— Отлично, Ириша, я готов выслушать эту несмешную историю. Только зачем нам разговаривать у окна? Давай сядем на диван.
Когда отпущенный Турецким край занавески полностью отделил комнату от снегопада, показалось, что вдруг стало тихо и тепло, хотя и раньше здесь не было шумно и холодно. Очутившись на диване, Александр Борисович привычно потянулся к очкам и газете, но Ирина Генриховна таким же привычным жестом, свидетельствующим о долгих тренировках, перехватила очки:
— Нет, Шурик, почитаешь потом, газета никуда от тебя не убежит. Ты же обещал выслушать эту историю!
— Да, и обещал, и выслушаю. Я хотел надеть очки только для того, чтобы лучше видеть тебя, красавица моя ненаглядная…
— Прекрати, Саша! — Ирина уже с трудом сдерживала смех. — Как будто я не знаю, что эти твои очки только для чтения, для дали у тебя другие…
— Так где же история? Я жду.
— В общем, Антоша купил себе собаку…
— Бультерьера?
— А почему ты так решил?
— Ну, не знаю. Просто попытался представить себе Антошу: среднего роста, широкий, мускулистый, зубы отличные. Какая собака ему подойдет? Скорее всего, бультерьер.
— Не помню я, как называется эта порода, но Нина сказала, что эти милые собачки, еще будучи щенками, прогрызли стену панельного дома и выбежали наружу гулять.
— Бультерьер. Помяни мое слово, окажется бультерьер.
— По-моему, Нинка по-другому называла породу, не бультерьер, но не важно… Одним словом, всех щенков разобрали, остался один. Его тоже хозяева пытались пристоить. Сначала за деньги, благо пес породистый, потом просто в хорошие руки. Но отовсюду его возвращали. Причина? Агрессивный, неуправляемый, кусает всех, кто попадает в поле его зрения. Одним словом, на нем поставили крест, собирались уже усыпить, когда на горизонте появился Антоша. Ему как раз Нина сообщила, что в детстве хотела завести собаку, но ей не разрешали, вот он и решил ей преподнести в подарок, практически бесплатно, это чудовище, то есть сокровище. И если, мол, у них в будущем сложатся отношения, ему тоже нужна собака: для престижа и дом сторожить. Когда Нина от прежних хозяев (они вдвоем с Антошей приехали к ним забирать собачку) услышала, что за зверь этот пес, она засомневалась, стоит ли с ним связываться. Но Антоша ее уговорил. «Не боись, — сказал, — я с ним справлюсь».
Ирина Генриховна сделала трагическую паузу.
— Собака укусила Нинку? — предположил Турецкий, уже зная, что это не так. Если бы какой-то пес нанес дочери серьезную травму («челюсти на ножках» — так в народе бультерьеров зовут), Ирка не болтала бы сейчас с мужем, а спасала бы, ухаживала, перебинтовывала, дежурила, кормила свое чадо. Чего бы ей это ни стоило.
Пауза продолжалась.
— Собака прогрызла стену в Антошином доме? — уже более заинтересованно выдвинул следующую версию Турецкий. Ирина отрицательно качнула головой.
— Ну так что же она такого натворила?
— Собака ничего не натворила, — раздельно, едва не по слогам, произнесла Ирина Генриховна. — Не успела. Антоша с ней справился. Хочешь знать, каким методом?
Турецкий хотел. Как знать, может, доведется иметь дело с разъяренными собаками.
— Так вот! — В голосе Ирины появились обвиняющие интонации. — Когда они привезли домой к Антоше это чудовище — а Нина поджимала ноги, чтобы он ее не искусал, — Антоша заперся с псом в отдельной комнате. Нина ждет-ждет, а они не выходят. Она уже в милицию звонить собиралась, думала, пес его загрыз. Вдруг открывается дверь и выходит Антоша. Пес идет рядом, тихий и смирный, смотрит на Антошу снизу вверх преданными глазами. Нина, конечно, спрашивает: «Как тебе это удалось?» А Антоша отвечает — Нина дословно процитировала, так что извини: «Мы как вошли в комнату, я ему отдал команду: “Сидеть!” А он не подчиняется. Еще возбух на меня, быковать начал. Ну, я его хрясь табуреткой по башке! Он — плюх на жопу и сидит, на меня пялится. Зато теперь понял, кто здесь главный»… Шурик, что здесь смешного?
— А что здесь грустного? — с трудом выговорил Турецкий сквозь смех. — Все нормально кончилось, Ир, чего ты волнуешься?
— Я волнуюсь из-за нашей единственной дочери, которая дружит с таким человеком, как этот Антоша. И, по-моему, я права. Представляешь, Шурик, а вдруг они поссорятся? Что же, значит, это он и ей может — хрясь табуреткой по башке? Чтобы доказать, кто здесь главный?
— Ну, во-первых, — отсмеявшись, Турецкий обрел рассудительность, — девушка — это все-таки не собака. Надеюсь, даже Антоша, способный перекусить колючую проволоку, понимает, кто из них требует более нежного обращения… А во-вторых, я уверен, что моя дочь сама в случае чего способна хрястнуть табуреткой по башке. Или, по крайней мере, ускользнуть из-под удара. А в том, что если он ее ударит, она, как Сережу сменила на Антошу, так и Антошу сменит на какого-нибудь Алешу, я тоже уверен на все сто. В Нинке — моя порода. Турецкие не дрессируемы!
