоящим своим офисом он считал потайную комнату.