— Вспомни, Аделаида! Представь! Языческое капище прусских вайделотов. Хорошо вспомни. Хорошо представь. Постарайся. Захоти! Пожелай! Попасть! Туда!
Аделаида зажмурилась. Напряглась.
Ну? Ну же? Сработает? Нет?
— Сыма Цзян, помогай! Читай заклинание!
Ну же!..
В камень били пули. В воздухе свистели стрелы. Аделаида кусала губы. Старый китаец, отрешившись от всего и сосредоточившись в медитации, раскачивался, как маятник, бубнил одну за другой сакральные формулы.
И — засветилось, заструилось-таки знакомое багровое сияние. Образуя круг, замыкая кокон перехода.
Оживали древние камни. Высвобождалась магия, сокрытая в них.
Есть! Е-е-есть! Путь от развалин одной арийской башни к развалинам другой от-кры-вал-ся.
Бурцев перевел дух. И завел двигатель.
— Все в колесницу! Живо! Арбалеты-луки не убирать! Сами — спрячьтесь пока.
Возможно там, куда они направляются, сразу же по прибытии, тоже придется уносить ноги… колеса, то есть. Возможно, придется драться. А может, и драться, и драпать одновременно, пробиваясь сквозь заслоны тевтонов и фашистов.
Но там их, по крайней мере, не ждут. А здесь… здесь немцы уже почти влезли на холм. Стрельба стихла. Эсэсовцы боялись зацепить крестоносцев, которые вот-вот доберутся до цели.
— Сема! — прокричал Бурцев из кабины. — Теперь магия тебя слушается?!
За багровой пеленой расплывались фигуры первых конных рыцарей, взобравшихся на высотку.
— Слушайся, слушайся, Васлав, — радостно откликнулись из кузова. — Хорошо слушайся. Чего нужно?
Щелк-щелк-щелк…
Там, в кузове, кто-то еще пускал арбалетные болты. Сквозь красноту, что становилась все ярче и насыщеннее. Смутные фигуры, появляющиеся меж камнями, падали.
— Быстро ставь магический блок! Наш блок взамен немецкого!
Чтобы, не дай бог, погони какой по астральному следу не было! Чтобы вовек не выбрались из шварцвальдских земель тевтонско-фашистское посольство и его облавный отряд.
Впереди их ждала неизвестность. Так пусть хотя бы тылы будут прикрыты. Без анкер-менша немцам через заблокированную башню не пробиться.
Сыма Цзян успел поставить блок.
Кокон перехода сформировался. Полностью. Окончательно.
Бурцев знал, что последует дальше. И все же веки прикрыл на мгновение позже, чем следовало бы. Резкое, яркое, красное резануло по глазам.
Наверное что-то вроде этого видели в последний миг своей жизни солдаты швейцарских кантонов и рыцари герцога Леопольда Третьего, сгоревшие в атомном пламени.
Глава 46
У начальника караула шарфюрера СС Германа Вогта, возглавлявшего сменный сторожевой отряд из дюжины пеших тевтонских кнехтов и пары конных гонцов, было два приказа.
Первый — задерживать любого, кто попытается пробраться к бесполезной, давно утратившей магическую силу платц-башне — древнему кольцу из гигантских глыб, окружавшему плешивую поляну. Второй — задерживать любого, кто выйдет из мегалита. Если же этот самый любой задерживаться не пожелает, его надлежало уничтожить. Коротко и ясно. В объяснения начальство не вдавались, полагая, видимо, что краткий и ясный приказ, сколь бы он не был странен, трудно истолковать двояко.
А оба приказа были странными. Весьма… На здешний участок орденской дороги, что вилась внизу — под заросшим лесом холмом с мегалитом на вершине, никак не мог прорвать потенциальный противник. Этот участок располагался в стороне от беспокойных границ с Литвой и Польшей. К тому же дорогу здесь оберегали болота. А неподалеку… ну, относительно неподалеку стоял старый тевтонский замок с небольшим, но хорошо вооруженным и обученным гарнизоном. Усиленным к тому же моторизированной группой цайткоманды. Более чем достаточная охрана. Нет, прорыв здесь исключен. И дальше, на юго-востоке орденскую дорогу и обозы, следующие по ней, надежно защищает передвижной конно-моторезированный дозор. Так что вряд ли кому-то придет в голову соваться в эту глушь. А уж платц-башней, затерянной в лесу, насколько знал Герман Вогт, воспользоваться и вовсе невозможно. Говорят, раньше тут было капище прусских жрецов. И они, сами того не ведая, случайно затворили башню своим бестолковым камланием.
Ну и зачем, спрашивается, после этого вообще ставить здесь заставу? Зачем прорубать сюда проезжую просеку? Неужели кто-то всерьез считает, что к заброшенной платц-башне когда-нибудь придется гнать подмогу? Наверное, считает: в случае тревоги Герману Вогту надлежало слать в ближайший замок гонца. А в небо — красную сигнальную ракету.
Впрочем, начальству виднее. А дело шарфюрера — маленькое.
И-эх! Спать хотелось зверски. От зевоты ломило челюсти. Но — служба… Герман Вогт на посту не спал никогда. Вот сменят — тогда.
— Хэр Герман! Хэр Герман! — вдруг истошно завопили часовые — два кнехта, дежурившие у башни.
Шарфюрер подхватил «МП-40», выскочил из тесной избушки-караулки. И встал, как вкопанный. Вокруг уже толпились тевтонские пехотинцы. С опущенным оружием, с отвисшими челюстями, с выпученными глазами. Прибежали поглазеть и оба гонца.