Ирина Генриховна поджала губы. Александр Борисович обнял супругу, привалив ее на диван.
— Иришка, не расстраивайся! Ты права, Антошины манеры выглядят подозрительно. Он уже где-нибудь работает? Какого возраста этот юноша?
— В бизнесе работает. Торговые перевозки или что-то такое похожее… Да, по-моему, Нина именно о грузоперевозках говорила. Если надо, я у нее уточню.
— Не волнуйся, Ириша. Добудь мне его отчество и фамилию, я проверю по своим каналам. Только Нинке пока ничего говорить не будем. Ладно? Уговор?
— Но я обязана ее предупредить, чтоб она требовательнее выбирала друзей, чтоб не совершить ужасной ошибки…
— Тише, мать! Каждый человек, особенно молодой, должен иметь в жизни свою квоту ошибок. А по тому, насколько эти ошибки ужасные, как раз и проверяется предыдущее воспитание. Понятно? Я убежден, что мы неплохо воспитали Нину. Наша дочь — разумная девушка и сумеет во всем разобраться сама.
— Слушай, Саня, — нервно заявил Слава Грязнов, вертясь на переднем сиденье машины Турецкого, — мне это крепко не нравится.
В Видное, где располагалась мини-операционная Великанова, решили ехать с самого утра. Темно, шоссе скользкое, водители матерятся и нарушают правила дорожного движения… Действительно, масса поводов для недовольства.
— Что не нравится? — рассеянно спросил Турецкий, следя за знаками поворота. — Как я веду?
— Нет, как нас ведут.
— Что?
— Посмотри в зеркало заднего вида… Примечаешь вон того «бумера»?
На шоссе группировались в разных комбинациях не менее четырех «БМВ». Популярная машина. И не сугубо бандитская, как это почему-то поется в не менее популярных песнях.
— Которого?
— Грязного.
Турецкому пришлось приглядеться, чтобы понять, что имеет в виду его старый друг. А когда разглядел, убедился в его правоте. «БМВ» и впрямь был грязен — да чего там, он был грязен настолько, что даже на крыше не просматривался его первоначальный цвет. По таким густейшим заскорузлым потекам дети и хулиганы не станут прокорябывать «Помой меня», или «Танки грязи не боятся», или что там еще принято писать пальцем на автомобильных боках, — хотя бы по той причине, что пальцем такую толщу не взять, потребуется скребок. Трудно было поверить, что такое неумытое чудовище выезжает из Москвы, однако это соответствовало действительности.
— Наверное, много пришлось сунуть на лапу гаишникам, — философски хмыкнул Александр Борисович, — чтобы пропустили его в таком виде. Как он ни во что еще не врезался, удивляюсь: лобовое стекло сплошь замазано. Ничего хуже давно не наблюдал.
— Ага. Точно. А хуже всего, что он нас преследует.
— Нас? А с чего ты решил?
— Я его заметил, когда к тебе ехал. Подумал еще, вроде тебя: ну и свинья, автомойдодыра на него нет! Но когда второй раз… Я тебе стопроцентно говорю: кто-то нас ведет.
— Глупейшая маскировка, — попытался опровергнуть Славу Турецкий. — Будто нарочно, чтобы его заметили.
— Наоборот, идеальная маскировка! Помыл машину и полностью сменил имидж. Будто ни за кем не следил.
Ненадолго оба притихли. Установить, следит за ними грязный «бумер» или его появление в этом месте и в это время — игра случая, пока не представлялось возможным: слишком много машин двигались на шоссейной глади по прямой. Во всяком случае, обогнать он их не пытался, даже когда возможность для этого появлялась.
— Слава, — прервал молчание Турецкий, — я же предупреждал, чтобы члены следственной группы не распускали язык при разговорах по телефону. И ни с кем не делились подробностями этого дела…
— Санек, я ведь и обидеться могу. Ты, что ли, меня не знаешь? Насчет служебных тайн я — могила!
— Вспоминай, Слава, вспоминай: может, случайно кому проговорился о поездке в Видное?
— Да ты чего? Да когда бы я успел? Полных суток не прошло с того момента, как нам с тобой сказали о Видном!
Слава раскалялся от возмущения, а Турецкий внутренне холодел: Славины подозрения оправдывались. Приметный «бумер» продолжал неизменно следовать в их фарватере. Дистанцию держал неагрессивную, скорее выжидающую, но при этом и не прятался. Наглый, однако, тип… Или типы? Сколько их туда набилось? Вооружены они или нет? И — главный вопрос, ответ на который жизненно важен, — чего они от Грязнова с Турецким хотят?
— Ладно, Слава, извини, погорячился. По правде сказать, от тебя я и не ждал никакой утечки информации.
— Так и быть, извиняю. Я незлопамятный. Только уж очень хреново все…
В поведении «бумера» было что-то вызывающее, но будто бы и спокойное. Так демонстрируют силу без намерения ее применять. Когда хотят применить силу, противника не дразнят, а сшибают в кювет или решетят из автоматов. А тут водитель словно бы впрямую дает понять: «Да, мои дорогие, я вас пасу. Будьте бдительны».
— Слушай, Слава, — высказал Турецкий наиболее рациональную из подвернувшихся идей, — а что, если это сотрудники ФСБ? Только они знают, куда мы с тобой намылились в это ненастное утро…
— Хы-хы, — довольно сказал Слава. — Совсем госбезопасность до ручки дошла, машину помыть денег не хватает. Где уж им пластических хирургов содержать!