Едва выбрались на поверхность, энхаты успели перезарядиться, и ожила орбитальная артиллерия. Загрохотало так, что Слойн совсем оглох. Грив понёсся к звездолёту, как спринтер, увлекая за собой товарищей. Камни под ногами, раскалились докрасна. Ноги жгло, подошвы дымили и плавились. В голове звенело, словно это не голова, а пустое ведро, по которому колотили дубиной.
И вдруг Слойн увидел, как где-то вдалеке в небо устремился частокол инверсионных следов. И понял, что это активировалась вторая огнеточка. Значит, где-то там еще оставались люди. И они, рискуя своей жизнью, помогают им.
Где-то высоко, выше неба, что-то ослепительно лопнуло — это ракета подбила корабль энхатов. Его огненные обломки разлетелись в разные стороны и стали падать, догорая в атмосфере и оставляя за собой длинные дымные шлейфы. За ним взорвался второй корабль.
Взбежали по трапу, оказавшись в просторном ангаре. Люк с шипением закрылся. Пол под ногами дрогнул, и звездолёт взлетел. Никаких положенных противоперегрузочных кресел, всех троих примяло к рифлёному металлическому полу.
Слойн, ударившись головой о какую-то железяку, потерял сознание и провалился в мутное пространство нежизни и несмерти, где находились не Викент и Грив, а Эмма и Дайн. Опять сидели за столиком в кафе и пили напитки. А из колонок лилась та самая песня, которую он когда-то не любил, а после стал боготворить:
У нас всё будет хорошо,
Всегда всё будет хорошо,
Просто замечательно
Вся жизнь пройдёт у нас.
И только Слойн решил дотронуться до нежной руки подруги и пригласить потанцевать, как его вышвырнуло из сна и пронзило острой болью, как длинным штырём — от макушки до копчика.
Слойн лежал на металлическом полу, распластавшись в неудобной позе. Рядом — Грив и Викент. Пол трясся так, будто летели не на звездолёте, а ехали на вездеходе по бездорожью. Каждый позвонок при этом отзывался болью.
Он подтянул ноги и сел, прислонившись спиной к переборке. Из ушей и носа текла кровь, и он был весь измазан красным, будто только вернулся с праздника весны, где все участники обливали друг друга красками.
— Да лучше б я помер!, — прохрипел очнувшийся Грив.
Он подполз к Слойну и сел рядом. Лицо тоже залито кровью, из обеих ноздрей текли два ручья.
— Жив?, — сержант размазал кровь по подбородку.
— Не знаю, — честно признался Слойн.
— Угу, и я тоже. Где-то между жизнью и смертью. Но башка трещит… Значит, жив.
— Это точно! У мёртвых ничего не болит!, — подал голос Викент. — Ах ты чёрт, нога!
Трясти перестало. Это могло означать, что корабль уже находится на орбите. Или что он подбит и в свободном падении несётся к поверхности. Это могло значить всё, что угодно.
— Добро пожаловать на борт!, — послышался откуда-то сверху мелодичный женский голос.
— Не сказал бы, что очень уж добро, — проворчал сержант, — но и на том спасибо. Где мы?
— В открытом космосе. Мне удалось сбросить с хвоста преследователей.
— И то хлеб!, — воскликнул Слойн. — А здесь есть врач?
— Нет, на борту нет ни одного человека, кроме вас.
— А вы тогда то?, — удивлённо спросил сержант.
— Меня зовут Мира. Я не человек.
— А, вы тоже механос!
Голос Миры, которую они приняли за члена экипажа, окрасился обидой:
— Не называйте меня так!, — взвизгнула она. — Я терпеть не могу ксенофобии. Я тоже разумна! И умею чувствовать!
— Этого ещё не хватало!, — ошарашено произнёс Грив. — Обидчивый робот!
— Я не робот!, — отрезала Мира и замолчала.
Молчание затянулось.
— Ну хоть медикаменты нам предоставят?, — робко поинтересовался Слойн.
— Предоставят!, — грубовато ответила механос.
Стена зажужжала, и в метре от Слойна образовался проём. Заглянув туда, он увидел длинный коридор, тянущийся вдоль внешнего борта.
— Следуйте за указателями, они приведут вас в медтерминал.
Лейтенант не мог передвигаться самостоятельно, Слойн и Грив несли его на себе, хотя и сами едва волочили ноги. Пока добрались до заветной двери, вымотались до предела.
В медтерминале Мира предложила каждому пройти в отдельные кабины для осмотра. Товарищи аккуратно уложили Викента на стол, с тихим гудением сервомоторов втянувшийся в бокс, напичканный медицинской электроникой.
Потом они лежали каждый в своём боксе и переговаривались. Медроботы смыли с них кровь, и сложная техника, попискивая, проводила полное обследование да впрыскивала лекарства.
— А у нас сейчас сезон урожая!, — мечтательно произнёс сержант.
— Красиво, наверное?, — спросил Слойн. — Небо, небось, синее, воздух чистый.
— Это лучшая планета, которую я видел!
— Вот уж нет!, — встрял в разговор Викент. — Что ни говори, а Исвар лучше всех, недаром его жемчужиной империи называют.
— Точно!, — согласился Слойн. — Хоть и воздух там не очень, но это лучшая планета. Потому что там живёт Эмма.
