— Откровенно говоря, подобного вопроса я не задал, — махнул рукой его предшественник, демонстрируя усталость от уже осточертевшего великановского дела. — Меня интересовало последнее время, то есть год-два, в более ранние дебри я влезать не хотел. Вернее, не было времени, ведь начальство постоянно теребило: где результаты расследования дела, имеющего политический резонанс? Ясный перец, Александр Борисович, вы и сами в курсе, что речь идет о гибели любимого зятя премьера — хоть и в прошлом, но все же председателя кабинета министров страны!
Турецкий задумался.
— Версия насчет криминального авторитета не кажется похожей на правду, — заметил Глебов, — но тем не менее… Все версии — в вашем распоряжении, Александр Борисович. Я сделал все, что мог, дальше действовать вам.
На лице Глебова, напоминающем лицо каменного идола с острова Пасхи, читалась такая же каменная усталость. Следователь, сдающий законченное дело, никогда не выглядит таким усталым: утомление в результате многодневного труда компенсируется у него радостью, что этот труд не пропал даром. А вот Георгию Яковлевичу не повезло: вкалывал-вкалывал, всю подготовительную работу проделал, а убийцу найдет кто-то другой. Невезучий, должно быть, он человек! Сидеть ему до пенсии в подполковниках… Представив ход мыслей Глебова, Турецкий ему посочувствовал, но помочь ничем не мог. Поэтому он постарался как можно скорее выбросить из головы внутреннее смятение Георгия Яковлевича и оперативно загрузить свой мыслительный аппарат неотложными мероприятиями по делу Великанова.
Александр не стал ломать сформировавшуюся уже следственную команду, включил полностью всех ее членов в свою бригаду. Правда, присоединил к ней замначальника Департамента угрозыска МВД Вячеслава Грязнова и его оперсотрудницу Галину Романову. «Добро» на это он без труда получил у самого министра внутренних дел.
И следственный поезд отправился дальше по маршруту, стремясь как можно быстрей достигнуть конечной станции — раскрытия убийства пластического хирурга Великанова.
«Опять Жору по службе обошли», — подумала Таисия Глебова.
Когда муж, как обычно, вечером вошел в дом, она не задала ни единого вопроса. О служебных неприятностях жене следователя Глебова безошибочно сигнализировала его шляпа. Шляпа эта выдающаяся, с низкой тульей и загнутыми кверху полями, бархатисто-черного цвета, была единственным головным убором, который шел к длинному глебовскому лицу, пусть даже и придавал советнику юстиции некоторое сходство с протестантским проповедником. Глебов носил шляпу до холодов, пока замерзающие красные уши не принуждали сменить ее на ушанку, и относился к ней аккуратно: придя с улицы, непременно вешал ее на специально вбитый в стену рядом с зеркалом в прихожей крюк. Так поступал Георгий Яковлевич, когда настроение у него было хорошее или среднее. Но когда настроение у него было плохое, оно отражалось на шляпе, которую он с порога небрежно бросал на полку над галошницей, где фетровое изделие приземлялось в непрезентабельную компанию шарфов и перчаток. Пренебрежением к головному убору Георгий Яковлевич как бы подтверждал проявленное к нему самому неуважение. «Я — хронический неудачник, чего уж тут со мной церемониться?» — сигнализировал он этим жестом, острой иголкой впивавшимся Таисии прямо в сердце. Какой женщине хочется, чтобы муж считал себя неудачником?
Сегодня дело зашло далеко, судя по тому, что шляпа, пролетев мимо полки, спланировала на пол. Глебов не стал ее поднимать, свирепо, рывками, вытягивая из-под пальто шарф при застегнутых пуговицах. Подняла шляпу Тая, отряхнула ее и повесила на крюк. Георгий Яковлевич фыркнул. Нарисовавшаяся в дверях кухни Машка, держа в правой руке заложенную указательным пальцем книгу (не учебник, как пить дать), смерила взглядом родителей и удалилась обратно, тщательно прикрыв дверь. То, что папа периодически приходит с работы в плохом настроении, казалось ей совершенно естественным, хотя не слишком радующим обстоятельством. Но ничего, мама разберется. Мама заставит папу вести себя как следует. Несмотря на свой невеликий возраст, Машка Глебова не заблуждалась относительно того, кто в доме главный.
Вне зависимости от того, кто в доме главный, главным в доме должен чувствовать себя мужчина. Эту простую истину Тая вынесла из родительского дома, где мать всячески обихаживала, ласкала и почитала отца семейства. И когда еще этот необычный, старше нее почти на двадцать лет, но такой дорогой уже ей москвич, робко ухаживая за ней, признался, что он неудачник, что по службе продвигается плохо, а сам замирал, понимая, что нарывается на отказ, — это не остановило Таю от того, чтобы выйти за него замуж.
В Москве не все оказалось так просто, как она сама себе представляла, но Тая была достаточно гибка, чтобы знать, где надо согласовываться с обстоятельствами, а где не стоит идти у них на поводу. Она научилась жить в ожидании звонка, что Жора сегодня не придет ночевать, потому что у него важное задание; она научилась быть терпеливой, не выдумывать глупости и не ревновать попусту там, где речь идет о сугубо служебных отношениях. Она имеет право сказать о себе, что прошла высшие квалификационные курсы следовательской жены. А ведь параллельно приходилось еще получать уроки и сдавать ответственные экзамены на курсах материнства!
