Бывший бандит Василий Курасов».
— Васька Курасов! — тонко ахнул скуластый бородач, срывая с себя мохнатую папаху. — Земляк мой!
Разом рухнула тишина.
— Так его ж вроде убили?
— Вот те и убили — пропал он под Пугачевой…
— Сдался, стервец! Молчком!
— Эскадронный, что ли? Косой, что ли?
— А ежли брехня? Ежли подманывают?
— Вот те на! Вот те на!
— Какой Курасов? С какого полка, говорю, ну?!
— Живет, подлец, теперь хоть бы что…
Мишка заметил, что Красюк сложил газету и сунул за пазуху.
— Тихо! — зычный бас широкоплечего верзилы с пятнистыми от обморожения щеками покрыл голоса. Он подождал, пока не приутихнут, и продолжал: — Не след нам тут митинговать, братцы, не место. Я одно хочу спросить у товарища, чья газета. Он что, Васька Курасов-то, с листком, который с чековской печаткой, пошел сдаваться или просто так? Есть какая разница аль нет?
— И то! — поддержал скуластый, нервно хватая себя за бороду. — Сунешься просто, а тебя — шлеп — и все дела! Скажут: в бою-де.
Мишка почувствовал, как сердце забилось часто-часто.
— Да откуда ему-то знать, мужики? — всплеснул руками рыжий. — Он же торгаш, а газета — завертка…
— А кого еще спросишь? Тебя? — огрызнулся скуластый. — Может, знаешь все-таки, купец, а? Сказал бы!
«Была не была, — подумал Мишка. — Для агитации — самолучший момент, а то зачем и ехал? Авось проскочим…»
— Скажу, — рубанул он кулаком. — Только не шуметь, черти, тихо!
— Тихо! — гаркнул обмороженный.
— Товарищи крестьяне, — горячо заговорил Ягунин. — До каких пор жизни свои грабить будете? Царя, буржуев мы поперли, светлое будущее надо срочно возводить, чтоб всем жилось наилучшим образом, а теперь с вами сражайся! С кем? С крестьянами, с трудовым народом, да? Думаете, охота советской власти вас по степям стрелять, как собак бешеных? Кто ж тогда будет землю пахать? Мы призываем вас…
— Погодь! — грубо перебил его обмороженный мужик. — Кто «мы»-то? Торговцы, что ль?
Ягунин обвел взглядом, набившихся в горницу серовцев. За спинами, в сенях, промелькнуло изумленное лицо Алены. По-разному глядели на него сейчас десятки глаз: одни — исподлобья, с недоверием, другие — с ожиданием и надеждой, третьи — он заметил и такие — враждебно.
— Я к вам специально посланный делегат от советской власти, вот я кто, — решительно заявил Мишка. — Велела она вам передать: коли сейчас опомнитесь — простит. Все равно другого выхода у вас нет, разве не так? Пиши в листовку свою фамилию — и сдавайся! Старое поминать не будем. Точка!
— А ты мандат покажи! — крикнул кто-то.
— Мандат? Гляди! Дайте нож!
Сразу несколько рук потянулось к поясам. Мишка, не глядя, взял чей-то нож, не мешкая, поставил ногу на лавку и в двух местах разрезал глубокий отворот валенка. Из-под него достал тонкую пачку бумажек, стянутых ниткой. Р-раз! — и перерезана нитка.
— Держите! — Мишка шлепнул о стол пачкой листовок с синеющими кругами печатей. Резанул дважды отворот второго валенка — и еще одна пачка рассыпалась по столу.
— Слушай меня! — крикнул оглушительно бородач с обмороженной щекой. — Одному кому-то брать никак нельзя — найдется гнида, продаст. Так что возьмем все, до единого, каждый. А ежели кто донесет начальству, то беспременно узнаем и придушим, как пить дать. Верно я говорю? Все так все!
— Верно, Матвей!
— Всем так всем!..
Листовки в один миг исчезли за пазухами, в карманах, в папахах, в сапогах.
— А теперь пора кончать, братцы, — быстро проговорил скуластый. — Неровен час… Айда отсюдова!
По тому как бандиты дружно заторопились к выходу, можно было понять, что мнение скуластого разделял каждый. Матвей, уходя, обернулся к Мишке:
— Тебя тоже из станицы надо спроворить… Паршивая овца — она везде есть…
Мишке не стоило это объяснять: оставаться в станице было бы слишком рискованно. Но куда запропастился Байжан? Может, он уже здесь, во дворе?
Все-таки до конца Мишка не был уверен, правильно ли он поступил, так вот раскрывшись перед бандитами. «Опять самостоятельность проявил, на рожон полез, — неприятно сверлило в мозгу. И тут же нашлось оправдание: — А, как же, рассказывали, оренбургские и саратовские чекисты прямо в самих бандах агитировали? А как товарищ Вирн в Бузулуке среди сапожковцев работал?»
Так размышлял он, наскоро заворачивая остатки своих товаров и все прислушиваясь: не топочут ли всадники под окном?
Дверь распахнулась. На пороге стояла Алена.
— Михайло, давай-ка пособлю! — черные глаза блестели, совсем как у Шурочки. — Ой, как же ж ты не боишься-то? Ужас один! Скорей, дай-ка я заверну!
Они вдвоем вынесли тюк во двор. Алена стала умащивать его в повозке, а Мишка принялся таскать туда же рогожи с выменянной рыбой. Верблюд меланхолично косился на них и жевал себе колючее сено.
— Я запрягу. — Алена бросилась отвязывать верблюда от столба, но узел был слишком тугой. — Помоги, Михайло!