— Твоя девушка?, — сержант ойкнул от укола. — Если так, то да. У каждого есть своё лучшее место во Вселенной.
О войне и об энхатах не говорили, не хотели обо всём этом слышать.
Лечение завершилось, Слойн и Грив вылезли из боксов, а камера Викента всё ещё продолжала гудеть и лечить своего пациента. Оказалось, что у него перелом большой берцовой кости, и за один день робомедик не управится. На вопрос, когда же освободят их друга, машина ответила, что при подстёгнутой регенерации полная реабилитация займёт около двух дней. Лейтенанту нужно остаться в медтерминале в полном одиночестве.
Пообещав Викенту навестить его в свободную минуту, друзья направились к центральному пункту.
— Чёртова механическая баба, — пробурчал по дороге Грив. — Я уже боюсь при ней слово произнести — обидится! Зачем вообще такие особи нужны армии?
— Нехорошо о даме за её спиной разговаривать!, — раздался голос Миры.
Слойн вздрогнул, Грив завертел головой.
— А подслушивать, между прочим, тоже нехорошо!, — бросил сержант.
— Я не подслушиваю, просто я слышу и вижу всё, что происходит на борту. Звездолёт — это моё тело, и я знаю, что происходит в каждом уголке.
Слойну стало не по себе. Выходит, этой машине известен каждый шаг, эта железяка тут всем управляет, а люди всего лишь пассажиры. И если что-то взбредёт в её нейронные схемы, то никто механоса не остановит. Дико осознавать, что эта боевая громада управляется без единого человека, что всем здесь заправляет робот, возомнивший себя личностью. К счастью, все эти сказки про свихнувшихся механосов так и остались сказками — ни один искусственный разум не посмеет нанести вред своему создателю. Даже такой нервный и обидчивый, как Мира. И ведь даже с сержантом не поделишься, услышит. А мысли это чудовище не читает?
— Нет, мыслей я не читаю, — иронично произнесла Мира.
Слойн встал как вкопанный.
— Точно? А почему тогда…
— Да у тебя на лице эта мысль написана. У людей очень богатая мимика. Ты испугался, что если я могу подслушать, то и мысли прочесть не проблема. Но уверяю, я не телепатка.
Это Слойна успокоило. Думать можно о чём угодно, это уже хорошо.
Тем временем добрались до центра. Грив принялся расспрашивать Миру, что та планирует делать дальше. Слойну это казалось сумасшествием — беседовать и советоваться с бортовым компьютером. Хотя после Даны уже должен привыкнуть, а вот на тебе, удивляется он.
Мира поведала, что летит к ещё не оккупированной энхатами планете Кензо, надеется присоединиться к защитникам. В положительный исход не верит (Слойна поразило, что машина может об этом рассуждать) и уверена, что этот этап войны проигран бесповоротно.
Летели целый день на маршевых двигателях — у Миры повреждён генератор гиперпрыжков, который она никак не могла починить — роботы работали день и ночь, в машинном отделении некуда было ступить от обилия механических технарей. Слойн и Грив за это время успели выспаться — Мира показала, где находятся каюты для экипажа. Потом друзья посетили Викента — тот всё ещё лежал в камере. Товарищ спал, и будить его не стали.
А когда вернулись в командный пункт, вдруг выявились новые обстоятельства. Мира сообщила, что с ней связалось командование с Истира и без объяснений велело как можно скорее лететь к ним. Это могло означать, что дела идут совсем плохо.
— Сначала мне приказали оставить вас на любой планете и дальше следовать одной, — сообщила Мира. — Но когда узнали, что вы одни из последних защитников Старога, то изменили решение. Вы летите со мной.
— И чем же вызвана это перемена?, — спросил Слойн.
— Думаю, что высшее военное командование на Истире перестало доверять всем военным без исключения, потому что подозревают в измене. А солдаты, отчаянно сопротивлявшиеся врагу — не изменники.
Что предстоит делать на Истире, Мира не знала, но все понимали, что просто так, забавы ради, никто бы не отозвал с поля боя исправный звездолёт. Всех ожидало какое-то тяжёлое испытание, может быть, пострашнее неравного боя с энхатами. Но всё это покрыто мраком неизвестности, оставалось только ждать.
На другой день снова навестили Викента. Кость уже срослась, лейтенант чувствовал себя хорошо. Он лежал в медкапсуле, только голова торчала из прорезиненного манжета. Он рвался в бой, но медробот отказался выпускать из камеры, заметив, что желательно побыть здесь ещё день. Товарищи пересказали последние новости и поделились предположениями.
Дан обрадовался, что летит домой. Сержанта это разозлило.
— Чему ты радуешься, лейтенант?
— Ну как чему? Там родители, невеста ждёт.
— Дурачок, — констатировал Грив. — Хоть ты и старше меня по званию, а всё равно дурачок.
— Чего сразу дурачок?, — обиделся Викент. — И вообще я тебя под трибунал могу за несоблюдение субординации.
— Ха! Рассмешил, — выпалил сержант с серьёзным лицом. — Давай, созывай трибунал. Куда ты собрался? Домой? К мамочке? Неужто непонятно, если нас потянули в столицу, то там что-то не то?