А было на что глазеть.
Камни светились. Мертвая платц-башня, запертая по неразумению пруссами и не покорившаяся эзотерикам цайткоманды, щедро выплескивала магическую силу. А из колдовского багрового сияния в ночь бил свет… Фар?!
Точно! Из платц-башни выезжал грузовик. Немецкий. «Опель». Грязный, помятый, с разбитым боковым стеклом, с трещиной на стекле лобовом. С дырявой дверцей. С пустой пулеметной турелью над крышей кабины. Со стрелой в борту кузова.
Из какой, интересно, переделки выбралась машина? И что, ее тоже надлежит задерживать?
Свет мощных фар резал по глазам, и все же Герман Вогт разглядел флажок со свастикой на кабине.
В кузове, похоже, — никого. Кто за рулем — тоже не разоберешь, пока фары — в глаза. Да и какая разница-то? Кто, кроме солдат цайткоманды, способен водить машину? Местные аборигены из пятнадцатого столетия за руль не сядут. А сев, не смогут сдвинуть автомобиль с места. А сдвинув, вряд ли проедут дальше ближайшего дерева.
Но есть приказ. Задерживать. Любого.
Шарфюрер замахал руками и побежал к грузовику.
— Стойте! Да стойте же, кретины!
Шнапса они перепили на каком-нибудь пиру, что ли?
Водитель остановился, не глуша мотора.
Вогт, щурясь от яркого света, вглядывался в черное лобовое стекло. Нет, не видать, ничего не видать. И из кабины никто не выходит. Неужто в самом деле, пьяные в доску? Ох, не избежать кому-то трибунала.
— Выйти из машины! — потребовал Герман Вогт.
В ответ раздался глухой стук. Невидимый водитель зачем-то ударил в крышу кабины. Крикнул что-то.
И сразу — по сигналу будто… По сигналу?
Шарфюрер СС Герман Вогт поднял пистолет-пулемет.
Над бортом кузова грузовика поднялись люди.
В руках — небольшие диковинные арбалеты. У двоих — луки. Нет, это — не цайткоманда! И не тевтонские союзники даже!
Щелканье тетивы. Шелест оперения.
— Тревога, — прохрипел шарфюрер, нанизанный на стрелу татарского юзбаши Бурангула.
Хрип начальника караула был не громче ворчания двигателя.
Кнехты, окружившие машину, тоже кричали недолго и негромко. Осыпанные градом стрел из многозарядных китайских арбалетов, тевтоны попадали в считанные секунды. И — ни одной стрелы в ответ.
Двух заставных гонцов, метнувшихся было к неоседланным коням, тоже настигли короткие болты. Каждому досталось промеж лопаток.
…Бурцев забросил в кабину «шмайсер» убитого шарфюрера и пару запасных магазинов. Покрутил в руках и швырнул в кусты тяжелую однозарядную ракетницу. В бою проку от нее проку меньше, чем от арбалета.
Потом была тряская дорога. По неширокой — машина проходила едва-едва — но наезженной и утрамбованной колее они ехали через лес. Арбалетчики в кузове были настороже. Вглядывались в темноту. Смотрели вперед, назад, по сторонам. Не убирали рук со спусковых крючков.
Бурцев не узнавал вайделотского леса. А собственно, и не старался особенно. Здесь, на узкой, петляющей в ночи между деревьев колее, все его внимание было сосредоточено на другом. Не врезаться бы, не пропороть скаты…
Лесная дорожка, ведущая от заставы и платц-башни оборвалась, уткнувшись почти под прямым углом в широкий ровный тракт. Пока — пустынный.
По обочинам валялись срубленные деревья и сиротливо торчали корявые низенькие пеньки. Расширяли тут магистраль основательно, не жалея леса. На такой средневековой трассе запросто разъехались бы и две, и три повозки. И пара танков даже. Кстати, судя по глубоким отпечаткам траков, гусеничную технику здесь, в самом деле, гоняли, причем, совсем недавно. Жаль, не понять, в какую сторону.
Бугристые следы гусениц были побиты многочисленными следами тележных колес и подкованных копыт. Тоже свежими. Впечатление такое, будто по тракту прошел целый обоз. И притом немаленький.
Бурцев остановил грузовик. Вылез из кабины.
— Ну что, куда теперь?
Кто бы подсказал?
Подсказчик, однако, нашелся быстро. Через борт кузова перегнулся пан Освальд. Показал куда-то на юг:
— Польша, должно быть, там.
Что ж, может, и так.
— А там вон, стало быть, Добжиньские земли, — теперь палец поляка уткнулся на юго-восток. Куда, собственно, и вел тракт. — И Взгужевежа там.
«Значит, с дорогой этой нам пока по пути», — решил Бурцев. А по немецкому тракту безопасней передвигаться на немецкой же машине. Да и быстрее оно будет.
Решено…
— Едем дальше!
Пока бензин в баках не кончится.
Бензина пока хватало. Бурцев снова залез в кабину. Погасил фары — так оно спокойнее будет, а дальше можно двигать и без света. Дорога — как скатерть — прямая, широкая, ровная, просматривается хорошо.
Уже светало, когда они подъехали к повороту. Здесь магистраль сильно изгибалась вправо.
Бурцев повернул машину…
И, не сдержавшись, зло выругался, на польско-русский манер:
— Пся крев, мать твою!
Глава 47
Нарвались-таки на обоз! Вывернули из-за поворота и — вот он, родимый.