Бросив куль с рыбой, Ягунин подбежал к девушке. Платок у нее сбился на шею. Хитрый байжановский узел никак не распускался, оба они шумно сопели. Мишкины пальцы то и дело касались маленьких, красных от холода рук казачки. Как ни серьезен был момент, но Мишке от этих прикосновений было не по себе. Наконец-то развязали!..
— Твоему киргизу, не бойсь, я скажу, где ты, — скороговоркой зачастила Алена. — По улице не езжай, сейчас сразу направо в проулок, а там — задами до тракта… Поедешь к Гурьеву с полверсты — налево дорога через реку на Индер-озеро…
— Погоди!
Мишка прислушался: где-то близко цокают копыта. Он оставил Алену возиться с упряжью и подбежал к забору. Нашел щель, глянул: двое всадников остановились у дома через улицу — чуть наискосок от Ивановых. Мордастый бандит в солдатской шинели спешился, скрылся во дворе. Человек, оставшийся в седле — высокий, стройный даже в широченной, обрезанной по колено бараньей шубе, уставился на ворота, нетерпеливо трогая шпорами бока киргизской лошадки. Та переступала с ноги на ногу и вдруг взбрыкнула, развернув седока лицом к улице. Мишка ощутил, как внутри у него что-то оборвалось, ноги стали ватными. Во всаднике у ворот он узнал Глеба Айлина-Ильина. «Не меня ли ищут?» — подумал Мишка. Из калитки вышел человек в солдатской шинели и с ним женщина, зябко кутающаяся в платок. Она показала на дом Ивановых и что-то громко сказала, но Мишка от волнения словно оглох — не услышал ни звука. «Успею ли достать наган из повозки?» — пронеслось в голове, но в ту же долю секунды он понял: не успеть!
— Алена! Меня ищут! — жарким шепотом заговорил Мишка, хватая девушку за руку и поворачивая к себе лицом. — Скажи им, что я… Что я пошел искать киргиза в станицу…
— Спрячься в хлеву! — мгновенно сориентировалась молодая казачка. — Скорей же, ну! Вон туда!
Мишка рванулся к открытым воротцам в хлев, больно стукнулся о притолоку лбом. Хлев был пуст. Приникнув ухом к двери, он слушал, как спешиваются Глеб и его спутник, как звякнула щеколда, скрипнула калитка.
— Здравствуйте… Вы Иванова?
В голосе Айлина-Ильина звучало плохо сдерживаемое нетерпение.
— Ивановы мы… А что?
Эх, жаль не видно Мишке Алену: небось, с какой спокойной улыбочкой смотрит она сейчас на Ильина! И подбоченилась, наверное.
— У вас остановился торговец. Это его повозка? Где он?!
Не на ту напал. Командирскими строгостями казачку не проймешь.
— А я за ним, дяденька, не бегаю. Пошел, говорит, своего пропащего киргиза искать. А куда, не спросила. Не знала, что ваше благородие поинтересуется. Верно, к киргизам.
— К каким киргизам? Станичным? — Тон уже мягче. Молодец, Алена, маленько сбила спесь.
— Да куда ж он пеши в степь-то уйдет? — рассмеялась Алена. — К здешним, вестимо, к станичным киргизам. Одни — где крепость старая была, чуть левее. А другие — у нас на Рыбьей пустошке, это…
— Знаю! — раздраженно перебил Ильин. — Давно ушел?
— Киргиз? — наивности в Аленином вопросе было куда меньше, чем издевки.
— Нет, не киргиз. Торговец.
Мишка с удовольствием представил, как зло перекошена сейчас физиономия Айлина-Ильина.
— Торговец-то? Да нет. Может, не дошел еще.
— Спасибо, — сухо бросил Глеб.
Крякнула калитка, стукнула щеколда.
— Ануфриев, — услышал Мишка чуть приглушенный воротами голос Ильина, — ты — к крепости, я — на Рыбью…
Захрустел под ногами, снег, тренькнула уздечка, и враз затокали, быстро удаляясь, звуки копыт.
— Прощевай, комиссар! — Алена грустно махнула вслед Мишке и поспешно притворила ворота. Вовсе не обязательно знать соседям, когда уехал самарский купец. Не хотела, а не сдержалась — выскочила из калитки на улицу, махнула, удаляющейся верблюжьей повозке и сказала, уже для себя: — Дай тебе бог проскочить к своим, белянчик!..
И ушла в дом мыть полы.
…На выезде из станицы Ягунина остановили возвращающиеся из дозора бандиты. Мишка с чрезмерным усердием погонял верблюда, это и показалось им подозрительным. Они слегка попрепирались: то ли отпустить молоденького торгаша восвояси, то ли везти его к Матцеву в следственную комиссию. Так, по крайней мере, полагалось делать в случаях неясных. А этот случай какой? Паренек вроде безобидный, но что так припустил-то? Может, обманул кого, не рассчитал?
— Долго ли? Глядишь, и нам чего перепадет, — подмигнул старшему дозора круглолицый мужик в солдатской папахе, сидевший на коне, как пьяный на заборе.
— А! Заворачивай! — скомандовал Ягунину старший.
Они проконвоировали его повозку через всю станицу, и наверняка многие нынешние Мишкины покупатели и собеседники видели этот эскорт.
Около глиняного домика с плоской крышей — бывшей почтовой станции — остановились. По знаку старшего третий дозорный, цыгановатый ухватистый парень, спрыгнул с коня и чуть враскачку направился к двери. Через несколько секунд он вернулся.
— Матцев в штабе. С РВСом заседает… Тут Буров. Говорит, чтоб вели к нему.
— Слезай, паря, — добродушно сказал старший Ягунину. — Может, и приехали…