Повлиять на обстоятельства, которые заставляют ее Жору чувствовать себя несчастным неудачником, не в ее возможностях — зато в ее возможностях успокоить, утешить, сделать так, чтобы он забыл о своих неудачах. Помимо всего прочего, разве неудовлетворенное честолюбие — это причина чувствовать себя несчастным человеком? Вот чего Тая никогда не понимала! Лично она привыкла работать на совесть, но никогда не увлекалась построением карьеры. Ведь сколько еще всего в жизни, кроме работы, есть хорошего, нового и интересного… Но для мужчины сделать карьеру — это нормальное желание, бесполезно и незачем его за это судить и, тем более, осуждать. Да и вообще, долг жены — не судить, а помочь.
Следуя отработанной годами технологии, Тая извлекла из хорошо известного супругам тайника бутылку, которую держат на случай внезапного визита гостей, и, пренебрегая на сей раз традиционным супом, поставила перед Георгием Яковлевичем тарелку со вторым блюдом (сегодня на ужин рыба в сухарях, отлично) и налила ему рюмочку. Тая из опыта знала, что в ситуации очередной служебной неурядицы Жоре хочется выпить. Это случается с ним нечасто, но случается. А как примет рюмочку-другую под хрустящую жареную рыбку, успокоится, придет в себя и расскажет наконец, что у него в очередной раз стряслось. Если захочет.
Технология уже в который раз сработала: после второй рюмки и доброй порции рыбы Георгий Яковлевич стал разговорчивее.
— Ты не думай, Тая, я не злой. Я не злой! — глухо вскрикнул он и стукнул кулаком по столу. Машка, без особенного энтузиазма мусолившая свою порцию ужина и исподтишка листавшая под столом книгу, аж подскочила. Таисия без слов, глазами и руками, указала ей, что она может идти, и девочка с удовольствием воспользовалась этим разрешением. Оставшись наедине с мужем, Тая поставила стул поближе к нему, выжидающе и внимательно обратив не самое красивое на свете, зато самое любимое Жорой лицо.
— Я не злой, — спокойнее, уже без восклицаний и битья кулаком по столу, продолжал Георгий Яковлевич. — Меня, Тая, злит, когда меня учат, как мальчишку. Тычут носом в то, что недостаточно быстро работаю. Как щенка, тычут носом! Передали вот дело тем, кто быстрее разберется. А как тут разобраться, когда версий выше крыши понапутано… Многогранным человеком был покойник!
— Великанова дело? — Как хорошая жена, Тая была в курсе того, что волнует мужа.
— Чье же еще? Причем вот что обидно: ведь начал я уже в нем разбираться, считай, половину работы сделал! И вот, скажите на милость, высокое начальство останавливает на полдороге… Впору думать: может, не за то злятся, что не сумел раскрыть убийство по горячим следам, а за то, что накопал то, чего трогать не надо…
До Машки в малогабаритной квартире долетали обрывки родительских разговоров. Слов она, увлеченная к тому же взятым в библиотеке любовным романом, не различала, но по интонациям угадывала, что папа сначала буйствовал, злился, как обычно, на тех, кто ему хода не дает, и на тех, кто всем в стране заправляет, и на тех, кто обирает честных граждан, а теперь утихомиривается. Папа на самом деле не злой, даже на Машку не может как следует разозлиться, если ей случается схватить плохую отметку. Сколько раз грозил, что за двойку или тройку не пустит дочку в гости на день рождения к однокласснице или запретит ей неделю смотреть телевизор! Но только что-то ни разу такого не было, чтобы папа ее наказал: пошумит, поругается, покричит, что в семье растет бестолочь, которой надо учиться на дворника, а потом сам же просит прощения, что не сдержался, вышел из себя. Еще и начнет вспоминать, что в детстве тоже не был отличником, только его дедушка Яков, побывав на родительском собрании, в сердцах грозил отдать не в дворники, а в пастухи… Вот и у мамы сейчас будет прощения просить. Точно-точно. Никуда не денется…
— Нет, понимаешь, Тая, — оправдывался не опьяневший, но слегка размякший вследствие умеренной дозы алкоголя Глебов, — на самом деле, все справедливо. Я не думаю, что в этом деле начальству выгодно покрывать убийцу. Бывали у меня такие дела, особенно в ельцинское время — помнишь, небось, Вожеватова, из-за которого мне легкое прострелили? Но эти дела обстряпывались по-другому, и начальства того больше нет, сняли напрочь… Турецкий Александр Борисович — я его знаю, честный человек. Но мне просто обидно… Обидно, что все вот так… Вот трудно мне смириться…
Таисия Глебова, как обычно, больше слушала мужнин монолог, изредка вставляя реплики, потом приняла его отяжелевшую голову на свое плечо и без единого вздоха сказала себе, что представление по случаю очередной служебной неудачи закончено. Чтобы повториться через некоторое время.
Готовясь к беседе с матерью покойного Великанова, Грязнов и Турецкий внутренне напряглись и подсобрались. Обычно общаться с близкими убитых, особенно с матерями, пережившими своих детей, — дело, чреватое расходом нервов: скорбящие родственники то и дело принимаются плакать, замыкаются в себе так, что их очень трудно разговорить, или, наоборот, углубляются в никуда не приводящие подробности относительно того, какой замечательный человек был покойный. Тут, не имея профессиональных навыков, преждевременно поседеешь… Но что касается Александра Борисовича и Вячеслава Ивановича, то насчет седины, уже серебрящей их высокоумные начальственные головы, можно не беспокоиться. А что предстоящий разговор не будет легким даже для них — это как пить дать.